Салли Грин - Половинный код. Тот, кто спасет
За мной пристраивается Несбит. Он говорит:
– А они что думали, тут летний лагерь, что ли?
Габриэль шутит:
– Если они узнают, что последний кусок хлеба взяла Блондин, без кровопролития точно не обойдется.
Несбит отвечает:
– Если это правда, то я убью ее своими руками.
Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что мы, разведчики и бойцы, по-прежнему единственная здесь смешанная группа. Остальные даже за столами сидят со своими: Белые с Белыми, Черные с Черными, а полукровки с полукровками. Слышу, как кучка Белых рядом с нами обсуждает пленницу: одни за то, чтобы пытать ее и потом казнить, другие за то, чтобы просто казнить.
– Эта девчонка уже проблема, – говорит Несбит. – И с каждым новым пленником проблем будет становиться все больше. Их ведь надо кормить, охранять. – Он приканчивает свое рагу и добавляет: – Проще уж убивать.
– Думаю, что Селия расспросит Блондин и отошлет ее обратно, – говорит Габриэль.
– Что? – вытаращиваемся на него мы с Несбитом.
– Это же логично. Как ты сам сказал, с пленниками большая морока. Если мы будем их отпускать, то наш альянс будет производить хорошее впечатление, и, когда все это закончится, люди об этом не забудут. Так что прощать важно.
– Сохранять здравый смысл тоже. Этой Блондин просто сунут новый пистолет в зубы и опять пошлют убивать нас, – говорю я.
Габриэль отвечает:
– Думаешь? А я не уверен, да и Селия лучше нас знает, как у Охотников работают мозги. Они убивают дезертиров. Они терпеть не могут всего, что хотя бы отдаленно смахивает на предательство, а попасть в плен для них почти то же самое, что сдаться: любой Охотник должен предпочесть отдать жизнь в бою за своих товарищей. Так что героиней ее не назовут, это точно. Могут даже казнить. Предполагаю, что, будь у Блондин выбор, она предпочла бы остаться пленницей у нас, чем у своих.
Его объяснения кажутся мне вполне логичными, но не думаю, что такими же они покажутся и Маркусу.
Той ночью мне впервые удается увидеть Анну-Лизу наедине. Она приходит ко мне под дерево, когда заканчивает свои дела, и мы проводим ночь вместе.
Но на этот раз я хочу поговорить. Мне надо рассказать ей о Киеране; я уже слишком долго ждал, и Анна-Лиза должна узнать о смерти брата. Но, как всегда, первые слова даются мне с трудом. Она спрашивает:
– А почему ты меня не поцеловал?
– Я думаю.
– О чем?
– О том, как сказать тебе одну вещь. Серьезную.
Она перестает целовать меня и отодвигается.
– Я должен был сказать тебе это еще давно. Но не сказал. Все откладывал, ждал подходящего времени, в таком духе. Но время всегда неподходящее, а значит, надо сказать тебе сейчас.
Она смотрит мне прямо в лицо, а я смотрю ей в глаза и говорю:
– Это насчет Киерана.
Она ждет. Думаю, она уже догадывается, к чему я клоню.
– Что насчет Киерана?
– Ты помнишь, я говорил тебе, что, пока я ждал в Швейцарии Габриэля, я убил Охотника. В коттедже Меркури их было двое. Они нашли мой след. Пошли по нему. И напали на нас с Несбитом. Несбит убил партнера Киерана.
Анна-Лиза ждет.
– Я убил Киерана.
Анна-Лиза глядит на меня. Ее глаза полны слез.
– Я давно должен был тебе об этом сказать. Мне жаль, что я не сделал этого раньше.
– А Киерана тебе жаль?
Лгать я не могу.
Анна-Лиза встает, я тоже. Кажется, она сейчас уйдет. Я говорю:
– У меня был шанс убить его еще раньше, но тогда я этого не сделал. Только когда он сам напал на меня.
Она говорит:
– Ты должен был сказать мне раньше. – И снова садится на землю. – Он был жестокий человек и Охотник. Но он был мой брат. – Она вытирает глаза и говорит: – Как бы я хотела, чтобы мир был устроен по-другому. Чтобы все в нем было по-другому. – И она опять начинает плакать.
Я обнимаю ее, прижимаю к себе и баюкаю, а она плачет, но постепенно слезы останавливаются, дыхание делается ровным. Я ложусь с ней рядом, гляжу на нее, целую ее щеку так нежно, как только умею, шепчу, что я люблю ее и никогда ее не обижу. Так я и засыпаю, обнимая ее.
Я посыпаюсь. Стало холодно. Анна-Лиза сидит рядом. Я беру ее за руку, но ее ладонь выскальзывает из моей, когда она говорит:
– Киеран был отличный боец. Лучший, так все говорили. Отец говорил, что его никто не сможет убить, из-за Дара. Так как же ты его убил?
Я рассказывал Анне-Лизе про свой Дар, но без подробностей. Каждый раз, когда она начинает расспрашивать меня о нем, я меняю тему. Я никогда не описывал ей, что я чувствую, когда убиваю кого-то или когда бываю зверем.
