Мюриель Барбери - Жизнь эльфов
– Первая битва позади, – сказал Маэстро, – и мы ее проиграли. У нас больше нет влияния на совет, и он утвердит полномочия до конца зимы.
– Нам надо готовиться, – сказал Оттавио, седовласый мужчина с мудрыми глазами, которого Алессандро представил Кларе как большого писателя.
– Вашим людям пора обеспечить защиту, – сказал Пьетро.
– Но как можно защитить Клару? – спросил Роберто, и она поняла, что в грядущей схватке ей отводится решающая роль.
– Защитник – всегда под защитой, – сказал Маэстро.
Наконец гости отбыли – за исключением Пьетро, Алессандро и Петруса.
– Теперь ты обнаружена, и в патио возвращаться нельзя, – сказала Леонора Кларе. – Сегодня ты переночуешь здесь.
Потом она крепко обняла ее и ушла. Пьетро и Алессандро налили себе ликера и устроились в креслах для последней ночной беседы. Петрус исчез, но вскоре вернулся с бутылкой москато и с нежной заботливостью наполнил свой бокал.
– А Губернатор видит то, что я вижу? – спросила Клара.
– В конце что-то рассмотрел, – ответил Маэстро, – хотя я стоял с тобой рядом. Но вряд ли увидел четко.
– Я видела между вами туннель света, – сказала она. – И мощенную камнем дорогу с такими же деревьями, как в твоем саду.
– Камни – средоточие твоей жизни, – сказал он. – И эту дорогу ты увидишь еще не раз.
По тому, как звучал его голос, Клара поняла, что он ею гордится.
– Я слышала пение твоего ручья, – сказала она.
Пьетро улыбнулся, как в тот раз, в патио, когда тщетно искал в нотах стихотворение.
– Отныне ты останешься здесь, – сказал Маэстро. – Прежде чем начать действовать, Рафаэле захочет все разузнать, у нас есть в запасе немного времени. Но надо выставить охрану.
– Я размещу людей, – сказал Пьетро, – но силы неравны. Ведь Рафаэле сюда пробрался, несмотря на наших часовых.
– Кто вторая девочка? – спросил Алессандро. – Похоже, Губернатор ее уже знает. Думаю, это о ней ты хочешь рассказать нам сегодня.
– И именно с тобой я собирался говорить, ибо скоро ты отправишься к ней. Путь долгий, и он таит опасности.
– А можно узнать ее имя?
– Мария, – сказала Клара.
Но не успела ничего добавить, потому что почувствовала огромную тревогу и резко встала, за ней вскочили со своих мест Маэстро и Петрус.
Что за беспокойная ночь! На далекой ферме от неутолимой боли просыпается Марсель, и все сообщество домочадцев направляется к его скорбному одру. Клара видит процессию бабулек, спешащих к изголовью страдальца, где уже находятся Мария и ее отец, прежде других почувствовавшие, что смерть охотится за близким человеком. Она видит беднягу Марселя, разбитого мукой, и, как все остальные, понимает, что бедняга скоро умрет. Клара видит Евгению, которая, узнав о состоянии больного, дрогнула, будто ее ударили, и теперь старается встать устойчивее в своих толстых шерстяных носках. Нет больше бабульки, скрюченной возрастом и трудами. Долг и опыт, точно резцом, заострили черты усталого лица. И вот к умирающему подходит совсем другая женщина, столь прекрасная, что сердце юной итальянки сжимается при виде красоты, которой суждено исчезнуть, из какого бы железа ее ни выковали. Затем перед ее глазами проходит череда действий по исцелению больного – время словно замирает, но ощущение опасности нарастает. Когда Мария кладет руку на плечо Евгении, Клара чувствует, что погружается в клокочущую магму силы, ей страшно, она боится утонуть в ней навсегда. Но она знает, что ей нельзя покинуть этих женщин, только что преодолевших границу зримого, и она лихорадочно ищет путь сквозь грозу. Слова Маэстро: «Храм, где мы можем видеть» – снова всплывают в ее памяти, и она пытается ухватиться за них, как за плот в штормящем море.
Тогда она видит его, в нем вся ее жизнь. И внезапно наступает покой… В рассеивающемся тумане величественно, как лебедь, к ней плывет красный мост, и по мере его приближения она различает на мосту силуэт и понимает, что это ее отец в обличье проводника душ. Потом силуэт исчезает, мост замирает на самой высокой ноте, и Клара может контролировать все видения. Она помогает Марии сконцентрировать силы, она передала ей весть и удерживает единство видимого.
– Невероятно, – шепчет Маэстро.
И вот уже вскоре они созерцают ирис, который не виден Марии. Клара смотрит на невидимый цветок с неизъяснимыми лепестками детства на другом конце видения. Евгения принимает условия обмена, и в Риме из ниоткуда возникают двое, а Маэстро тем временем говорит Алессандро:
– На рассвете ты отправишься вместе с ними.
