Сергей Шангин - Осень для ангела
Первым делом, подойдя поближе к серебристому сиянию, Иван Васильевич увидел пропавшие души. Они стояли толпой, обращенные лицом куда-то в сторону сияния. При этом ни один из призраков даже не обернулся, когда Иван Васильевич робко покашлял за их спиной.
— Безобразие! — рассердился Иван Васильевич. — Форменное безобразие! Я стою, жду их там на аллее, а они изволят кино смотреть по ночам!
Говорил он негромко, но надеялся, что хотя бы сзади стоящие призраки отзовутся на его призыв. Объяснят причину неожиданного собрания и извинятся, в конце концов, перед ним. Пустые хлопоты — призраки не обратили на слова директора ни малейшего внимания.
— Даже так? — возмутился директор. — Не хотите разговаривать? Даже взглянуть не хотите? Тогда я сам… я не гордый… могу и сам повернуться к народу лицом, если народ не хочет…
Разобиженный Иван Васильевич ринулся сквозь плотную толпу душ, сосредоточивших все свое внимание на чем-то ужасно важном. Он лавировал между ними со акробатической ловкостью, плотно прижав портфельчик с бумагами локтем под мышкой. Там, где нельзя было пройти, он протискивался, вжимался, продирался.
Слово «протискиваться» употреблено автором в переносном смысле, ибо души плотности и материальности не имеют. По этой причине Ивану Васильевичу было достаточно легко проникать сквозь любую самую плотную толпу душ.
Но следует учесть тот факт, что Иван Васильевич испытывал обоснованное уважение к тем душам и поэтому даже нематериальное соприкосновение с ними считал весьма материальным, а поэтому испытывал некоторое неудобство.
— Пардон, мадам… извините, молодой человек… я вас побеспокою, мужчина… разрешите пройти, пожалуйста… — бормотал он себе под нос, двигаясь к центру всеобщего внимания.
— Та-а-а-к, минуточку внимания! — услышал он чей-то незнакомый визгливый женский голос. — Я попрошу не толпиться, все разобрались на три кучки. Налево от меня праведники, направо грешники. Прочие не определившиеся и сомневающиеся — посередине. Потом разберемся. Попрошу без суеты, но, ради бога, побыстрее. У вас может и Вечность впереди, а у нас время ограничено.
— Ну что за идиоты, что за бестолковое стадо, чего они все ринулись налево, упал-отжался? Как же тупеют эти души, задерживаясь подолгу на белом свете! Хотел бы я знать, какая скотина их тут удержала? Ух, я этому шаману бубен то на голову одел бы, я бы его… — мужской скрипучий голос был столь же незнаком Ивану Васильевичу, как и женский до того.
— Господа, мин плезир, будьте снисходительнее. Вам нужно сказать спасибо, что все эти неучтенные души находятся компактно в одном месте и нам не придется мотаться за ними по всему белу свету. А иначе как бы вы, мон амур, успели на конкурс? — ангельский девичий голос явно пытался примирить первых двух с необходимостью уважительного отношения к ситуации.
— И не говорите, милочка! — снова зазвучал визгливый женский голос. — Ему спасибо сказать нужно, но обязательно и на сковородочку с маслицем, чтобы другим неповадно было учет нарушать! Это же надо было столько душ накопить. Безобразие! Кому-то развлечение, а нам за это по шее за нарушение отчетности. Чем он их, негодяй, приманивает, отчего они тут как приклеенные торчат? Неужто, кто-то елеем налево торгует?
— Все бы вам, матушка, грубить и выражаться! Никогда не скажете слова доброго, не похвалите! Разве такие слова пробуждают в людях лучшие чувства? — попрекнул ей ангельский голосок.
— А что мне, по-твоему, елеем этого паршивца поливать? Сейчас души отправим этапом и поищем этого мерзавца, иначе он дальше пакостить будет безнаказанно.
— Елей для другого случая побережем, а познакомиться в любом случае не помешает. Любопытство не грех. Можно объяснить человеку, убедить, наставить на путь истинный, как нас учит великий…
— Сейчас! Проповеди читать ему будем? Пороть и только пороть, через задницу оно скорее доходит! — рявкнул солдафонский голос.
Иван Васильевич замер в толпе призраков, пораженный грубостью и безосновательностью критики в его адрес. Ему стало обидно, захотелось немедленно возразить неведомому оппоненту, дать отпор неправомерной и оскорбительной критике.
Хозяйство свое он знал назубок, разбуди посреди ночи — отчитается перед кем угодно, сколько средств потрачено и на что, сколько клиентов упокоено и какие резервы есть у его хозяйства в перспективе на ближайшие годы. А тут явно ему пеняют за какую-то недоработку, самое непонятное, за что именно и кто это такие, чтобы пенять ему?