– Ответь мне, Натан.
– Это трудно объяснить.
– Постарайся.
– Я превратился в зверя. Я слышал Киерана. Чуял его звериным чутьем, хотя он и был невидимкой. Мы стали драться. Он ударил меня ножом в бедро.
– А что ты с ним сделал?
– Анна-Лиза, не спрашивай меня об этом, пожалуйста.
Она опять плачет.
– Отец говорил мне однажды, что Маркус превращается, когда хочет убить. Украсть чей-то Дар. Точной такой же Дар, способность становиться невидимым, он похитил у какого-то Белого Колдуна. Это очень удобный Дар.
– Я не брал Дар Киерана, Анна-Лиза.
Она смотрит мне в глаза, и я вижу, что она сомневается.
– А ты бы сказал мне, если бы взял его?
– Да! Я не стал бы тебе лгать.
– Ты неделями скрывал от меня правду.
– Я же сказал, мне жаль, что я так поступил, Анна-Лиза. И снова говорю, мне жаль, прости меня. Я должен был сказать тебе про Киерана раньше.
– Да, должен. А еще ты должен был рассказать мне все о своем Даре, ведь это самое важное в жизни любой ведьмы; мы с тобой всегда думали, что Дар отражает истинную природу человека, но ты никогда не говоришь о своем. Вот и теперь ты мне почти ничего не сказал. С каждым днем ты становишься все больше похожим на своего отца. – Она встает и говорит: – Мне надо побыть одной. Подумать. – И уходит.
Я тоже сажусь, ворошу костер, чтобы он разгорелся снова, а потом сижу, смотрю в огонь и жду Анну-Лизу, но она так и не приходит.
Прогулка
На следующий день Габриэля и Селии нет на утренней тренировке. Когда мы делаем перерыв на обед, появляется Селия, подходит ко мне и просит меня пройтись с ней и Габриэлем. Я сразу думаю, что это имеет отношение к Анне-Лизе.
Мы заходим в лес, подальше от остальных, и она говорит:
– Я попросила Габриэля пойти с нами, потому что подумала, пусть лучше он тебе скажет.
Я перевожу на него взгляд. Он держится сзади, и по его виду я сразу понимаю, в чем дело. Не в Анне-Лизе. Что-то с Деборой или Арраном.
Меня начинает тошнить.
Габриэль подходит ко мне ближе; наконец-то он скажет, в чем дело.
– Дебора.
И я понимаю, что ее больше нет.
– Ее казнили два дня тому назад. Расстреляли за шпионаж. Ее мужа тоже убили, за то, что помогал ей.
Так не должно быть. Просто не должно. Она была такой умной и доброй, такой замечательной Белой Ведьмой. И ведь я знаю, что ее наверняка мучили, пытали. Не давали пощады. Я так зол, что готов разнести все кругом в щепки, но Габриэль удерживает меня. Я не знаю, что делать, что я вообще могу сделать в этом проклятом несправедливом мире. Как бы я ни поступил, Деборе уже ничем не помочь, а я так хочу ее увидеть, и никогда больше не смогу, не смогу даже думать о ней как о живой и счастливой, и я ненавижу тех, кто виноват в этом. Я их ненавижу.
С Арраном
Я не видел брата больше двух лет, но узнаю его сразу. Он высокий, красивый, в общем, настоящий Белый Колдун. Он приезжает в лагерь с группой Белых и полукровок. Они все устали, но рады, что прибыли, наконец, на место. Похоже, что Арран единственный, кто не чувствует облегчения. Я сам только пару дней назад узнал о Деборе. Мне сказали, что Арран знает.
Я стою между деревьями и наблюдаю, потом делаю шаг влево, чтобы он скорей заметил меня. Мне так хотелось увидеть его снова, побыть рядом с ним, но я никогда не думал, что наша встреча будет такой. Наверняка он сильнее меня переживает потерю Деборы.
Проходит еще целая минута, прежде чем он оборачивается в мою сторону и застывает. Я вижу, как его губы произносят мое имя и как он улыбается мне, и сам я, кажется, тоже улыбаюсь в ответ, когда он идет ко мне навстречу. Мы обнимаемся. Он оказывается тоньше, чем я ожидал, и не таким высоким, но все-таки он по-прежнему выше меня.
Он столько всего говорит мне о том, как он скучал, и я, наверное, тоже что-то говорю, не помню. Еще он говорит, что Дебора делала то, что считала правильным, и плачет, и я плачу вместе с ним. И вспоминаю времена, когда мы еще были вместе, все трое, толкались у раковины в ванной, чтобы почистить зубы, и как Дебора расчесывала свои волосы на площадке лестницы и слушала наши с Арраном разговоры, и как мы потом завтракали внизу с бабушкой. Прошло всего три года. И я вдруг чувствую себя таким старым, хотя Дебора умерла совсем молодой, и это так нечестно, и так бессмысленно.
