Вирджиния Бокер - Ищейка
Снова гремит гром, и Калеб вздрагивает, закрыв на секунду глаза при его раскатах.
Я не успеваю подумать – замахиваюсь, прицеливаюсь и запускаю нож прямо в Калеба. С тошнотворным звуком лезвие втыкается ему в шею, он на миг отдергивается от Файфер, и лицо его выражает безмерное удивление.
Этой задержки хватает. Шуйлер бросается вперед и вырывает Файфер из его хватки. Калеб выдергивает клинок из шеи, рана тут же закрывается. Блэквелл оборачивается – он не меньше Калеба удивлен, что видит меня. И всего лишь на долю секунды теряется, не зная, что предпринять, – но и этого тоже хватает.
Азот!
В ту секунду, как я это подумала, Шуйлер бросает его мне. Я выхватываю проклятый клинок из воздуха, и когда Блэквелл оборачивается, уже наношу удар. Лезвие полосует ему лицо и плечо, он падает вперед, на колено, руками зажимает лицо, крик боли пронизывает воздух. Я замахиваюсь снова, и когда меч идет вниз, между нами бросается Калеб. Я не успеваю отдернуть оружие, и вся сила удара обрушивается ему на грудь.
Я отступаю, едва не выронив меч. Калеб падает на колени, зажимает рану, между его руками хлещет кровь.
– Калеб! – шепчу я.
Смотрю на него, он на меня, и если бы я ожидала увидеть в его глазах скорбь или сожаление, то ошиблась бы. Там одна лишь решимость.
– Мы ему обязаны жизнью, – говорит он хрипло.
Он глядит на свою грудь, на свою кровь и знает, что ранен смертельно.
– Не обязаны! – отвечаю я, но теперь уже плачу. Краем сознания улавливаю, что дождь перестал, но темнеет. Все вокруг меня линяет, становясь черным, будто не Калеб умирает, а мир вокруг. Потом нет ни света, ни звука – только слышно, как я плачу.
– Элизабет! – Это голос Файфер пробился через мои рыдания. – Элизабет!
Я открываю глаза. Оглядываюсь. Калеба нет, Блэквелла нет. Там, где они только что стояли, лежит камень, едва заметно дымясь. Магнетит. Блэквелл исчез – вместе с Калебом, с бурей, со всей своей магией. Снова ясно, и света хватает, чтобы видеть моих друзей, склонившихся над Джоном.
Я ковыляю к ним. Ноги едва держат – от горя, от ран, а теперь еще и от ужаса.
– Боже мой!
Колени подкашиваются, я падаю рядом с ним. Он бледен, как призрак, кожа скользкая от пота и крови.
– Его надо отсюда унести!
Я тянусь к нему, пытаюсь его поднять, но Джон стонет от боли, и кровь выступает на рубашке ярче.
– Его нельзя перемещать, мы уже пытались, – говорит Джордж. – Слишком много крови он потерял, и когда его тело сдвигается, теряет еще.
Нет, – думаю я. – Нет. Этого не будет. Я не дам ему умереть. Не дам…
Тут мне приходит в голову мысль.
– Файфер! – Я ищу ее взглядом. – Где твоя лестница?
– Что?
– Лестница ведьмы твоя, где она?
Файфер лезет рукой в сапог и достает черный шнурок.
На нем только один узел.
– Ты говорила, что умеешь переносить свойства с предмета на предмет, пользуясь силой Николаса. Можешь перенести мою способность заживлять раны на Джона? Как ты с травой делала и с приглашениями?
– Я… я не знаю, – отвечает она неуверенно. – Никогда не пыталась. А если не подействует? Тебе, кажется, твоя сила не слишком-то помогает.
Она права. На мне столько ран, что заживать они будут намного дольше. Колотые раны, сломанные ребра, пробитое легкое. Яд, циркулирующий в крови.
– А если она его не вылечит? Или того хуже, еще сильнее навредит?
Джон закашливается, его бьет дрожь. Он потерял слишком много крови. Если мы ничего не сделаем, причем быстро, он умрет. Мне он говорил, что любит меня. А я его люблю? Не знаю. Знаю только, что не могу допустить его смерти.
Мы с Файфер переглядываемся.
– Ложись рядом с ним, – шепчет она. – Как можно ближе. Это заклинание требует тесного контакта.
Я ложусь на землю, осторожно просунув руку ему под плечо, а другой обняв его за пояс. Он такой холодный, такой хрупкий. И воздух между нами больше не пахнет лимонами, он пахнет кровью.
Файфер развязывает узел, бледные пальцы дрожат. Шнурок начинает светиться, она кладет его на наши переплетенные тела. Делает глубокий вдох.
– Перенос!
Немедленно обрушивается боль. Я исколота ножом, кажется, в сотне мест, но на этот раз не ощущается трепет заживления, а только боль, новая и новая боль. Ощущение, будто из меня вытягивают что-то – должно быть, жизнь, думаю я. Чувствую, как холод сковывает мышцы, потом начинаются непроизвольные судороги.
