Даррен О'Шонесси - Город смерти
Я попытался — и никого не вспомнил.
— Ну ладно, я их не знаю, — сознался я. — Но из этого еще не следует, будто мэров не знает вообще никто?!
— Чего только люди не знают, — согласился Кардинал. — Но держать эти маленькие кучки сведущих людей под колпаком — дело нехитрое. Покамест я не делаю глупостей — не создаю президентов всей страны, например, — я смогу жонглировать айуамарканцами хоть до второго пришествия.
— А если их просто убивать? — спросил я. — Если просто застрелить Адриана или И Цзы? Им придет конец, верно?
— Нет. Айуамарканцы не прекращают существовать, пока я и мои слепые друзья не отправляем их назад в их родное измерение. Даже в мертвом виде они по-прежнему играют свои роли; физическое состояние моих созданий ничего не значит. Я открыл этот закон чуть ли не с самого начала. Вот почему я не сумел овладеть всем миром так, как владею этим городом. Я силен, мистер Райми, и мой дар придает мне дополнительную силу, но тут у меня кишка тонка.
— Пока тонка? — спросил я.
— Навсегда тонка, мистер Райми, — улыбнулся он. — Эта задачка — для моего преемника.
Я задумался над его рассказом. Бред? Конечно. Невероятно? Еще как. Но в данном контексте, с учетом таких обстоятельств, как существование Мартина Робинсона, могилы и вашего покорного слуги… почему бы и нет?
— Откуда мы беремся? — спросил я. — Вы наверняка выяснили за столько времени. Как вы это делаете? Почему зовете нас «айуамарканцами»?
— Я не на все вопросы могу ответить, мистер Райми, — проговорил он. — Разгадки собирал с миру по нитке, на протяжении многих лет. Однажды я создал человека и решил: пусть у него будет все в порядке с памятью, пусть он знает все о себе и о моем даре. Получилось: он пришел ко мне и рассказал все о своей прошлой жизни — как его звали, где он жил, от чего умер. Он помнил, как умер, а потом — много ли времени миновало, он определить не мог — очнулся в нашем аэропорту. Я проверил его историю — все оказалось правдой. Но ничего, кроме этого, он мне сказать не мог — силы, стоящие за моей властью, были ему неизвестны. Я попробовал еще раза два, и каждый человек рассказывал мне то же самое: он жил, умер, вернулся на мой зов с новым характером, новым именем, новыми способностями. Никто не говорил об ином мире — ни про ад, ни про рай. Только тьма, а затем — свет. Забытье, сменяющееся пробуждением.
Имена мне подсказывают кукольники. За эти годы мы много времени провели вместе, хотя они никогда не говорят по-английски и никогда ничего не поясняют. Может быть, они сами не знают. Может быть, они так же невежественны, как и я. В любом случае, хотя я так и не установил, на каком языке они говорят, несколько слов я от них перенял. Например, «Айуамарка». Ума Ситува. Атауальпа. Манко Капак. Слова из языка инков. — Он помолчал. — Может быть, они — инки? — задумался он. — Вполне может быть. Логика подсказывает, что да. Но они никогда ничего не говорили прямо, если не считать обмолвок.
— Это они продиктовали вам мое имя? Имя Амы? И Цзы?
— Нет, — улыбнулся он. — Я сам придумал. Решил, что им приятно будет получить от меня такой знак уважения. — Кардинал пожал плечами. — Думаю, я просто хотел повыделываться. Показать, что я не такой уж невежда, что у меня есть насчет них кое-какие догадки.
— А магазин? — спросил я. — Вы туда по-прежнему ходите?
Кардинал покачал головой:
— Надоело таскаться. В конце концов я перевез их сюда. Они живут на нижнем ярусе подвалов. Время от времени сменяются. Двое, с которыми я познакомился сначала, спустя несколько десятилетий уступили место другим, а те — третьим. С виду они похожи и говорят на одном языке, и каждый — такой же загадочный и слепой, как та первая парочка. Понятия не имею, откуда они берутся.
— Они ЗДЕСЬ? — воскликнул я. — ПРЯМО СЕЙЧАС?
— Да.
— А наружу они когда-нибудь выходят?
— Никогда.
— Вы уверены?
— Да.
Неужели слепцы Кардинала — те же самые, что у нас с Амой? Однозначно. Как там их агент сказал Аме: он нам доверяет, но мы ему не друзья?
Я встал:
— Я хочу их увидеть.
— Со временем.
— Нет. Сейчас же. Прежде, чем вы продолжите рассказ. Я хочу их увидеть.
Несколько секунд он испытующе разглядывал меня, затем утвердительно склонил голову.
— Хорошо, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Да будет так. — И, величаво ступая, вышел из кабинета. Я последовал за ним. У двери ждал Форд Тассо. Кардинал, наклонившись к его уху, что-то шепнул. Тассо серьезно кивнул. Кардинал, распрямившись, поманил меня за собой. Войдя в кабину лифта, погрозил пальцем лифтеру:
— Вон.
