Алекс де Клемешье - Сын Дога
Вероятно, в реальности третьего слоя столб достигал небес с их облаками, набитыми сверкающими металлическими опилками. А то и протыкал их насквозь, устремляясь туда, куда ни один Иной еще не сумел ни подняться, ни заглянуть. Что же касается поверхности… Евгений поостерегся подходить к потоку Силы вплотную, но даже издалека сквозь марево угадывалось идеально круглое, ровное отверстие. Словно кто-то выкопал колодец и укрепил его стенки бетонными кольцами. В отверстие спускались лоснящиеся, будто лакированные, стебли или корни. Или наоборот – не спускались, а тянулись из недр наверх? Даже отсюда было понятно, что заглядывать внутрь – безумие, но подобраться поближе Угорь все-таки рискнул.
Шаг, всего-навсего один маленький шажочек – и плотная атмосфера будто стала еще плотнее. Еще шаг – и Евгений почувствовал, как невидимое нечто настойчиво его отпихивает. Не от колодца отпихивает, а прочь, прочь с этого слоя. «Ну уж дудки! – стиснул зубы оперативник. – Я не для того столько времени и сил потратил!» Он вынул из-за отворота невзрачного длиннополого камзола, в который теперь превратилось кашемировое пальто оттенка «кофе с молоком», гирлянду из четырех стеклянных флакончиков из-под йода. В каждом хранились законсервированные воспоминания – гневно-яростные, прекрасные, жуткие и чувственно-интимные. К счастью, не его воспоминания – со своими бы он, наверное, так просто не расстался. Да и не имел привычки консервировать на память какой-то яркий момент собственной жизни. Флакончики когда-то по отдельности хранились на складе служебных амулетов томского отдела, а соединить их в одну связку Угорь додумался сам. Как раз на такой случай. Больше года пролежали в арсенале районного отделения – и очередь наконец дошла и до них! Кинув гирлянду себе под ноги, он наступил на нее подошвой диковинного сапога со шпорой, вдавил каблуком в поверхность до хруста. Из-под ноги хлынула квинтэссенция чужих эмоций. Третий слой, привычный к тому, что такого рода пища попадает сюда либо непосредственно с носителем, либо просеянной сквозь сито двух верхних слоев, содрогнулся. Невиданная концентрация разноплановых чувств в одно время в одном месте! Это заставило Сумрак на время позабыть о вторжении Иного и заняться перевариванием более доступной и менее сопротивляющейся субстанции. То, что несколько секунд назад пыталось вытолкнуть, выдавить Евгения отсюда, отвлеклось, отступило, ослабило напряжение. И он умудрился сделать еще два шага. Теперь он стоял так, что марево, струящееся не то вверх, не то вниз, не то по кругу, буквально касалось его лица. Чуть ближе – и в лучшем случае сдерет кожу и оставит без носа. В худшем – примет гостя в водоворот, разорвет на мелкие кусочки и переработает материю в энергию. Страшно, да. Зато отсюда было видно отверстие в поверхности.
Круглая дыра напоминала темный зев бездонной вертикальной шахты, в которой не видно дальше вытянутой руки, сколько ни свети фонариком. Тем не менее верхнюю кромку оперативник рассмотрел примерно на полметра вглубь. Нет, не бетонные кольца уложены в качестве стен. И не такие уж они гладкие, как показалось сначала. Глаз выделял тысячи и тысячи однотипных щербинок в монолитной каменной породе, будто кто-то настойчиво ковырял, точил, обрабатывал ее ручным резаком. Несмотря на очевидную грубость мелких изъянов, сами стены вызывали ощущение сглаженных, оплавленных. Или отполированных. Кем отполированных, чем? Евгения бросило в жар, когда он сам себе ответил на этот вопрос.
Миллионами, миллиардами прикосновений притопывающих ног – вот чем! Шаман не был виден, но он точно был там, внизу, и скала за сотни лет успела стереться в месте его безумной пляски на много-много метров вглубь.
Со дна колодца глухо, как сквозь подушку, доносился рокот бубна.
* * *
Герыч ждал в условленном месте. По обычаю Темных, он до поры до времени сливался с густой черной тенью. Если бы не сумеречное зрение, которым Угорь беспокойно сканировал окрестности, он бы Герыча и не приметил. Не подав руки, не поприветствовав даже кивком, Темный маг протянул Евгению увесистый рюкзак и сердито спросил:
– Объяснишь?
Угорь закинул рюкзак за спину, подтянул лямки, поерзал, поежился, пристраивая его на плечах поудобнее, и только после этого ответил:
– А чего объяснять? Подробности тебе все равно ни к чему. А какую рыбку я ловлю – ты и сам, поди, догадываешься.
Герыч сплюнул в снег, с тоской посмотрел на небо и задумчиво, будто бы невзначай, притронулся к кожаному браслету наручных часов. Даже не входя в Сумрак, руководитель районного Ночного Дозора понимал, что ремешок заряжен Силой. То ли Герычу просто было спокойнее ощущать эту Силу, то ли он и впрямь решал, не стоит ли ею воспользоваться здесь и сейчас.
