Эндрю Фокс - Блюз белого вампира
Глава третья
Долгие, часто одинокие десять лет прошли с тех пор, как Джулс последний раз видел Морин. Целое десятилетие он проявлял неуважение к ее чувствам, если по какому-нибудь недоразумению у Морин все еще остались чувства, а теперь опять намеревался вторгнуться на ее территорию. Другого выбора просто не оставалось. Только Морин могла сказать, как найти Тайное Общество Влада Цепеша.
Джулс потер глаза и зевнул. Спал он вчера отвратительно. Никакие щетки и чистящие средства не помогли полностью вывести из гроба отвратительный запах мочи.
Джулс остановился перед клубом «Иезавель» и стал разглядывать фотографии танцовщиц. Прежде чем взбираться по лестнице, он хотел удостовериться, что Морин все еще здесь работает. Клуб «Иезавель» располагался на улице Ибервиль, между Ройал-стрит и Шартр-стрит. Эту часть Французского квартала каким-то чудом не затронули безжалостные перемены, которые обезличили почти весь центр Нового Орлеана. С шестидесятых годов, когда на смену последним настоящим театрам бурлеска пришли стриптиз-шоу, здесь, в окрестностях клуба, почти ничего не изменилось. Респектабельные туристы, спеша через квартал в кафе «Дюмон» или в Дом блюза, старательно отворачивались от пожелтевших фотографий с полуголыми танцовщицами.
Джулс пробежал глазами по вывешенным у «Иезавели» приманкам. Чтобы найти Морин, много времени не понадобилось. Хотя все танцовщицы скрывали на портретах свои лица, Джулс узнал ее безо всякого труда. В отличие от остальных девушек Морин была изображена на рисунке, сделанном углем, в манере пусть и слегка примитивной, но очень жизнерадостной. Крупная надпись под рисунком гласила «ПЫШКА РОБИН — САМОЕ БОЛЬШОЕ ЛИБИДО В КВАРТАЛЕ — ВЫ НЕ ПОВЕРИТЕ ГЛАЗАМ!». Джулс разглядывал рисунок, и воспоминания, хорошие и не очень, захлестнули его с головой. От высокой влажности рисунок слегка повело, и его края стали понемногу отходить от деревянного щита. Если портрет соответствовал действительности, то за минувшие десять лет Морин стала еще необъятнее.
Высоко на втором этаже из дешевых динамиков била монотонная музыка, и тяжелый воздух пульсировал вокруг головы осоловевшего Джулса. Он собрался с духом и открыл входную дверь.
Своим расположением «Иезавель» заметно проигрывала клубам, которые находились на уровне первого этажа. Когда входные двери распахивались, они не соблазняли любопытных прохожих блеском таящихся внутри благ, а значит, не делали заведению действенной и абсолютно бесплатной рекламы. Джулс тяжело шагнул на лестничную площадку. Одна-единственная голая лампочка освещала узкую крутую лестницу. Джулс дернул носом — на лестнице стоял традиционный для всех баров запах несвежего пива, сигаретного дыма и высохшей мочи. Судя по всему, в ближайшее время от запаха мочи ему не избавиться.
Через три минуты, которые показались его страдающим суставам почти вечностью, Джулс добрался до второго этажа. Из динамиков над ярко освещенной сценой извергалась нудная механическая музыка, хотя из-за гула в ушах он ее почти не слышал. Колени будто превратились в огромные помидоры, мятые, битые и давленые сотней невменяемых покупателей на какой-нибудь предрождественской распродаже. Джулс посмотрел на сцену и через секунду забыл о нестерпимой боли.
Над сценой вертелся мерцающий шар, а под ним, как сказочное видение из старого, еще не помешанного на диетах мира, танцевала Морин. В древности племена голубоглазых альбиносов поклонялись бы ей как богине плодородия. Она танцевала с почти сверхъестественной грацией, и каждая часть ее тела — бедра, ягодицы, живот, складки на руках и шее — колыхалась в такт с музыкой. Волнообразные движения плоти действовали как гипноз. Джулс подумал, что с их последней встречи Морин прибавила в весе килограммов восемьдесят.
Как можно тише и незаметнее он стал пробираться к столику у задней стены. К сожалению, остаться невидимым Джулсу не удалось. Морин, будто выйдя из транса, широко распахнула глаза. Безмятежность на ее лице сменилась маской ужаса и невыносимого стыда, и прямо на глазах у Джулса и остальных посетителей ее поразительное тело из белоснежного превратилось в ярко-алое. Она ошеломленно остановилась, потом закрыла лицо руками и, не закончив номер, побежала к выходу со сцены так быстро, как только могла. Джулс вздохнул. Он не предполагал, что его появление так подействует на Морин. Хотя разве этих женщин поймешь? Конечно, он не сомневался, что Морин будет удивлена, даже шокирована его внезапным приходом, но почему столь странная реакция на встречу со старым другом?
