Мелисса Грей - Полуночная девушка
– Кровью моей, – прошептала Эхо.
Она прижала алую каплю к двери, и в воздухе послышался электрический треск, так что у Эхо волоски на загривке встали дыбом. Раздался негромкий щелчок, и дверь отворилась. Как и каждый раз, возвращаясь в свою тесную комнатушку, битком набитую сокровищами, которые Эхо украла – или, точнее, выпустила на свободу – за эти годы, она ногой закрыла за собой дверь и произнесла, ни к кому не обращаясь:
– Солнышко, я дома.
После какофонии криков и шума Тайбэя и гула нью-йоркской толпы в час пик ответная тишина радовала. Эхо бросила рюкзак на пол у письменного стола, который утащила из библиотечной кучи мусора, предназначенного для переработки, и упала в кресло. Включила тянущуюся вдоль всей комнаты гирлянду, которая наполнила уютный уголок теплым светом.
Перед Эхо на столе лежал вожделенный буррито в окружении всевозможных безделушек. Многочисленные вещицы украшали и все свободные поверхности в комнате. Здесь были крошечные нефритовые слоники с Пхукета. Жеоды из аметистовых рудников в Южной Корее. Настоящее яйцо Фаберже, инкрустированное рубинами и отделанное золотом. Вокруг на каждом свободном клочке пространства высились стопки книг, сложенных одна на другую в шаткие башни. Одни Эхо читала и перечитывала по десять раз, другие вообще не открывала. Однако само их присутствие успокаивало. И девушка копила их не менее охотно, чем прочие свои богатства. В семь лет она решила для себя, что воровать книги аморально, но поскольку все эти тома не покидали пределов библиотеки – она всего лишь перенесла их в другое место, – то с юридической точки зрения это вовсе не кража. Эхо окинула взглядом книжные завалы, и на ум ей пришло одно-единственное слово: цундоку.
Так японцы называют явление, когда книги покупают и складывают в стопки, не читая. Слова Эхо тоже коллекционировала. И началось это задолго до того, как она попала в библиотеку, еще в ту пору, когда жила в доме, о котором ей не хотелось вспоминать, в семье, о которой с радостью позабыла бы. В те годы из книг у нее были только устаревшие энциклопедии. У Эхо почти не было вещей, зато всегда были слова. А теперь и тайник с украденными сокровищами – как съедобными, так и не очень.
Эхо поднесла буррито ко рту, собираясь откусить кусок, но ей помешал шорох крыльев. Лишь одно-единственное создание способно было не только путешествовать по междумирью без сумеречной пыли, но и обходить заклятья, не поднимая тревоги, и вечно являлось без предупреждения. Эхо вздохнула. Вот невежа.
– Говорят, в некоторых культурах, – начала Эхо, – принято стучаться. Хотя, может, и врут.
Она развернулась в кресле с буррито в руках. В углу, на кровати Эхо, сидела Птера, и черные перья ее чуть трепетали, как от ветра. Но никакого ветра не было. Только электричество в воздухе, вызванное ее силой.
– Не нуди. – Птера пригладила перья на руках. – Что ты как подросток!
Эхо нарочно откусила большой кусок буррито и ответила с набитым фасолью и латуком ртом:
– Я и есть подросток. – Птера нахмурилась, глядя как она с трудом глотает кусок буррито. Впрочем, если Эхо не умела красиво есть, то Птере следовало винить в этом только себя.
– Только когда тебе это удобно, – парировала Птера.
В ответ Эхо не нашла ничего лучше, чем начать жевать с открытым ртом.
– Ладно, – вздохнула Птера, оглядывая полки, уставленные всевозможными блестящими безделушками, – я рада, что ты вернулась, моя маленькая сорока. Стащила сегодня что-нибудь интересное?
Эхо ногой пододвинула рюкзак к Птере.
– Вообще-то да. С днем рождения.
Птера поцокала языком, но скорее от удовольствия, чем от досады.
– Дался тебе этот день рождения. Я и не помню, когда он у меня: слишком уж старая.
– Вот поэтому я сама выбрала для тебя дату, – пояснила Эхо. – Давай, открывай подарок. Меня едва не поймал колдун, у которого я это стянула.
– Всего один? – со смехом проговорила Птера и выудила из рюкзака музыкальную шкатулку с осторожностью, которой та едва ли заслуживала. – Вот уж не думала, что один-единственный колдун может помешать такой талантливой воровке. Ты же сама всегда хвасталась, что можешь, как ты выражаешься, вломиться в дом к любому, самому сильному магу.
Эхо нахмурилась, но выглядела при этом не слишком сурово, потому что к ее нижней губе прилип кусок латука.
– И ты теперь меня этим попрекаешь?
– Кто же еще тебе скажет, что глупо быть такой самонадеянной? – укорила Птера, но добрая улыбка смягчила ее слова. – Молодежь считает себя неуязвимой, пока не убедится в обратном. И обычно это жесткий урок.