– Ты понимаешь, что с меня три шкуры спустят, если обнаружат пропажу? – с неожиданной злобой уточнил он.
«Ты злишься – потому что боишься, – стараясь не показать понимающей улыбки, подумал Угорь. – Не меня боишься. И не тех, кто может обвинить тебя в пособничестве. Ты боишься того, кто может сделать плохо всем нам. Потому и помогаешь».
Нет, разумеется, Евгений отдавал себе отчет: как бы оно ни выглядело со стороны, помощь Темных вызвана отнюдь не альтруизмом. И Аесарон, и Остыган, и Герыч – все они пленники страха, каждый из них эгоистично надеется на то, что удастся выгрести за счет другого. В данном случае – за счет Евгения. Раз он сам взялся за проблему – честь и хвала, а мы в сторонке постоим, понаблюдаем. Вдруг получится? Мешать, препятствовать – это же просто не выгодно! Хочет информацию – будет информация. Хочет сборник сказок – достанем. Хочет странную фиговину из загашников научного отдела – умыкнем. Каждый по-своему воспользовался случаем откупиться задешево и спихнуть решение общих неприятностей на плечи Светлого дозорного.
Впрочем, Герыч, судя по деталям поведения и разговоров в ИКЭМе, несколько выделялся из данной компании. Не просто же так он, единственный из подвергшихся воздействию каносуггестии Темных, вызвался добровольцем для болезненных процедур? Возможно, когда-то, будучи еще человеком, он был предрасположен к Свету. Но что-то заставило его при первом посещении Сумрака принять другую сторону. Несчастная любовь? Жестокая драка? Предательство друга? Смерть близкого человека?
Как же много в нашей жизни причин стать адептом Тьмы, хочешь ты того или не хочешь! И как мало шансов уберечь в себе то, что позволит, несмотря на подстерегающие на каждом шагу человеческие невзгоды и лишения, сохранить внутри Свет.
Герыч все еще ждал ответа. Какого? Разве бывают ответы на риторические вопросы? Или это еще одно из проявлений сущности Темных – загонять вопросом в тупик, ставить в неловкое положение, требовать неудобных и ненужных подтверждений? Или это снова все тот же страх, боязнь ответственности? Скажет Угорь «Понимаю!» – значит, и ответственность уже, считай, переложена. Скажет «Не понимаю!» – значит, нужно будет убедить, описать во всех красках и подробностях, какому риску подвергнуты все три шкуры Темного мага – те самые, которые непременно спустят, сдерут, если узнают о преступном содействии Ночному Дозору.
– Ты еще можешь передумать, – глядя Герычу в глаза, проговорил Угорь. – А еще лучше – кинжал мне в спину воткни, едва я отвернусь. Ты ведь, кажется, именно это пророчил для нашей встречи, помнишь? Своим соврешь, что застукал вора. Героем станешь. М-м?..
У Герыча едва дым из ноздрей не повалил – не легкий пар от дыхания, а настоящий, ядреный дым с запахом серы.
– Вали! – проскрежетал он.
Угорь развернулся и пошел в сторону машины. Правда, первые десять метров он всерьез ждал либо окрика, либо более активного действия со стороны своего знакомого. Затем улыбнулся и ускорил шаг.
Он заправил бак под завязку, да еще и две двадцатилитровые канистры наполнил про запас, чтобы уже не отвлекаться на поиск бензоколонок по дороге. Конечно, неплохо было бы еще и выспаться как следует, и хорошенько подкрепиться. Евгений улыбнулся, вспомнив, как накануне, вывалившись из Сумрака, он принялся на глазах у изумленного Денисова пихать в рот все подряд – соленое домашнее сало, шоколад, вяленую рыбу, карамельку с повидлом и политый подсолнечным маслом черный хлеб. Он жевал все это минут пять без остановки, а Федор Кузьмич только ухал и почесывал затылок, не забывая доливать в кружку совсем остывший сладкий чай. Восполнить растраченные силы в тот момент было крайне, просто жизненно необходимо. Никогда еще Евгений не проникал самостоятельно так глубоко, никогда не проводил там столько времени!
Пользуясь заминкой, вызванной расконсервацией человеческих эмоций, он все же поперся на четвертый слой. Ползком, рывком, толчками – всеми способами пытаясь впихнуть себя в собственную неподатливую тень, словно в игольное ушко, он добился буквально пятисекундного пребывания на абсолютно гладкой серой равнине под розовато-белым, цвета раздавленной в молоке брусники, небом. Здесь наличие «родных» красок можно было только угадать, здесь песчинки нехотя демонстрировали таящиеся в себе перламутровые искорки. Вот только времени на то, чтобы разглядывать песок, становящийся радужным лишь при долгом и пристальном внимании со стороны наблюдателя, не было. К тому же помимо «родных» красок слоя тут присутствовала как минимум одна чужеродная. Прозрачное марево, зависшее над колодцем, здесь, на четвертом слое, превратилось в столб фиолетово-черного пламени.