Держись, держись, – шепчет чей-то голос.
Я стараюсь. Я держусь.
Но эту боль мне не одолеть, и весь мир просто ускользает куда-то.
Глава тридцать первая
Кажется мне – я не уверена, но кажется, – что я умерла.
И это не так плохо, как я боялась. Мне тепло, и я лежу на чем-то мягком. Не испытываю ни жажды, ни голода. Ни боли. И воздух приятно пахнет: свежо, как весной. И даже подушка есть.
Нет, умирать – это совсем другое дело. Много крика, много метаний, много боли.
Кто-то зовет меня по имени, снова и снова. Я хочу ответить, но этот кто-то очень далеко. И еще меня сильно качает, туда-сюда, туда-сюда, как на корабле. И становится совсем тихо.
Интересно, сколько я пробыла мертвой. Неделю? Месяц? Полгода? Похоже, очень долго. Интересно, что сделали с моим телом. Я забыла кому-нибудь сказать, что не хочу, чтобы меня закапывали, но это, наверное, уже не имеет значения.
Я думаю о Файфер, и Джордже, и Джоне. Они вернулись за мной там, у Блэквелла. Как-то сумели меня простить, но как – я не знаю. Иногда я слышу их голоса, приглушенные, они шепчутся где-то рядом. Называют меня по имени, держат за руку, просят вернуться. Я знаю, это только сон. Но очень, очень хочется, чтобы он стал явью.
Потом был момент, когда я подумала, что на самом деле не умерла. Это случилось лишь однажды – веки у меня раскрылись, и я увидела Джона. Он сидел на стуле в изножье кровати, опираясь локтем на матрас, читал книгу. Я какое-то время на него смотрела. Он выглядел аккуратным и здоровым, совсем не как то полумертвое кровоточащее тело, которое я видела последний раз. Кажется, он понял, что на него смотрят, потому что поднял взгляд и улыбнулся.
Я смотрела на него, и что-то шевелилось в глубине сознания. Что-то мне хотелось ему сказать, или спросить, но случая не представлялось. Наконец я вспомнила:
– Птица. – Голос совсем не похож на мой. Слабый, скрежещущий, хриплый. – На дереве. Почему?
Он не медлит с ответом, будто знал его задолго до того, как я задала вопрос.
– Потому что я тебя люблю. И потому что когда я с тобой, то чувствую себя свободным.
Я хотела что-то сказать ему, но не могла. Меня снова обволакивала тьма, но я еще успела почувствовать, что губы у меня улыбаются. И все стало черным.
– Элизабет, открой глаза, – командует тот же голос.
Чей это голос? Они что, не знают, что я умерла? Я не могу открыть глаза. Я даже не знаю, есть ли они у меня еще.
– Она уже открывала, позавчера, – говорит другой голос.
Мысли медленные, неуклюжие. Второй голос мне знаком – это Джон.
Я хочу заговорить. Стараюсь как могу, но ничего не получается. Слышу далекий стон. Это я? Если да, то надо немедленно прекратить. Ужасно звучит.
– Я ей кое-что приготовил, чтобы привести в чувство, – говорит Джон. Это и правда он? Он на самом деле здесь? – Через минуту вернусь.
Все это происходит на самом деле? Не может быть. Но что, если да? Я не хочу, чтобы он уходил. Боюсь, что если он уйдет, то уже не вернется. Чувствую, как что-то во мне нарастает, закипает, как вода, передержанная в чайнике. Я кричу, но выходит из меня только шепот:
– Постой.
И я открываю глаза.
Тихий шелест, потом появляется лицо Николаса.
– Здравствуй, Элизабет!
– Это ты? – говорю я. – Ты жив? Или ты тоже умер?
Но он не похож на мертвого. Таким здоровым я его еще не видела. На щеках румянец, в глазах светится жизнь. Он незыблем и спокоен, и даже сейчас, когда сидит и просто смотрит на меня, излучает силу и уверенность.
– Я живой, – отвечает он. – И ты тоже, хотя заставила нас посомневаться. Как себя чувствуешь?
Тупой. И слабой. Боль угнездилась не где-то в одном месте, а растеклась во всем теле, и требуется напрячь все силы, чтобы держать глаза открытыми, чтобы говорить. Но я живая, и это больше, чем я могла бы ожидать. В ответ я только киваю.
Николас улыбается, будто читает мои мысли.
– У Джона действительно дар.
– Значит, он жив и здоров? В последний раз, когда я его видела, он…
…умирал, приходит на ум слово. Но произносить его вслух я не хочу.
– Да, с ним все хорошо.
– А Джордж? Файфер? Питер и Шуйлер?
– Тоже в полном порядке.
Я закрываю глаза. Только через минуту я могу заговорить снова.
– Где я?
Я оглядываюсь, не узнавая обстановки. Комната совершенно белая: стены, кровать, чистая каменная печь. Плотные белые шторы задернуты, и свет не пробивается. Ночь, наверное.
– В доме Питера и Джона в Харроу, – говорит он. – Тебя сюда перевезли от Блэквелла.
