Анджей Сапковский - Дорога без возврата (сборник)
Как так? Толкин? И ничего больше?
Ну, чтобы не разочаровывать вас, я кое что расскажу.
Иду это я однажды по улице, жара дикая, и решаю забежать в пивной бар хлебнуть холодного пивка. Однако по дороге попадается мне книжный магазин, и я ничтоже сумняшеся выкидываю тридцать пять тысяч злотых. Каприз. Джеймс Мэтью Барри, «Питер Пэн в Кенгсингтонском парке», перевод Мачея Сломчиньского, издательства «Ясеньчик». Книжку эту я уже читал. В 1958 году. Было мне тогда десять лет. «Приключения Питера Пэна», обработка (не перевод!) Зофии Рогошувны. Издала «Наша ксегарня». Цена – десять злотых.
И тут я вдруг все вспомнил. Счастливая мысль вознесла меня в воздух выше крон деревьев. Как Питера Пэна.
Иллюстрации Артура Рэкхема. Высокие, почти совсем голые осенние деревья в Кенсингтонском парке, эльфы с глазами как у Бердслея, в воздушных платьицах, мелькают, будто призраки из детского сна среди дрожащих на ветру, еще не успевших облететь листьев, кружатся в танце меж паутинок, одуванчиков и цветов. Очаровательная Майми Мэннеринг в шубке, беседующая с хризантемой, дальше – убегающая вдаль парковая аллея. В глубине светится Роял Альберт Холл…
Магия.
Магия воспоминаний. И озарение – нет, нет, это не был Толкин. Толкин пришел позже. До него, значительно раньше, был Джеймс Мэтью Барри и Артур Рэкхем. Это от них пошли мои приключения – а может, вернее сказать, liaisons dangereux[111], с фэнтези.
Питеру Пэну было всего семь дней, когда он выбрался из дому через не забранное решеткой окно. Он не хотел быть младенцем, из которого когда-нибудь получится брюхатый филистер, страшный petit bourgeois[112], либо, в лучшем случае старый циник. У Питера не было крыльев, но он полетел, ибо глубоко верил, что летать умеет. Позади он оставил все, улетел из детской комнатки в ночную тьму, в ветер и дождь, чтобы опуститься в Кенсингтонском парке, у Серпентайна, в том месте, где сейчас стоит его памятник. И остался здесь навсегда, свободный и счастливый, в своей собственной стране Никогда-Никогда.
Джеймс Мэтью Барри подарил всем мечтателям мира Питера Пэна, дал всем Never-Never Land[113], страну, в которой возможно все. Он, вероятно, не предполагал, что обогатит также терминологию психиатрии и психологии. Ведь «комплексом» либо «синдромом Питера Пэна» стали именовать болезненное состояние, проявляющееся в глубоком отвращении к филистерству и мещанству, явной нелюбви к теплым тапочкам, телевизору и тряпкам, отказе участвовать в постоянной, непрекращающейся погоне за деньгами и венчающему весь этот изумительный жизненный опус инфаркту. Тронутый таким синдромом человек говорит всему этому «нет» и улетает в Кенсингтонский парк.
Так вот и вылезло шило из мешка, а комплекс из автора. Да, есть в моей душе изъян, есть скелет на дне благоухающего нафталином шкафа. У меня постыдная болезнь: я страдаю синдромом Питера Пэна. И, как и большинству страдающих, мне с ним легко и приятно.
Выдам вам, дорогие мои, еще один секрет. Как и Питеру, случилось мне усомниться. Однажды захотелось избавиться от этого ужасного недуга, вернуться, словно блудный сын, в лоно здорового общества, отрастить брюшко, завести детей и, кто знает, может быть, даже пойти на избирательный участок и проголосовать. Затосковал я по удовольствию, которое дает «Спортивное обозрение» и «Вечернее кабаре», по очарованию ежедневного nine to five, Monday to Friday, until death do us part[114].
Да, я, как это делал Питер Пэн, отправился к Мэб, Королеве Эльфов, прекрасной, словно Джулия Робертс в фильме Спилберга. Отправился к всемогущей Мэб, той, которая способна исполнить любое желание. Словно Питер Пэн, я вымолил у нее возможность возвратиться в наш милый, добрый Остров Гдетоздесь, в нашу изумительную реальность, над воротами которой выведена надпись «Arbeit macht frei»[115]. И, как Питер Пэн, попробовал вернуться. И с грохотом врезался лбом в холодную решетку, которую за время моего отсутствия кто-то успел вмуровать в окно детской. Меня, как и Питера в аналогичной ситуации, никто не ждал. Возвращение оказалось невозможным. И бесцельным.