На сцене несколько работников принялись торопливо стягивать черные занавеси с зеркал, окружавших танцевальную площадку с трех сторон. Кто-то неумело возился с проигрывателем, а когда музыка наконец зазвучала, на сцену выбежала следующая танцовщица. В сравнении с Морин она казалась посредственной и ничем, кроме раздутых силиконом грудей, не примечательной. Джулс услышал, как несколько посетителей разочарованно заворчали. Некоторые из них поднялись, чтобы уйти.
Несколько минут Джулс беспокойно ерзал на стуле, наблюдая за новой танцовщицей. Она и правда оказалась так себе. После внезапного бегства Морин из зала ушла добрая половина зрителей. Внезапно справа от его стола скрипнули половицы, и Джулс услышал сконфуженный и одновременно раздраженный вздох. Один из тех, что так хорошо помнил.
— Здравствуй, Джулс.
— Привет, Мо. Сядешь?
— Конечно. Если найдется стул, который подо мной не развалится.
На ней было кимоно, сшитое на заказ из черного шелка и украшенное зелеными, пурпурными и золотыми драконами. Длинные волосы, белокурые и вьющиеся, Морин подняла надо лбом тремя блестящими пурпурными заколками. Хотя сейчас уголки ее губ были печально опущены, Джулс подумал, что она красива как всегда. Красива так же, как и в ту ночь, когда они впервые встретились и он в первый и последний раз взглянул на нее человеческими глазами.
Морин неловко села. Стул недовольно заскрипел, но выстоял.
— Ну и что ты все эти годы поделывал?
— Да так, знаешь… Жил помаленьку своей жизнью.
— Ты имеешь в виду своей послежизнью.
— Ну да… точно.
Морин смотрела холодно и внимательно. Под ее тяжелым взглядом Джулс быстро смутился и уставился в сторону, на неловкую силиконовую девицу, которая по-прежнему старалась на сцене как могла и все также без особого успеха. Когда он снова повернулся к Морин, она все еще не отвела взгляд.
— Я почувствовала, что ты идешь, сразу, едва поднялась на сцену. У меня стало слегка пульсировать в висках, знаешь, как бывает перед головной болью. Я поняла, что ты внизу, топчешься перед моим портретом и никак не можешь решить — входить или нет. Когда ты поднимался по лестнице, с каждым твоим шагом это проклятое биение в висках становилось все сильнее. Я надеялась, что ошибаюсь. Оказалось, нет. Я всегда чувствую, когда один из созданных мной вампиров ошивается поблизости. Ну, прямо как сука со своими злосчастными щенками.
Джулс, пытаясь придумать, что бы такое сказать, уставился на свои пальцы, похожие на толстые белые сигары. Морин всегда умела подавить его и могла одним-единственным взглядом превратить минутное молчание в немую вечность.
— Дьявол тебя побери, Джулс, — сердито прошептала она после нескольких секунд убийственного молчания. — Разве я не просила тебя больше не приходить?
К Джулсу наконец вернулся голос. Жаль, что он больше не мог пить виски.
— Мо, ведь это же десять лет назад было. Я думал: кто знает, вдруг ты уже передумала и все такое. Господи боже, у тебя ведь на всем белом свете никого, кроме меня, нет. Чего ты до сих пор так злишься? Что, повидаться со мной раз в десять лет — это так ужасно?
Морин грустно улыбнулась. Несколько долгих секунд она молчала.
— Значит, не понимаешь? Нет. Конечно, ты не понимаешь. Ты ведь, черт тебя побери, мужик. — Она вздохнула. — Попробую объяснить. Посмотри на сцену, Джулс. Что ты видишь? Разумеется, кроме обколотой девки с сиськами за тысячу долларов.
Джулс обдумывал ответ очень тщательно. Ему совсем не хотелось, чтобы Морин разозлилась еще сильнее.
— Ну, не знаю… Зеркала?
Морин улыбнулась и медленно кивнула, будто пытаясь объяснить умственно отсталому ребенку, что такое азбука.
— Правильно, Джулс, зеркала. А когда я танцевала на сцене, ты видел там зеркала?
— Нет, они были укутаны бархатными занавесями.
— А почему они были укутаны?
— Потому что это часть твоего представления, и ты сама настояла на этом.
Морин коротко взмахнула полной рукой.
— А почему я на этом настояла?
— Ну, потому что зрители сильно удивились бы, не увидев в зеркалах твоего отражения, правильно?
— Да, Джулс. Правильно. А раз никто из зрителей не может видеть моего отражения, значит, и я не могу его видеть. Уже больше ста лет я не видела себя ни в зеркале, ни на фотографии. И, знаешь, Джулс, это прекрасно. Просто замечательно. Особенно последние лет пятьдесят. Я благодарю небо, что не могу видеть своего отражения. Я самая счастливая толстуха на белом свете. И вот через десять лет с нашей последней встречи как ни в чем не бывало сюда заявляешься ты. Знаешь, Джулс, что ты для меня? Знаешь что?