Эхо в ответ лишь плечами пожала. Птера окинула взглядом комнату. Интересно, подумала Эхо, что думают о ее жилище посторонние. Повсюду стопки книг, ворованные драгоценности, которых хватило бы, чтобы дважды оплатить обучение в колледже, мятые обертки от шоколадных батончиков. Словом, полный бардак, конечно, но это ее бардак. По морщинке на лбу Птеры, Эхо поняла, что он ей неприятен.
– Далась тебе эта библиотека! Живи с нами в Гнезде. Некоторые птерята, насколько мне известно, будут только рады.
– Мне нужно личное пространство, – только и ответила Эхо.
Она умолчала, что пространство это должно быть подальше от птератусов. Ее гладкая кожа без ярких перьев, как у них, слишком живо напоминала, что она здесь чужая. Эхо не хотелось, чтобы на нее косились, давая понять: пусть она с ними, но не одна из них. А они постоянно бросали на нее косые взгляды, как будто ее присутствие нарушает естественный ход вещей. И даже если за эти годы они привыкли к Эхо, это не значит, что они ее полюбили.
Библиотека была ее домом. Книги не таращились на нее со злобой, не шептали гадости за спиной, не осуждали. Они были ее единственными друзьями, пока Птера не нашла ее, голодную и одинокую, и не притащила в Гнездо птератусов. Книги были ее семьей, учителями, товарищами. Они ее никогда не предавали, и она их тоже не предаст.
Тяжелый вздох Птеры Эхо знала так же хорошо, как биение собственного сердца.
– Ладно. Делай, как знаешь. – Птера опустила глаза на музыкальную шкатулку, которую сжимала в руке. – Какая прелесть!
Эхо пожала плечами, не в силах удержаться от довольной улыбки.
– Лучшее, что мне удалось найти, учитывая обстоятельства.
Птера склонила голову набок, не отрывая взгляда от шкатулки.
– А почему ты выбрала именно ее?
– Она мне понравилась. Красивая, – ответила Эхо. – И играет твою колыбельную. А что? С ней что-то не так?
– Да нет. – Птера покачала головой. – Скорее наоборот. Ее сделали птератусы, но я таких вещиц не видела уже много лет. Даже десятилетий.
Птера, казалось, наобум нажала на стенки шкатулки, и не успела Эхо спросить, что это она делает, как у самого дна открылся потайной ящичек. Птера вытащила оттуда клочок бумаги.
– А это еще что? – изумилась Эхо.
Птера аккуратно развернула бумажку и широко раскрыла глаза от удивления.
– Ого! Ничего себе!
Эхо подалась вперед, но за руками Птеры ей ничего не было видно.
– Что? Что там такое? Не томи.
– Я думала, что мы потеряли ее навсегда. Но точно не знаю. Пока, по крайней мере. – Птера поднялась, сложила бумажку и сунула в один из потайных кармашков платья. – Пошли. Поговорим об этом в Гнезде.
– Может, попозже? – спросила Эхо, помахав перед Птерой буррито. Куски риса и сыра посыпались ей на колени. – Я вообще-то хотела доесть буррито.
Птера приподняла бровь, и Эхо поняла все без слов.
– Ну хорошо, – пробормотала она и завернула буррито в фольгу. Оно казалось таким грустным, одиноким, недоеденным. Печально, что ни говори. Эхо встала, отряхнула джинсы. – Но надеюсь, это того стоит.
– Еще как, – уверила ее Птера, поднялась, и вокруг ее ног закружились чернильные вихри междумирья. Сердце Эхо екнуло от предчувствия того, что сейчас произойдет. Перемещаться по междумирью без надежной поддержки, которую обеспечивают двери, – сущая авантюра. Птера протянула Эхо руку.
– Напомни мне, дитя мое, рассказывала ли я тебе легенду о жар-птице?
Глава третья
Даже толстые каменные стены Крепости виверны не могли заглушить грохота волн, разбивающихся о скалы, и завывания ветра. Океан ревел, с беспощадной яростью обрушиваясь на фундамент. Гай завидовал натиску волн, их неистовству, бешеному исступлению, с которым они так упорно пытались сокрушить твердыню. Он закрыл глаза и на мгновение представил себе капли воды на лице. Если бы он мог позаимствовать у океана хоть малую толику его мощи! Но Гай – не океан, а преграды, с которыми ему пришлось столкнуться, – не податливее каменных стен.
– Ваша верность достойна уважения, – проговорил он, поворачиваясь к пленникам. – Я не шучу.
На полу темницы стояли на коленях два разведчика птератусов. Их запястья были скованы за спиной тяжелыми железными наручниками. Перья, некогда яркие, цветастые, потускнели под толстым слоем крови и грязи. Тот, что слева, с пестрым, как у филина, оперением, покачивался, стараясь удержать равновесие. Второй напомнил Гаю сокола, маленького и гладкого, с зоркими желтыми глазами. Он даже не дрожал. Стоял как скала, спокойно и твердо. Гаю было проще видеть в них птиц, на которых они походили, чем людей: легче сделать то, что он должен был сделать. Сокол плюнул ему под ноги, и капли крови, смешанные со слюной, упали на сапоги Гая.