И очень хорошо! Потому что, поверьте, друзья, нет ничего лучше Never-Never Land‘а! Виват, Страна Мечты! Здесь острова и пиратские корабли, здесь все богатства мира и скрывающиеся в океане чудовища. Правда, Океаны здесь – Круглый Пруд и Серпентайн, но ведь это не имеет значения. Здесь просто мечтают и фантазируют. Здесь обитает Королева Мэб и ее эльфы, сюда приходит прелестная Майми Мэннеринг и Венди, которая не поднимет вас на смех, когда вы дадите ей наперсток, наивно полагая, что это поцелуй. Поэтому идите в прелестный, полный очарования и чудес Кенсингтонский парк. Попасть туда легко. Но если вы этого захотите, не пользуйтесь планами города или путеводителем по Лондону. Вас должна вести картинка голых причудливых деревьев и удивительных цветов, картинка трепещущих на ветру еще не успевших облететь листьев, хризантем и паутинок, падубов и боярышника.
Таких, какими их нарисовал Артур Рэкхем.
Пособие для начинающих авторов фэнтези[116]
Ручаюсь, что все написанное ниже читать будет уже только немногочисленная группа намеревающихся писать девочек и мальчиков, которые не дали оттолкнуть себя моими заметками относительно жанра и ехидными замечаниями в адрес тех, кто писать пытается. Некоторые наверняка стоически ожидали, справедливо полагая, что я ехидничаю и насмехаюсь только ради того, чтобы еще в зародыше придушить кентавра конкуренции и оторвать головы гидрам соперничества. Ждали, пока неудержимое многословие когда-нибудь да заставит меня наконец выдать секреты, раскрыть тайники.
Так оно и случилось. Терпеливые были правы. Вот первая главка вполне серьезного пособия для начинающих авторов фэнтези.
Начнем с вопросов, совершенно технических – с используемых в произведении названий и имен, то есть с фантастической номенклатуры. Автор фэнтези – это тот же Гед Перепелятник из Земноморья в башне старого Курремкармеррука, поскольку он должен в своем произведении дать названия всему, всему дать имена – и хорошо знать, как это делается.
Правило первое: обучиться иностранным языкам. Знание хотя бы основ таковых чрезвычайно полезно при написании фэнтези, ибо оно оберегает от совершения ономастических ляпсусов и комичных промашек, таких, например, как Острова Айленд (Острова Острова); гора Берг (гора Гора); собака Хунд (собака Собака); сестры Систерс (сестры Сестры); город Булонь-сюр-Мерде (Булонь-на-Дерьме); идальго Ихо да Пута (Ихо де Шлюха); граф де Комт (граф де Граф); кавалер де Шевалье (кавалер де Кавалер); барон фон унд цу Катценшайзе ам Зее (барон фон унд цу Кошачье дерьмо на Море); римский центурион Коитус Интеррупс (центурион Прерванное Соитие) или герцогиня Эльвира Олвейс-Памперс Вош энд Гоу.
Не знающие языков должны во весь дух мчаться к более эрудированным и дружески расположенным людям и проконсультироваться у них относительно придуманных имен и названий на предмет их комичности и несуразности. Ибо нельзя исключить, что «родившееся» произведение когда-нибудь да переведут на иностранный язык. И тогда злосчастная ошибка может серьезно подпортить повествование. Англосаксонские писатели, например, которых «славяноподобные» слова и звуки притягивают в номастике словно магнит, явно забывают консультироваться у друзей-славян, в результате чего мировая фэнтези кишмя кишит такими названиями и именами, как Бейморд, Морда, Мордец, Мундак, Мандак, Дурник, Барак, Шуряк-Буряк, Срак, Высряк и даже Хрен Длинномерыч. Эти названия в польском, например, и русском языках однозначно ассоциируются со вполне определенными словами и заставляют читателя хихикать в совершенно неподходящие моменты. Впрочем, уже ставшая классической толкиновская Черная Речь Орков тоже иногда неизбежно ассоциируется с чем-либо. Например, я читаю: «Grishak ashnazg durbatuluk thrakatulyk burzum ishi krimpatulub», а слышу ушами души своей: «Ну, Гришка, жми в магазин, возьми водки, рыбки, огурчиков, конфет и боржоми». И тут же очами души своей вижу орков в островерхих буденовках с красными звездами.
Внимание! Серьезные опасности поджидают в гуще номенклатуры и ономастики авторов так называемой «квазиисторической» фэнтези. Тут уж не до шуток. В канонизированной фэнтези орк имеет право кричать «Thratuluk durbatuluk», а автор может утверждать, что это означает «прикройте двери, а то мухи налетят». Licencia poetica. Однако не так давно я читал рассказ, в котором один из юных корифеев польской – ах, простите – славянской фэнтези живописует хазара или какого-то другого варяга, который говорит «по-славянски»: «хочу мочный холом». Беда в том, что в большинстве славянских языков ближайшим эквивалентом «мочного холома» был бы, мне кажется, «облитый мочой холм», да и то при условии, что хазар шепелявит. Ни с «мощным», в смысле «прочном», ни с «шоломом», в смысле «шлемом», слова эти, то есть мочу и холом, никоим образом ассоциировать невозможно. Автор, у которого в школе по русскому языку была тройка с минусом (по-хазарски выражаясь, был бы он «твердый лоб»), не пожелал проконсультироваться с кем-либо, у кого была существенно пониженная сопротивляемость к усвоению знаний.