Мюриель Барбери - Жизнь эльфов
Она видела.
Грядущую ярость и стрелы смерти.
Свой отъезд, если выживет после атаки.
Она четко различала голоса, которые другие только угадывали.
возрождение туманов
лишенные корней
последнее единение
Что-то сдвинулось, и небосвод ее внутреннего взора прорезали полосы краски, которые медленно растекались, пока не исчезли в последнем жемчужном разрыве света.
Она ощущала волны своей силы, которые вскипали и устремлялись вперед. И слышала голос маленькой пианистки из ночи великого исцеления.
Мария
Мария
Мария
Мужчины ждали. Они все еще мерзли, но чуть меньше, чем в долине, и смотрели на туманы, вихрящиеся вокруг малышки, совсем окоченевшей от стужи, которая шла не из воздуха.
Мария
Мария
Мария
Что-то взорвалось с таким грохотом, что все бросились на землю. Враг наконец перешел к действию. Темная стена с рычанием рухнула и со всего размаху навалилась на окраину деревни и церковь. Но от удара сама стена распалась и во всю ширь обнажила свое чудовищное уродство. Хуже того, обвал приоткрыл завесу над тем, что стояло в гибельной засаде. Свистящие смерчи и бьющие наповал дожди прокладывали путь черным стрелам, в которых визжала смерть – разящая и холодная.
Крыши домов рухнули.
Первые секунды были самыми страшными.
Словно все антихристовы казни разом обрушились на сельчан, лишенных укрытий. Дождь, падавший отвесно, разил и бил их, как камнями, оставляя на теле вмятины, которые не кровоточили, но пронзали болью. Следом за ударами внутрь вползал холод, уже не похожий ни на что на свете. К этому добавлялся ветер, странным образом рушивший кровли, не сдергивая их, а словно обваливая внутрь, и Жежен со своими людьми благословлял Марию, спасшую их от неминуемой гибели. Наконец, самое страшное зло несли черные стрелы. Они быстро пронеслись сквозь первый отрезок своей траектории, потом на полпути замедлились и зависли внутри бури, словно бесконечно прицеливались и выбирали жертву. А потом разом устремились вперед, и начался кошмар. Стрелы не вонзались в своих жертв, а взрывались в нескольких сантиметрах от них, сбивая с ног волной такой ударной силы, что ломались кости. Несколько сельчан рухнули на землю. Впрочем, почти все легли ничком, как только началась атака, и закрывали телом более слабых, пока ветер и стрелы гнали потоки воздуха, опасные, как мины. Хуже того, одновременно прибывала вода, и на глазах у людей вершилось невероятное – вода поднималась в гору одной силой злой воли… увы… всю округу затопило под стрелами ненависти, обращавшей природные стихии в орудия пыток и мести… и люди вжимались в плоскость вселенной и чувствовали себя крысами на гибнущем корабле.
Итак, все упали ничком, но двое мужчин, несмотря на творящийся вокруг них ужас, остались стоять. Это было что-то: кюре и деревенский мужик, стоявшие посреди бури. Вихри и стрелы каким-то чудом обходили их стороной, в то время как стена подмяла под себя всю долину. Поспешные умы решат, что это пример мужества и безрассудства, – но дело в том, что в момент, когда стрелы стали взрываться, священник и крестьянин вдруг поняли, что именно является оружием в данной войне. Они почувствовали: в битве дух так же важен, как и материя, и можно сражаться сердцем так же успешно, как ружьем. Но надо сказать, что и стрелы словно не замечали двух смельчаков, не склонявших головы, когда все пали ниц. К тому же, увидев это, Рири, Риполь и шестидесятидевятилетний Леон Сора с его застарелым ревматизмом, поднятый на ноги хмелем отваги, тоже встали и заняли оборону, отметив про себя, что стрелы словно магнитом притягивает к поверженным. Иногда солдатам лучше отсидеться в окопе, но бывает, что надо стоять под залпами: без единого слова пятеро мужчин быстро собрали в центре площади всех, кто мог ходить, и приказали стоять там, спиной к спине, плотным кольцом, которое стрелы не атаковали впрямую, хотя и продолжали взрываться возле самой церкви. Наступила краткая передышка. Но люди знали, что это ненадолго, потому что вода подступала, и Жежен поглядывал наверх, в сторону фермы и лесов, со все более озабоченным видом, гадая, что делает Мария и уцелеет ли его Лоретта.
