Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Иначе голодный атакан обратится к злу, начнет мстить. Восстанет против людей, будет разрушать, мучить, губить все живое в подвластных ему пределах. Вы понимаете?
Я посмотрел на него. В глазах чудика что-то сверкнуло. Он понизил голос до зловещего шепота и, оглянувшись по сторонам, поведал:
— Вы уже догадались? Дядя мой — шаман. Я — его потомок, потомок шаманов. Атакан…
И замолк, обшаривая взглядом мое лицо в поисках произведенного эффекта.
Эффекта, надо признать, было ровно столько же, сколько от сообщения о смерти дяди. Я уже догадался, что встреченный мною типчик — городской сумасшедший в стадии обострения, и не намеревался его дразнить.
С психами лучше всего расставаться по-хорошему. Поэтому пришлось сделать вид — надеюсь, я был достаточно непроницаем. Как «Наутилус» капитана Немо.
Я сказал:
— Да-а? — соображая, что бы еще такое сказать, чтобы отвлечь внимание. Кто знает, что мой ненормальный приятель задумал? Вдруг прямо сейчас бросится…
Но он не бросился. Он глядел на меня с горечью.
— Даже и не надеялся, что кто-нибудь мне поверит.
Опустив плечи, он брел рядом, шаркая ногами, как бурлак на Волге — крошечный человечек, придавленный непомерной заботой, внезапно свалившейся на него. К этой тяжести он не готов, поэтому она вот-вот прихлопнет его как муху.
И снова я его пожалел.
— Ну что вы так огорчаетесь? Ну мало ли что наговорил вам дядя! Да к тому же перед смертью. Не всему ж надо верить! В конце концов…
— Боже мой, — прошептал он. — Как же вы не понимаете?
Дрожащей рукой он притянул к себе мой локоть и прошептал:
— Вы же были на реке. Вы же только что все видели!
— Видел. Что я видел? — Я смутился под его требовательным взглядом. Оно, конечно, глупо лить портвейн в Неву, но и рвать из-за этого волосы — равно как и с гордостью колотить себя в грудь — я бы лично не стал. Подумаешь!..
Мгновение он смотрел на меня испытующе, затем отвернулся.
— Да нет, ничего.
Вспышка, казалось, отняла у него все силы. Он умолк. Вид у него был убитый.
— Бог знает, что еще может случиться здесь по моей вине, — пробормотал он, глядя на багрово отливающую в лучах заката Неву.
— Да почему ж — по вашей? — подал я голос. — Все мы в чем-нибудь виноваты…
Он перебил меня.
— Сегодня назначенный день расплаты. Атакан ждал жертвы. А я не знаю — как. Не знаю — что… Дядя умер внезапно. Он не успел ничего толком объяснить. Если что-то случится — я буду во всем виноват. Вы это понимаете?!
Я надолго задумался. Вот так мировая скорбь у этого потомка шамана! Даже если он псих — все-таки, наверное, человек не злой. Вон как переживает.
Но — сумасшедший он или здоровый — помочь я ему ничем не мог. Надо как-то выпутываться из нелепой ситуации, в которую загнали меня моя же жалость и мое же любопытство. Требовалось продумать пути отступления, а ничего стоящего в голову не приходило.
— Атакан? — переспросил я бездумно.
— Атакан. Если хотите знать, Сила здешних мест заключалась в огромной каменной глыбе. Глыба лежит на дне реки, у опоры Литейного моста.
— Почему? — глупо спросил я.
Потомок жрецов печально ответил:
— А ее туда не раз спихивали. Лет четыреста назад случилась похожая неприятность: последний из жрецов атакана рассорился с местными жителями, перешедшими в новую веру, и они убили его. А сын убитого был слишком мал и не мог служить духу Силы.
И вот пошли тогда напасти на всех, кто здесь жил, — засухи, наводнения, голод, мор. Враждебные племена и разбойники изводили народ. Кровь лилась как вода, и не было избавления от смерти ни сильным воинам, ни маленьким детям.
Люди испугались, явились принести жертвы духу, но атакан отверг все — он мстил за убийство своего кровника, жреца. Камень как камень — он не умеет прощать.
Тогда люди задумали избавиться от камня: вырыли огромную яму, скинули глыбу на дно и закидали землей. Но прошел срок — и камень вышел на поверхность. Известно: земля камни родит. И снова полилась кровь.
Придумали камню другую казнь: прорыли канаву и затопили его у берега Невы. Но такова сила атакана, что и вода не смогла удержать камень, и выбрался он обратно на сушу.
Перепугались люди, отчаялись. Взмолились всем племенем новому богу, раз старый столь сурово карал их.
Бог сжалился над людьми и наслал на их землю малый потоп. Пошли сильные дожди — день, два, месяц. Мощные потоки размыли русло реки, и камень пропал на дне Невы и с тех пор на поверхности не показывался. Но это ничего не значит. Атакан силы не потерял.
