Лицо страха - Кунц Дин Рей

— В чем?

— Блейк был оптимистом всегда. А Ницше был неистовым пессимистом. Блейк считал, что у человечества блестящее будущее. Ницше же полагал, что человечество может иметь блестящее будущее, но он был уверен, что оно уничтожит само себя, прежде чем в нем появятся сверхчеловеки. Блейк открыто любил женщин. Ницше презирал их. Он считал, что женщины представляют одно из главных препятствий на пути человека к обожествлению. Понимаете, к чему я клоню?

— Хотите сказать, что если Мясник разделяет обе философии — и Блейка, и Ницше, то он шизофреник.

— Но ведь вы говорите, что он даже не сумасшедший.

— Минуточку.

— Вчера ночью...

— Я сказал, что если он маньяк, то маньяк нового типа. Я говорил, что он не сумасшедший в традиционном понимании.

— А это исключает шизофрению?

— Я полагаю.

— Но, может, он считает себя одним из сверхчеловеков Ницше? Психиатры могут квалифицировать это как манию величия. А мания величия характерна для шизофрении и паранойи. Вы все еще думаете, что Мясник может пройти любой психологический тест?

— Да.

— Вы психологически чувствуете это?

— Правильно.

— Вы когда-нибудь ошибались в своих ощущениях?

— Незначительно. Например, когда думал, что имя Эдны Маури — Эдна Дансер, то есть танцовщица.

— Конечно. Я знаю вашу репутацию. Вы всегда оказываетесь правым. Я ничего не предполагаю. Понимаете? ...Ну... где я сейчас стою?

— Я не знаю.

— Грэхем... если бы вы могли посидеть над книгой с поэмами Блейка и потратить на их чтение хоть час, могло бы это настроить вас на восприятие Мясника? Возможно, это стимулирует если не видение, то хотя бы подозрение?

— Может быть.

— Сделайте мне одолжение.

— Ладно.

— Если я пошлю посыльного прямо сейчас с изданием работ Блейка, вы сможете посидеть над ними часок и посмотреть, что получится?

— Вы можете передать книгу сегодня, если хотите, но я не смогу заняться ею до завтра.

— Может, хоть полчасика?

— Никак не могу. Я должен закончить работу над одним из своих журналов и отдать его в печать завтра утром. Я уже на три дня опоздал с выпуском. Мне придется работать весь вечер. Но завтра после обеда или вечером я выкрою время для Блейка.

— Спасибо. Я ценю это. Я рассчитываю на вас. Вы — моя единственная надежда. Этот Мясник слишком сложен для меня. Я нигде ничего не нашел. Абсолютно нигде. Если мы не определим правильное направление, я не знаю, что может случиться.

9

Пол Стивенсон был одет в голубую рубашку, шелковый галстук в черно-голубую полоску, дорогой черный костюм, черные носки и черно-коричневые туфли с белым швом. В пятницу, в два часа дня, войдя в кабинет Энтони Прайна, он был очень расстроен и не заметил, как Прайн поморщился, увидев его туфли. Он не мог кричать на Прайна и поэтому надулся.

— Тони, почему ты утаиваешь секреты от меня?

Прайн вытянулся на кушетке, его голова лежала на валике, он читал «Нью-Йорк таймс».

— Секреты?

— Я узнал, что по твоему указанию компания обратилась в частное сыскное агентство, чтобы собрать информацию на Грэхема Харриса.

— Это не так. Я всего лишь хочу знать местопребывание Харриса в определенные часы в указанные дни.

— Но ты просил детективов не обращаться за сведениями к Харрису или к его подруге. А это значит — совать нос в чужие дела. И ты просил их сделать все за сорок восемь часов, что утроило стоимость заказа. Если ты хочешь знать, где он был, почему ты не спросишь его самого.

— Я полагаю, что он солжет мне.

— Почему он должен лгать? Почему в определенные часы? Что за определенные дни?

Прайн отложил газету, сел, потом встал, потянулся:

— Я хочу знать, где он находился, когда каждая из десяти женщин была убита.

Ошеломленный, глупо заморгав глазами, Стивенсон спросил:

— Почему?

— Если во время всех десяти случаев он был один — работал один, смотрел кино один, прогуливался в одиночестве — тогда, вероятно, он мог убить их всех.

— Харрис? Ты думаешь, Харрис — это Мясник?

— Может быть.

— Ты нанимаешь детективов, имея подозрения?