Неф церкви обрушился с грохотом канонады, во все стороны брызнули камни. На ферме «У оврага», где осталась мать Марии, сошлись мороз и шторм такой силы, что мог потопить судно в открытом море, и, хотя крыша пока держалась, доски хлева начинали подаваться, и по двору летала выбитая из земли щебенка. В лесах звери затаились, но под покровом деревьев холод кусался даже сильнее, чем на открытом месте. Во всей округе та же ярость природы сбрасывала все, что создавала в тихие дни прежней жизни, опрокидывала все, что прежде стояло под небом, и люди гадали, сколько смогут выдержать под натиском бури, за несколько минут уничтожившей добрую часть того, что веками выстраивал человеческий гений. Однако надежда еще жила, потому что с ними была волшебная девочка, доблестный командир и земля, никогда не предававшая своих работников. И когда прошла первая паника, низведшая каждого до состояния твари, люди почувствовали, как в них нарастает что-то вроде возмущения. Ведь как бы бедны ни были, они все равно не привыкли к такому обращению, и бунт в душе подпитывался куражом долгой зимней охоты, отвагой браконьерства и теплом дружеской попойки. И все это было как нельзя кстати в грозовую пору. А потом оказалось, что волна отваги, идущая от земли, не дающей в обиду тех, кто умеет ее беречь, – а катаклизмы все шли с высот небесных – дает им перевести дух посреди ненастья, ибо дождю и ветру не удается набрать силу бóльшую, чем та, которой земля ставит заслон.
Да, сила земли. Стоя на опушке, где разворачивалась другая борьба – та, что шла в сердце Марии, – Андре чувствовал это всей силой, всей жизнью, проведенной на бороздах пашни, и всей вековой крестьянской мудростью, что текла в его венах. Он не знал, как именно она действовала, но ощущал как волшебство, и объяснения заботили его не больше, чем точное место, где скрещивались силовые линии на физической карте межгорья, давая тем, кого он любил, новые запасы решимости, идущей из оголенных корней земли. Но он знал и то, что армада, в этот час выстроившаяся над ними, вздымает меч, который невозможно отразить одним оружием земли.
Он посмотрел на Марию и сказал ей:
– Небо – за тобой.
Тереза
Сестры Клементе
Клара и Маэстро смотрели, как Мария и ее отец поднимаются к опушке туманов, а остальные трое замыкают шествие так, как если бы они сопровождали самого Господа Иисуса Христа.
Два парня помоложе были красивыми, яркими, как фазаны по осени, и в них чувствовалась сила натур, созданных для радости. А третий, старший, шел, держа руки в карманах, и все в нем ликовало от свободы, а лицо было в мелких морщинках – от возраста и от постоянного хохота. Но на всех лицах была написана одна и та же решимость, словно эти люди сознавали, что временно примкнули к чему-то большему, чем собственный мирок. Путники покинули сень деревьев и вышли на опушку.
Клару поразила каллиграмма, которую вычертили туманы. Так же как Алессандро выводил краской знаки, не понимая их значения, туманы ткали рассказ истории, языка которой она не могла распознать. Но ее заботила главным образом Мария и беспокоила морщинка, залегшая у ее губ с той ночи, когда Евгения вылечила Марселя. Она читала в ней тоску и страх так же четко, как на каменной скрижали, и догадывалась, что это тот же знак, что лежит на лицах офицеров, которым предстоит потерять кого-то из солдат.
Петрус, громко храпевший с самого утра, зевнул и с трудом выбрался из кресла. Он поймал взгляд Маэстро, и что-то словно подняло его на ноги.
– Мне надо выпить, – буркнул он.
Потом, проникнув в видение Клары, он оглядел пейзаж битвы и присвистнул сквозь зубы.
– Начало неудачное, – сказал он.
– Она думает о Евгении, – сказала Клара. – Боится потерять еще кого-то из близких и любимых.
– Печальный опыт полководцев, – сказал Маэстро.
– Она не полководец, – сказала Клара, – она страшится за родителей.
– Роза и Андре – не родители Марии, – сказал Петрус.
На восточной поляне Мария развернулась и встала лицом к снежному небу, парни сделали то же самое, задрав нос к молочно-белым облакам.
– На этой войне много сирот, – помолчав, сказала Клара.
– В мире вообще много сирот и много разных видов сиротства, – заметил Маэстро.
Снова повисло молчание. Во взгляде, который Петрус бросил на Маэстро, Клара уловила упрек. Налив себе москато, Петрус обратился к ней:
– Мы задолжали тебе одну историю. Про сестер Клементе.
