Время бежать - Уорд Рейчел

И тут внезапно стены ризницы словно навалились на меня. Мне необходимо было подышать. Я вышла в большую залу. Там было довольно много народу, мне показалось, что некоторые следят за мной глазами. Я шла по надгробным камням, стараясь не ступать на имена.

Через несколько минут ко мне подошла какая-то женщина, голова повязана платком. Я сидела в часовне, в той, в которой отогревалась в первое утро, когда Саймон впустил меня.

— Простите, пожалуйста, — сказала женщина неуверенно. — Вы Джем, та девочка, о которой все говорят?

— Не знаю, — ответила я. — Меня зовут Джем, а больше я ничего не знаю.

— Про вас в новостях рассказывали, про то, как вас ловили. И в Интернете много всякого пишут. — Она стояла передо мной, и тут ноги у нее начали подгибаться. — Не возражаете, если я присяду? Видите ли, я… устала.

Если честно, я еще как возражала: у меня не было ни малейшего понятия, к чему она клонит, и я в любом случае не хотела ни во что ввязываться. Мне было нужно одно — чтобы меня оставили в покое. Я ничего не сказала, но она все же присела на каменную скамью, покрытую подушкой, совсем рядом со мной.

— Понимаете, — продолжала она, — говорят, что вы видите будущее. Будущее каждого человека. И что вы именно поэтому убежали от «Глаза».

Она смолкла и посмотрела на меня. Я встретилась с ней глазами и увидела ее будущее, точнее, ее конец. Через два с половиной года. И тогда я подумала: «Дура ты, Джем, какая же ты дура». Не должна я была никому ничего рассказывать, хранила бы свою тайну до самой смерти.

— Это все выдумки, — пробормотала я. — Знаете, люди любят болтать.

— Но ведь в этом во всем что-то есть, да? Вы даже с виду не такая как все. — Она вглядывалась мне в лицо, будто пытаясь отыскать там какой-то ответ. — Так вы видите? — продолжала она. — Вы видите будущее?

Я только ерзала на своей подушке. Старалась не глядеть на нее, смотрела себе на руки и на ноги, плотно закрыла рот. Ее это не смутило. Хуже того, она подняла руку, взялась за свой платок, размотала его — под ним оказался почти лысый череп, только тут и там клочки волос. Она выглядела совсем голой.

Потянулась, дотронулась до моей руки. Мне хотелось ее оттолкнуть, сказать — отвали. Не могу объяснить, как это было странно: рядом сидит чужой человек и хочет ко мне прикоснуться. Я всю жизнь только тем и занималась, что устанавливала дистанцию между собой и другими, строила защитные стены. Когда кто-то ко мне прикасается, я не могу не скорчить гримасу, не показать свое отвращение, не отстраниться. К Жуку это, конечно, не относится.

С ним всё не так, как с другими.

А вот эта женщина смогла остановить меня силой своего отчаяния. Видимо, в глубине души я все-таки не такой уж плохой человек. Я накрыла ее руку своей и медленно отвела в сторону. Она стиснула мою ладонь, нащупала шрам, перевернула ладонь исподом вверх, увидела красный, жестокий след от колючей проволоки и ахнула.

— Вы чего?

— Знак креста у вас на ладони.

Ну это уж слишком.

— Да бросьте вы! — фыркнула я, — Напоролась на колючую проволоку, всего-то. Ничего такого.

Она все баюкала мою ладонь в своих.

— Пожалуйста, скажите, что вы знаете. Я все стерплю.

Я качнула головой.

— Я ничего не могу вам сказать. Простите. — Я чувствовала себя загнанной в угол, беззащитной. Поднялась. — Простите, мне нужно… мне пора…

Она врубилась, тоже встала, подняла сумку и платок. Принялась снова накручивать его на голову.

— Мне очень жаль, что я не могу вам помочь, — сказала я совершенно честно. Она крепко сжала губы и кивнула, видимо, ничего не могла выдавить из себя от избытка чувств.

Я оставила ее возиться с платком, а сама побрела в главную залу. Саймон стоял в центральном проходе, ко мне спиной, и разговаривал с каким-то старичком. Увидев меня, старичок умолк на полуслове и ринулся мимо Саймона прямо ко мне.

