Энтони Райан - Песнь крови
– За ним ухаживали как следует. Регулярно смазывали и точили. У меня при себе еще один небольшой подарок на память.
Аруан протянул руку. На ладони у него лежал одинокий рубин, хорошо ограненный камень средних размеров. Это наверняка был один из самых ценных камней в семейной сокровищнице. Я знал, за что именно Аруан так ему благодарен, но очевидное почтение, которое он испытывал к этому дикарю, и тошнотворное присутствие этого меча по-прежнему чрезвычайно меня раздражали.
Аль-Сорна, похоже, растерялся и покачал головой.
– Губернатор, я не могу…
Я подступил ближе и вполголоса произнес:
– Он оказывает вам куда большую честь, чем вы того заслуживаете, северянин. Ваш отказ оскорбит его и запятнает вашу честь.
Он на миг устремил на меня взгляд своих черных глаз, потом улыбнулся Аруану.
– Я не могу устоять перед подобной щедростью.
Он взял камень.
– Я сохраню его при себе навсегда.
– Надеюсь, что нет! – рассмеялся в ответ Аруан. – Человек хранит драгоценности только до тех пор, пока не понадобится их продать!
– Эй, вы там! – донесся голос с судна, стоящего у причала неподалеку от берега, внушительной мельденейской галеры. Судя по количеству весел и ширине корпуса, то было торговое судно, а не один из их знаменитых боевых кораблей. Коренастый человек с окладистой черной бородой, капитан, судя по красной повязке на голове, махал нам, стоя на носу. – Ведите Убийцу Светоча на борт, вы, собаки альпиранские! – кричал он с любезностью, свойственной мельденейцам. – Довольно копаться, отлив упустим!
– Нас ждет корабль, который доставит вас на острова, – сказал я узнику, собирая свои пожитки. – Капитана лучше не сердить.
– Так, значит, это правда? – сказал Аруан. – Вы отправляетесь на острова, чтобы сразиться за даму?
Тон его мне очень не понравился: в нем было многовато благоговения.
– Это правда.
Он обменялся коротким рукопожатием с Аруаном, кивнул капитану охранявшего его отряда и обернулся ко мне:
– Идемте, сударь?
* * *– Слышь, писака, может, ты и первый в ряду тех, кто лижет пятки вашему императору, – капитан корабля ткнул меня пальцем в грудь, – но тут, на корабле, император – я. Сиди на месте, или всю дорогу простоишь привязанным к мачте!
Он проводил нас в нашу «каюту»: отгороженный занавеской кусок трюма у носа судна. В трюме воняло солью, трюмной водой и лежащими там грузами: прилипчивая, отвратительная смесь фруктов, вяленой рыбы и многочисленных специй, которыми славится Империя. Я с трудом сдерживал тошноту.
– Я – господин Вернье Алише Сомерен, императорский хронист, первый среди мудрейших, уважаемый слуга императора, – отвечал я, хотя платок, которым я зажимал рот, делал мою речь несколько неразборчивой. – Я еду как посол к владыкам кораблей и как официальный сопровождающий императорского узника. Ты будешь обращаться со мной почтительно, пират, а не то на борту в мгновение ока окажутся двадцать гвардейцев, которые высекут тебя на глазах у твоей команды.
Капитан подался ближе. Невероятно, но его дыхание смердело сильнее, чем воздух в трюме.
– Значит, у меня будет двадцать один труп, которые я скормлю косаткам, как только мы выйдем из гавани, писака!
Аль-Сорна потыкал ногой один из свернутых тюфяков, лежащих на палубе, и огляделся.
– Меня все устраивает. Нам понадобятся пища и вода.
Я ощетинился:
– Вы всерьез предполагаете ночевать в этой крысиной норе? Это же отвратительно!
– Поживите в темнице. Там крыс тоже хватает.
Он обернулся к капитану:
– Бочонок с водой на баке?
Капитан провел по бороде коротким и толстым пальцем, изучая взглядом высокого – несомненно, прикидывал, не издевается ли тот над ним и сумеет ли он его убить, если понадобится. На северном альпиранском побережье есть поговорка: лучше повернись спиной к кобре, но не к мельденейцу.
– Так это ты – тот самый, кому придется скрестить мечи со Щитом? На Ильдере против тебя ставят двадцать к одному. Как ты думаешь, стоит ли мне рискнуть хотя бы медяком, поставив его на тебя? Щит – лучший клинок на Островах, на лету муху пополам рубит.
– Такая известность делает ему честь, – улыбнулся Ваэлин Аль-Сорна. – Итак, бочонок?
– Там он. По фляге в день на человека, и не больше. Я не стану обделять команду ради таких, как вы. Есть можете из общего котла, коли не побрезгуете такими, как мы.