— Я говорил тебе: я не доверял этому человеку с самого начала. И если я окажусь прав, какую сенсационную новость мы получим!

— Но Харрис — не убийца. Он ловит убийц.

Прайн подошел к бару.

— Если доктор лечит пятьдесят пациентов с гриппом одну неделю, еще пятьдесят другую неделю, разве удивительно, что он сам заразится гриппом на третьей неделе?

— Я не уверен, что уловил твою мысль.

Прайн налил коньяк в стакан.

— Годами Харрис был настроен на убийство в глубине своего мозга, объяснял это травмой, но ведь многие из нас попадали в аварии. Он буквально переживал те же чувства, что убийцы женщин, детоубийцы, маньяки. Он, вероятно, видел больше крови и насилия, чем самые профессиональные полицейские. Разве нельзя предположить, что может извлечь неуравновешенный с детства человек из всей этой массы насилия? Разве так уж невероятно, что он сам может стать таким же маньяком, каких он выявляет?

— Неуравновешенный? Грэхем Харрис — такой же уравновешенный, как ты или я.

— Насколько хорошо ты его знаешь?

— Я видел его в программе.

— Тебе следовало бы знать чуть-чуть больше.

Прайн бросил на себя взгляд в зеркало, расположенное на задней стенке бара, пригладил одной рукой свои блестящие седые волосы.

— Например?

— Я с удовольствием занимаюсь психоанализом — дилетантским, конечно. Прежде всего, Грэхем Харрис родился в крайней нищете и...

— Он получил наследство. Его старик, Эвон Харрис, был издателем.

— Его отчим. Настоящий отец Грэхема умер, когда ему был всего один год. Мать работала официанткой в кафе. Она вынуждена была беспокоиться о сохранении крыши над головой, потому что ей приходилось оплачивать лечение мужа. Годами они жили одним днем, на грани нищеты. Это могло наложить отпечаток на ребенка.

— Как же она познакомилась с Эвоном Харрисом? — спросил Стивенсон.

— Я не знаю. Но после того как они поженились, Грэхем взял фамилию отчима. Остальную часть детства он провел в богатом особняке. После получения диплома университета у него было достаточно времени и денег, чтобы стать одним из всемирно известных альпинистов. Старик Харрис поддерживал его. В определенных кругах Грэхем был знаменитостью, звездой. Ты знаешь, сколько женщин увлекается альпинизмом?

Стивенсон пожал плечами.

— Не альпинизмом, — уточнил Прайн, — а альпинистами. Гораздо больше, чем ты думаешь. Я полагаю, что именно близость смерти так притягивает их. Более десяти лет Грэхем был на вершине славы, ему поклонялись. Затем это падение. Когда он поправился, у него появился страх перед восхождением. — Прайн прислушивался у собственному голосу, увлекаясь развиваемой теорией. — Ты понимаешь, Пол? Он родился никем, первые шесть лет своей жизни был ничтожеством. Затем в мгновение ока он становится кем-то. Сразу, когда его мать вышла замуж за Эвона Харриса. И сейчас нет ничего удивительного в том, что он боится вновь стать ничтожеством.

Стивенсон подошел к бару и налил себе немного коньяку.

— Не похоже, что он снова никто. Он унаследовал деньги своего отчима.

— Деньги — это не то же самое, что слива. Однажды он уже был известен, даже если только в кругу энтузиастов альпинизма. Может, слава стала для него как наркотик. Это случается. Я видел это.

— И я тоже.

— Ну, может быть, он решил, что оставаться неизвестным так же хорошо, как быть знаменитым. Как Мяснику ему посвящены заголовки, но он неизвестен.

— Но он был с тобой в студии прошлой ночью, когда убили Маури...

— Может быть, и нет.

— Что? Он предсказал ее смерть.

— Разве? Или он просто нам сообщил, кого он избрал своей следующей жертвой?

Стивенсон уставился на него как на сумасшедшего.

Рассмеявшись, Прайн пояснил:

— Конечно, Харрис был со мной в студии, но, возможно, не тогда, когда произошло убийство. Я использовал свои связи в департаменте полиции и получил копию протокола. Согласно данным паталогоанатомов, Эдна Маури была убита где-то между половиной двенадцатого ночи в четверг, и половиной второго утра в пятницу. А Грэхем Харрис покинул студию в половине первого в пятницу утром. У него оставался еще час, чтобы добраться до Эдны.