Инспекция из горуправления? Ночью? Вряд-ли. Их и днем то не затащишь, не вытащишь из уютных кабинетов на какое-то там кладбище.
Налоговая полиция? Эти могут, этим закон не писан, ночью вломятся, руки за голову и давай им документы — сколько от государства прибыли утаил? Только извини-подвинься, все до копеечки в то же горуправление и сдаем, откуда прибылям взяться?
Он покачал головой, потер лоб в задумчивости.
А вдруг кто на его место глаз положил? Вдруг принято решение отправить его на пенсию и другого более молодого, более оборотистого на должность посадить? Решили исподволь подкрасться, с душ начать, а потом и к нему приступят — пошел прочь старик, уступи дорогу молодым!
Потому и ночью, пока он спит. Потому и втихомолку, чтобы не спугнуть раньше времени. Придет он завтра на работу, а в кабинете другой директор сидит, чаи гоняет, разговоры разговаривает. Исподволь решили сковырнуть ветерана кладбищенского труда, сперва души отберут, потом…
Тьфу ты, что за глупости тебе в голову приходят, товарищ директор? Кто же те души увидеть может окромя тебя? Кому они нужны кроме тебя, старик? Никому не нужны! Да никто их и видеть не может, вот ведь в чем незадача!
А по разговору получается, что те голоса именно к его призракам обращаются, то есть видят их не хуже Ивана Васильевича. Конкуренты? Решили под шумок души с кладбища подтянуть, да по домам растащить или на свои кладбища для разживы перетянуть?
Не дам… не пущу… свое заработай, потом ложкой лопай! А меж тем пришельцы не теряли время зря!
— Господи, стадо слонов, а не души, ну что вы носитесь кругами по поляне? Вам же русским по-белому сказано — стройся в три шеренги, ать-два, упал-отжался! — командовал какой-то солдафон.
— Кто не понял, левое, это возле березы, а правое ближе к осине! Остальные просто на месте стойте, под ногами не путайтесь! — пояснял безмерно терпеливый ангельский голос.
— И всем вспомнить посмертную анкету, чтобы зря время не теряли, когда очередь подойдет.
Возмущенный Иван Васильевич продрался в первые ряды, и глазам его открылось престранное зрелище. Перед толпой напуганных и смущенных душ, как волки перед овцами, стояли трое.
Эти трое были Ивану Васильевичу незнакомы. Одежды их выглядели весьма престранно, а сами они вызывали чувство непонятного страха или опасения. Он бегло пригляделся к возмутителям спокойствия, настраивая себя на предстоящую конфронтацию.
Скрипучий и противный голос принадлежал высокой сухопарой пожилой женщине в черных одеждах с косой через плечо. Не с той косой, которая от длинных волос сплетается, а с той, что траву косят.
С первого взгляда было понятно, что та коса для руки суровой женщины в черном инструмент привычный. По виду монашка монашкой, только коса эта странная с образом монашки не вяжется, да и не сенокос нынче, подмерзает уже.
Ангельским голоском звенела толстенная низенькая тетка в белых одеждах с кружавчиками, ни дать не взять удрала из дому в ночной сорочке. Волосы белые, словно снег, в мелкую кудряшку копной дыбятся на голове, придавая ей вид пенька под снежной шапкой. Иван Васильевич с ходу придумал ей кличку, хотя в душе и не одобрял подобного занятия. Кудряшка — сказал, как нарисовал.
Третий голос принадлежал высокому жилистому мужчине с козлиной, черной, как смоль, бороденкой, лысой макушкой и горящими красным огнем глазищами на исхудавшем лице. Благодаря несообразно большой выступающей нижней челюсти, лицо его казалось словно вогнутым. Это впечатление усиливал маленький вздернутый нос с открытыми навстречу собеседнику большими ноздрями, заросшими черным волосом.
Одет он был в бархатный красный, почти малиновый длинный пиджак, такого же цвета узкие брюки, атласная рубашка имела все тот же красный, алой крови цвет. Там же, где у обычных людей находятся ботинки, Иван Васильевич разглядел лишь пару крепких копыт. Из-под длинной фалды пиджака высовывалась кисточка хвоста.
Черт не черт, а франт точно, подумал Иван Васильевич, словно в театр вырядился или в цирк, для театра одежды выглядят несколько экстравагантно. Хулиганье какое-то с артистическим уклоном, ишь вырядились, лишь бы покуражиться в удовольствие.
— М-да, до утра прокопаемся с этим стадом, — тяжело вздохнула Кудряшка и поправила что-то под белоснежной накидкой.