— Откуда знаете?
Щуплый потомок шамана вздрогнул. Он до того увлекся своим мрачным рассказом, что почти забыл о моем существовании. Оглянувшись, пожал плечами.
— Да это и весь Питер знает. Если уж что случалось в городе, так непременно здесь. И на суше, и на воде. Самоубийцы. Утопленники. Аварии. Еще когда строили мост — в опоре кессон прорвало, около тридцати человек утонуло. И спустя год на том же месте — взрыв на стройке. Опять жертвы…
— Почему?
Он поежился, отвел глаза.
— Не знаю, — сказал. — Дядя упоминал — какая-то история приключилась нехорошая с тогдашним жрецом. Или с его женой…
Он говорил так неохотно, что я подумал: темнит потомок шамана. А он снова принялся наблюдать за моим лицом, и физиономия у него сделалась неприятно звериная, хитрая.
Странный тип. Чего он, в конце концов, от меня хочет? То кидается незнакомому человеку в жилетку плакаться, а то скрытничает и юлит.
Между тем сумерки сгущались; последние розовые дорожки закатного света угасли — вода сделалась иссиня-черной, цвета закаленной булатной стали. Туристы и молодежные компании давно не попадались навстречу.
— Дядя сказал: тот жрец не выполнил завета, и атакан обернулся против него, — глухо закашлявшись, поведал хилый потомок жрецов. А я вдруг весьма некстати подумал — странно, что он так и не назвал мне свое имя. Надо бы его спросить. Но он как раз опять залился соловьем, затарахтел — не остановишь. — У него были неприятности, у того жреца. Поэтому он даже уехал в другую страну. Но это не помогло. Пришлось вернуться. Кончилось тем, что он бросился с моста в воду и утонул. Служение перешло к другому жрецу, напрасные смерти прекратились.
«Напрасные смерти? О чем это он?» — я уже ничего не понимал. Попутчик мой вдруг сделался беспокойным: засуетился, забегал вперед-назад, не один раз оглянулся по сторонам. Я уж подумал: об удобствах цивилизации затосковал. В смысле — в сортир человеку надо.
Но он продолжал говорить, подробно разъясняя мне какие-то детали, с дотошностью и упорством входя в мельчайшие и абсолютно неинтересные подробности жизни дяди.
Я решил, что пора прекращать балаган и закругляться с прогулками. Тем более что мы как раз подходили — в который раз уже за этот вечер — к тому самому месту, откуда ушли. С Невы тянуло сыростью, и резко пахла тиной вода — в такие ночи не стоит долго задерживаться на набережной. Особенно если у кого ревматизм.
Я уже обдумывал, что сказать, когда буду прощаться. Но он вдруг сделал резкое движение, заступил мне дорогу, приблизив лицо, заглянул в глаза и как-то с нажимом произнес:
— Я думаю, вы поняли меня. Вы поняли, чего я боюсь? Мое неумение служить не нравится атакану. И это означает новые смерти для многих людей. Многих. Вы понимаете? Людей, ни в чем не виноватых. Ничего не подозревающих… Вы понимаете?
Голос у него сделался просительным и жалким; глаза из серо-голубых и водянистых стали темными, как водовороты в морской пучине, где царит вечная мгла.
— Вы уже старый человек, поживший на свете. Мудрый. Вы наверняка меня понимаете…
Бормоча всю эту болезненную чушь, он сверлил меня взглядом и наступал ближе, заставляя отклоняться назад. Мы уже едва не нос к носу с ним стояли, когда я почувствовал, что уперся задом в холодный гранит парапета.
— Что-то я… Задержался. А меня ждут.
Глупо, но я вдруг подумал, что тип, который днем показался мне хлюпиком, вовсе не такой слабак — по крайней мере говорить жестко он умеет.
— Вам не надо никуда идти.
Он схватил мою руку.
— Но ведь меня ждут…
Теперь уже мой голос сделался жалким и просительным. Я попытался вырваться и обнаружил, что пальцы у моего противника холодные и цепкие, как стальные крюки.
Не позволяя ни обойти, ни отодвинуть себя силой, он припер меня к парапету и упорно толкал туда, в черные, маслянисто поблескивающие воды Невы.
— Эй! Поймите же — мне пора…
Я повысил голос, но боялся закричать. А вдруг эта цеплючая сволочь догадается зажать мне рот? Тогда уж точно потеряю шанс вырваться. Я все пытался с ним разговаривать. Даже животных усмиряют ласковыми словами. Я старался сохранять спокойствие, но сердце колотилось уже где-то в горле, да так громко, что я удивлялся — как он этого не слышит. Этот барабанный бой больного сердца предвещал мерзавцу скорую победу.