Был он таким исхудавшим, что все кости проступали сквозь кожу, глаза казались стеклянными. Я попыталась на него не смотреть, и все же прочла его номер, пока он, пошатываясь, брел в мою сторону. Жить ему осталось месяц.

По выражению лица я сразу поняла, чего ему от меня нужно. Дату, всю правду. При этом я знала, что не могу ему этого сказать, и, не дав ему раскрыть рта, резко развернулась и зашагала обратно в ризницу. Уже у самой двери я услышала голос:

— Позвольте вам помочь, сэр. Пойдемте сюда, присядьте. Принести вам воды?

Саймон и один из служителей нагнулись над старичком, ласково уговаривая его сесть на скамью.

Я с облегчением захлопнула за собой дверь.

35

Служители, а может, и полиция, больше в тот день никого ко мне не подпускали. Хотя мне приносили еду, пытались со мной заговорить. Я позволила снять с меня кроссовки, укрыть меня одеялом, а так весь день пролежала, свернувшись клубком, уйдя в молчание; в конце концов — уже успело стемнеть — они оставили меня в покое и ушли. Все, кроме Энн, которая вызвалась со мной переночевать.

Часы на башне прозвонили восемь, и я услышала ее торопливые шаги. Повернулась на жестком матрасе.

— Я принесла супа в термосе. Хочешь?

Голова кружилась, перед глазами все плыло.

Я медленно села.

— Не знаю.

— Давай налью, может, и съешь немножко.

Она присела к столу, поставив перед собой тарелку. Я медленно встала, присела рядом. Есть вообще-то не хотелось, но я проглотила ложку супа. Невероятно вкусный, домашний. Мало-помалу я выхлебала его до конца.

— Приятно смотреть, как ты ешь, — заметила Энн, когда тарелка опустела. — Твоя ноша очень тяжела. Это, наверное, тяжкое испытание.

Я кивнула:

— Не знаю, за что мне это. Лучше бы мне не видеть этих чисел.

— Тяжело, да? Хотя, возможно, это особый дар.

Я фыркнула:

— Вы хотите сказать, кто-то сделал мне вот такой подарок? Сильно же я, блин, провинилась, если меня решили так наградить.

— Возможно, это у тебя от Бога. И возможно, это дар не тебе одной, а всем нам.

В это я совсем не въехала.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ты напоминание, Джем. Напоминание о том, что все мы смертны. Что дни наши сочтены и времени у нас очень мало.

— Да это и так все знают.

— Да, мы знаем, но пытаемся забыть — слишком тяжело жить с этим знанием. Именно это я вчера и поняла с твоей помощью. Мы пытаемся забыть.

— Да, уж я-то в курсе. Куда я ни пойду, на кого ни гляну, чего ни сделаю — все мне об этом напоминает. Тут и свихнуться недолго. Я так больше не могу.

— Господь возлюбил тебя, Джем. Он даст тебе силы.

Ну тут она хватила через край. Я, конечно, здорово раскисла за последние дни, но прежняя Джем все равно ошивалась неподалеку:

— Это вы о чем? Если Бог так уж меня любит, какого фига он позволил маме умереть от передозировки, зачем отдал меня в руки людям, которым на меня наплевать, зачем не помешал мне вывихнуть колено или вляпаться в птичье дерьмо, зачем посадил мне этот прыщ на подбородке?

— Он даровал тебе жизнь.

На это фиг чего ответишь.

Я прикусила язык и не ляпнула, что жизнь мне даровали моя мамочка и один из безымянных мужиков, которые выдавали ей по двадцатке на наркоту. Я результат перепиха в какой-то занюханной квартирке, без любви, по-деловому. Но Энн явно не это ждала услышать, а мне не хотелось ее огорчать. Так что я просто хмыкнула и заткнулась.

Мы съели еще по тарелке супа, а потом улеглись. Но у меня все не шли из головы эти двое в церковном зале, да и сама Энн. Если бы у меня была возможность узнать дату собственной смерти, я бы на эта пошла? Ну, скорее всего, нет, верно? Больно надо всю дорогу жить с этим знанием. В любом случае, как узнаешь — все для тебя станет другим. А что, если знание того, когда именно ты умрешь, доведет тебя до такого отчаяния, что ты еще раньше этой даты покончишь с собой? Может такое быть? Можно надуть числа, умерев раньше по своей собственной воле? Может, Жучила и прав, и числа можно изменить.