Затем велит Кларе:
– Теперь надо, чтобы она увидела тебя.
Храм Туманов
Малый эльфийский совет
– Невероятно, – сказал Глава совета. – Видения и силы вступили в союз в мире людей.
– Мария – катализатор, – сказал Страж Храма, – а Клара – проводник душ.
– В силовом поле моста есть искажение.
– Есть искажение и в силовом поле туманов. Они меняют не только конфигурацию перехода.
– Но произошел обмен, – сказал Медведь, – и Элий видит то, что мы видим.
– Это преобразует весь пейзаж действия, – добавила Белка. – Наступает время перехода.
– Так скоро, – заметил Глава совета. – Надеюсь, мы готовы.
– Мост открыт, – возвестил Страж Храма, – можно переходить.
Клара
Пора браться за четки
Мария лежала под красным стеганым одеялом и плакала.
Уже несколько недель она нутром чуяла, что предстоит испытание – более трудное, чем все, что выпадало доселе ее родным. Она боялась за них, поскольку знала о печальных событиях их жизни, удручающих их даже многие годы спустя. Январь шел к концу, а снег едва припорошил землю. Стоял сильный мороз, за ночь воздух становился таким студеным, что ледяной рассвет колол и обжигал, точно острый клинок. Но чудесный снег так и не выпал ни до, ни после зимнего солнцестояния, и Мария бродила по окоченевшему междугорью, где звери с тревогой следили за тенями. Исходившая от них смутная угроза с каждым днем чувствовалась острее. Музыка иногда вдруг пропадала, как тогда в мартовских сумерках, и Мария опасалась этих провалов мелодии, как смертоносного нападения, но ни волшебный вепрь, ни серебряный конь не показывались. Еще не время, думала она с растущим беспокойством, мечтая вернуть свою прежнюю жизнь с ее волшебством, с застывшей графикой любимых деревьев.
И поэтому, едва Мария вошла в комнатенку, где агонизировал неразумный бедолага, сторицей платя за любовь к пулярке, ее озарило интуитивное понимание того, что первая катастрофа уже разразилась. Прикоснувшись к плечу Евгении, она поразилась мастерству, с которым целительница занималась своим делом. Она поняла, что та видит мост и понимает весть, увидела, как Евгения отказывается от схватки и покидает позиции, настраиваясь на музыку деревьев. Мария не стала раздумывать и собираться с силами, – напротив, она отдалась живому ощущению невиданных линий, которые колебались в сердце старой тетушки, и принялась играть на этих укрощенных волнами линиях, как на струнах, которые можно натянуть, изменив тон, или растянуть и ослабить, открыв обширное поле возможностей.
Это не слишком отличалось от того, что она обычно делала с животными, она только растянула до бесконечности то, что лишь слегка раздвигала, когда общалась с зайцами, – ведь лесные звери не так оторваны от природы, как люди, что не слышат песнопений и не видят вокруг себя роскошных картин. Так Мария указала Евгении путь к мосту единений, образ которого возник перед ней в момент, когда она положила руку на плечо тетушки. Откуда пришел к ней этот образ? Она не знала. Но все произошло так легко и так быстро, и так приятно было высвобождать силы и выпускать на волю природные потоки, и непонятно было, почему людям каждодневно не дано это умение.
Когда Евгения увидела мост, она услышала, как чьи-то голоса запели небесный псалом. Но в отличие от Марии, она не расслышала его слов.
в день что скользнет меж чернильных туч
в вечер вздыхающий в легких туманах
Мир в эти мгновения пения был ослепительно-прозрачен, пронизан вихрем инея и снега, шелком мерцавшего сквозь языки тумана. Мария знала этот великий хорал перехода и плывущих облаков. Он являлся к ней ночью, во снах, но иногда и днем, когда она вышагивала по дорогам. И тогда она останавливалась, изумленная до испуга, до желания умереть в ту же секунду, – а потом пение и видение исчезали, и она бежала за поддержкой к зайцам, потому что, когда голоса смолкали, ей на какое-то мгновение казалось, что ничто не мило, кроме этого пения и туманов. Потом мир снова прояснялся, и боль уходила при виде фиалок и листвы. Мария снова пускалась в путь, размышляя о том, что такое на самом деле явленное ей чудо – греза или некая грань реального мира. Точно так же ей случалось видеть во сне странные туманные пейзажи. Над мостками, переброшенными через поросший кустарником глубокий овраг, вставал рассвет. Попасть туда можно было через деревянную беседку, в широкие проемы которой роскошными картинами вписывалась окрестность. На неровном дубовом полу, где в отблесках света искрилась легкая пыль, стояла очень простая глиняная чаша. Марии хотелось погладить ее кривые шершавые бока. Но она не могла сделать шаг, ибо знала, что нарушит грубым прочерком поверхность пыли, а потому смирилась и только смотрела на глиняную чашу почтительно и жадно.