– Едал я с людьми и похуже. Если понадобится лишний человек на веслах, я в вашем распоряжении.
– А что, доводилось уже грести?
– Один раз.
– Без вас управимся, – хмыкнул капитан. Он повернулся, чтобы уйти, и буркнул через плечо: – Через час отходим, не путайтесь под ногами, пока не выйдем из гавани.
– Дикарь с островов! – кипятился я, распаковывая свои пожитки, раскладывая перья и чернильницу. Я убедился, что под моим тюфяком не прячется какая-нибудь крыса, сел и принялся составлять письмо к императору. Я намеревался сообщить ему во всех подробностях о том, как меня оскорбили. – Знайте: отныне ему не найти пристанища ни в одной альпиранской гавани!
Ваэлин Аль-Сорна сел, привалился спиной к корабельному борту.
– Вы знаете мой язык? – спросил он, перейдя на свой северянский.
– Я изучаю языки, – ответил я на том же наречии. – Я бегло говорю на семи языках Империи и могу объясниться еще на пяти.
– Впечатляет. А на сеордском говорите?
Я поднял взгляд от письма.
– На сеордском?
– Сеорда-силь Великого Северного леса. Слышали про такой народ?
– Мои сведения о северных дикарях не отличаются полнотой. Впрочем, я и не вижу причин восполнять упущенное.
– Вы так довольны своим невежеством – а ведь вы человек ученый…
– Думаю, что могу сказать от лица всего своего народа: нам всем было бы лучше, если бы мы не ведали о вас и поныне.
Он склонил голову набок, пристально меня разглядывая.
– Я слышу в вашем голосе ненависть.
Я ничего не ответил. Мое перо стремительно бегало по бумаге: я составлял стандартное вступление для письма к императору.
– Вы его знали, не так ли? – продолжал Ваэлин Аль-Сорна.
Перо остановилось. В глаза ему я смотреть не желал.
– Вы были знакомы со Светочем.
Я отложил перо и встал. Вонь трюма и близость этого дикаря внезапно сделались невыносимыми.
– Да, я его знал, – проскрежетал я. – Я знал его как лучшего из нас. Я знал, что он станет самым великим императором из всех, кого когда-либо видела наша страна. Но я ненавижу тебя не поэтому, северянин. Я ненавижу тебя оттого, что Светоч был мне другом, а ты его убил.
И я побрел прочь и взобрался по трапу на палубу, впервые в жизни жалея, что я не воин, что руки мои не бугрятся мышцами и сердце мое не твердо, как камень, что я не могу взять меч и осуществить кровавую месть. Но все это было мне не по силам. Тело мое было подтянутым, но не сильным, разум проворным, но не безжалостным. Я не был воином. Отомстить мне было не дано. Все, что я мог сделать для друга – это стать свидетелем смерти его убийцы и написать официальное завершение его истории, дабы угодить императору и оставить истину на вечное хранение в наших архивах.
* * *Я простоял на палубе несколько часов, опираясь на фальшборт, глядя, как зеленоватые воды северного альпиранского побережья сменяются густой синевой внутреннего Эринейского моря, пока боцман бил в барабан, задавая ритм гребцам. Наше путешествие началось. Отойдя от берега, капитан велел поднять главный парус, и движение ускорилось: острый нос судна взрезал пологие волны, носовая фигура, традиционный крылатый змей мельденейцев, один из их бесчисленных морских богов, кивал зубастой головой, окутанный брызгами пены. Гребцы трудились два часа, потом боцман объявил перерыв, и они убрали весла и отправились обедать. Дневная вахта осталась на палубе, управляя парусами и выполняя мелкую повседневную работу, которой на корабле всегда довольно. Некоторые из них удостоили меня пары взглядов исподлобья, но заговорить со мной никто не пытался – милость, за которую я был им признателен.
Мы отошли от гавани на несколько лиг[2], когда показались они: черные плавники, взрезающие волны. Впередсмотрящий на мачте приветствовал их радостным криком: «Косатки!»
Я не мог бы сказать, сколько их было, слишком стремительно и плавно они двигались по морю, изредка выныривая на поверхность, выдыхая облако пара и снова исчезая. Только когда они подплыли ближе, я сумел осознать, как они огромны: более двадцати футов[3] от носа до хвоста. Мне прежде случалось видеть в южных морях дельфинов: серебристые игривые создания, которых можно научить несложным трюкам. Эти были другими: из-за своих размеров и темных, мерцающих теней, скользящих в волнах, они показались мне угрожающими, грозными воплощениями безразличной жестокости природы. Однако спутники мои явно относились к ним иначе: они выкрикивали приветствия, взобравшись на ванты, как будто приветствовали старых друзей. И даже вечно нахмуренная физиономия капитана словно бы смягчилась.