Тот без промедления повиновался. Я вошел в кабину, двери закрылись, и лифт пошел вниз.
— Я вел себя эгоистично, мистер Райми, — заявил Кардинал. — Я злоупотреблял этим даром, извращал его истинную ценность. Подумайте, сколько добра я мог бы сделать людям; я мог бы создать восемь Эйнштейнов и, засунув нашему миру ядерную ракету в зад, запулить его к светлому будущему. Мог бы создать проповедников и установить вечный мир. В моей власти было создавать умы и тела, которые разительно и необратимо изменили бы облик и будущее нашей планеты. Политиков, которые отменят войны. Писателей, чье слово достучится до сердец всех людей на свете. Ученых, которые смогут исцелить все болезни нашего общества. Я сознавал это тогда и сознаю до сих пор. Но что я сделал? Я воспользовался властью, чтобы сделаться Кардиналом. Я не прошу прощения — я рад, что сделал то, что сделал, — но иногда, по ночам, когда, свесившись с подоконника, я внимаю голосам города и слышу крики «Помогите!»…
Лифт остановился. Мы вышли. То был самый нижний ярус здания. Кардинал подошел к запертой двери, набрал код. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз. Кардинал начал спускаться. Ступив на верхнюю ступеньку, я замялся — меня одолевали дурные предчувствия, — но отступать было поздно. И я направился вниз.
На нижней площадке имелась еще одна дверь — без замка. Подождав меня, Кардинал приоткрыл эту дверь и скользнул в нее. Я поспешил следом.
И тут же увидел двоих мужчин, сидящих на неуклюжих табуретках. Вместо глаз у них были сплошные бельма, лица ровно ничего не выражали. Я окинул взглядом комнату. Множество бочек, ящиков, жестяных банок. Я заинтересовался их содержимым. Краски, железо, бумага, дерево, веревки, ткани и так далее. Я всмотрелся в письмена на стенах. Мне они были абсолютно непонятны. Я двинулся было к безмолвным слепцам, замялся, обернулся к Кардиналу, молча спрашивая совета.
— Валяйте, — распорядился он. — Я сюда и раньше людей водил. Они вам ничего не сделают. Вечно сидят себе тихонечко, как истуканы, смотрят перед собой. Можете их за бока пощипать, если хотите.
Медленно переставляя ноги, я подошел к слепцам. Остановился между ними. Сравнил между собой их бесстрастные лица. Ни одного из них я в жизни не видел. Это были не те слепцы, которые мне встречались, но все равно в них чувствовалось что-то знакомое. Я уже открыл рот, чтобы задать один вопрос Кардиналу… и вдруг их руки, взметнувшись с поразительным проворством, вцепились в мои плечи. Не успел я и глазом моргнуть, как меня захлестнуло некое почти недоступное моему пониманию видение.
Мне почудилось, будто глаза слепцов засветились изнутри и начали разрастаться. Эти глаза заполнились цветными пятнами, фигурами людей, а затем — и звуками. Казалось, передо мной четыре киноэкрана — правда, эти экраны быстро расширились, слились воедино. С этого момента призрачное видение охватило меня со всех сторон, а все остальное исчезло.
Было это давно, еще до прихода завоевателей-европейцев. Не знаю уж, как называлось место, в которое перенесло меня это видение, но находилось оно высоко в горах, под щедрым на тепло солнцем. На городской площади спорили люди — спорили о будущем своего народа и о том, по каким обычаям следует жить дальше.
И тут же я оказался на какой-то площадке. Со всех сторон меня окружали мумии. Тут же стоял слепой жрец, и сверху на него лились струи дождя — такого же похожего на душ дождя, который я видел в свой первый день в городе; через этого жреца горожанам был передан приказ: уходить.
И вновь все вокруг изменилось: жители маленького горного города снялись с места. Это был длинный, теряющийся вдали караван. Горожане взяли с собой все: семьи, скотину, пожитки. В середине каравана плыли шесть паланкинов в форме шатров, которые тащили на себе носильщики. Шатры были гигантские, чтобы переносить их, требовалась куча народу. Я не мог разглядеть, кто находится в шатрах, но чувствовал: это важные персоны.
Караван достиг какой-то реки, и было решено обосноваться на ее берегу. Распаковав тюки, беженцы выставили товары на продажу и гостеприимно приняли новых соседей — индейцев с темной кожей, которые вначале вели себя опасливо, но постепенно приняли чужаков. Два племени научились сосуществовать, а затем и сроднились. Старожилы и новоприбывшие стали есть из одного котла и вместе работать. И лишь обитатели шести шатров — по-прежнему незримые — держались обособленно: никогда не выходили потанцевать, посудачить или поработать, даже не выглядывали наружу.
