Волна вероятности - Фрай Макс

Надя говорит:

– Ты извини, пожалуйста, что я попросил Надю помочь с переводом. Просто я не раз наблюдал, как вы болтаете в «Крепости», и мне показалось, ты ей доверяешь. В любом случае, я больше ничего не придумал, а мне очень много надо сказать и спросить.

Надя говорит:

– Еще как доверяю. Причем всем троим. Все-таки марсиане! А я как раз с детства мечтала о нашествии инопланетян. Надеялась, они меня сразу похитят и увезут на свой сказочный Марс. Эти, правда, до сих пор не похитили. Ну дело хозяйское, я на них не в обиде, можно дружить просто так.

Надя говорит (на этот раз от своего имени):

– Спасибо тебе за доверие. И за то, что можно не похищать. А то мы не умеем. И девать похищенных некуда. Нет у нас космического корабля.

Надя говорит:

– Я бы не стал к тебе лезть с разговорами. Но Дана сказала, ты собираешься вернуться к родителям в Ереван. И я испугался. Если ты уедешь, тогда мне – стоп, погоди, я сам вспомню, как это правильно называется…

Труп говорит:

– Капец.

Надя говорит:

– Ты неправильно понял. Я сказала Дане, что хочу навестить родителей. Они зовут, я сама соскучилась, надо что-то решать. Но противно сдавать анализы и потом всю дорогу задыхаться в наморднике, а иначе сейчас никуда не уедешь, поганые времена. Короче, неважно, факт, что речь шла только об этом. Навсегда я и не думала уезжать.

Надя говорит:

– Это счастье.

– Счастье! – повторяет по-русски Труп.

Сейчас его «счастье» звучит совсем не похоже на «шайзе»; мы уже не раз убеждались, что когда очень надо, он распрекрасно умеет это слово произносить.

Надя говорит:

– Причем никаких дел в Вильнюсе у меня не осталось. Все мои дела накрылись известно чем. Оба клуба, с которыми у меня были контракты, убил карантин. Но здесь я чувствую себя в большей степени дома, чем дома. Как будто вернулась к своим. Так что пока удается продлить вид на жительство, а уроков в зуме хватает на оплату квартиры, я буду жить в Вильнюсе. А там поглядим.

Надя говорит:

– Та же история. Сам не знаю, как вышло, что я здесь остался. Знаю только, что уезжать не хочу. Помню, как принес в эту квартиру Вурстера. В коридоре увидел в зеркале себя с котом. И почти испугался: что я делаю? Это что же, теперь здесь будет мой дом? А потом так обрадовался! Как будто приз в лотерее выиграл. Хотя непонятно, в чем, собственно, заключается приз. Это сложное. Странное. Видишь, я и по-немецки не могу объяснить. Но это неважно. Важно, что я живу в Вильнюсе. А ты не хочешь из него уезжать. И слушай, если уж речь зашла о деньгах и виде на жительство. Ты имей в виду, я готов во всем тебе помогать. Просто так. Без каких-то условий. Хочешь, давай поженимся? У меня гражданство нормальное, с ним тебе будет проще. Я хороший, хоть и не с Марса. Не буду к тебе приставать.

Надя говорит:

– Можно подумать, приставать – это что-то плохое!

Они с Наирой, переглянувшись, хохочут, как школьницы. Наира сквозь смех повторяет единственную немецкую фразу, которую запомнила из самоучителя: «Wie heißt du?»

Труп отвечает:

– Ich heiße Otto.

– Sein Name ist Otto [27], – подтверждает Надя, и теперь они хохочут втроем.

Надя говорит:

– Просто я боюсь тебя очень. То есть не лично тебя. Мне, понимаешь, кажется, что, если ты от меня отвернешься, потому что я что-то сказал или сделал не так, вместе с тобой от меня отвернется весь мир. И смысла во мне не останется. Как будто вообще не жил. Я не знаю, почему мне так кажется. Я вообще не настолько долбанутый романтик. По крайней мере, раньше точно не был таким.

Надя говорит:

– У меня хорошая новость: я совершенно точно не целый мир. Но, если тебе почему-то так кажется, не буду от тебя отворачиваться. Я, вообще-то, и так не планировала. А теперь ощущаю дополнительную ответственность. Еще чего не хватало – чтобы смысла в тебе не осталось! Ты же крутой художник. И мы вместе видели белый поезд. Вот это действительно важно. А остальное вообще ерунда.

Надя говорит:

– То есть, получается, я был дурак, что боялся?

Надя говорит:

– Получается. Но это как раз не беда. Мне цыганка в юности нагадала на гречневой каше, что я выйду замуж за красивого дурака.

Надя говорит:

– Правда, что ли? – и добавляет: – Я присоединяюсь к вопросу. На гречневой каше тоже можно гадать?

– Да нет же! – смеется Наира. – Ну что вы оба, как маленькие. Какая может быть каша? Какая цыганка? И Отто вообще-то умный. Я просто его дразню.

Надя говорит:

– Она на радостях дразнится. По-моему, дальше вы без меня разберетесь. Пойду-ка я спать.

Вильнюс, никогда

– Давай рассуждать логично, – говорит Домас.

– Давай, – флегматично откликается Беньямин, но тут же закрывает лицо руками и начинает смеяться, повторяя сквозь ладони и смех: – Логично! Логично! – хрипло и неразборчиво, как поломанный механический попугай.

– О, – говорит Домас. – Отлично. Ты так ржешь, как будто уже что-то понял. Или вспомнил. Или хотя бы почувствовал. Давай рассказывай. Я тоже хочу инсайдерски хохотать.

Беньямин, не отнимая рук от лица, неожиданно рассудительно говорит:

– Когда у кого-то истерика, надо вылить ему ведро холодной воды на голову, а потом уже спрашивать, что да как. Но мне уже не надо на голову, достаточно просто попить.

– Запросто. Сейчас! – Домас вскакивает со стула и несется на кухню.

По дороге он вспоминает (не умом, а привыкшим к этой траектории телом): это точно моя квартира. Это я здесь живу, а не Бенька. Значит, я дома, а он у меня в гостях.

Прямо сейчас это не особенно важно, никто никого на улицу в шею не гонит. Но все-таки важно. Точно знать, где находишься – великое дело для человека, который только что не понимал и не помнил вообще ни черта.

– Ладно, давай логично, – говорит Беньямин, залпом выпив кружку воды. – Факты такие: мы проснулись здесь на диване, лежали рядом, одетые. И ни черта не помним. Ни как заснули, ни что перед этим было, ни даже какой сейчас день недели, месяц и год. Это мы, получается, так напились? Мы алкаши?

– Да вроде бы нет, – пожимает плечами Домас, критически оглядывая Беньямина в новенькой, даже не особо измятой футболке с надписью «Мама, я на третьей планете», со вкусом обставленную комнату и себя, такого нарядного, в ярко-красном джинсовом комбинезоне, хоть в рекламе снимай. – Алкаши не такие. Мы какие-то, прости господи, позитивные чуваки. Слушай, а может быть, мы обкурились? Это бы все объяснило. Бывает такая забористая трава.

– Или грибов сожрали. Или закинулись кислотой. Очень на то похоже, – кивает Беньямин. – И знаешь, оно меня опять забирает. Накрывает такой сладкой волной, что мне уже все равно, какой сейчас день недели и кто мы такие. Есть, и на том спасибо. Я немножко еще полежу.

– Да, конечно, – соглашается Домас. Ему уже тоже почти все равно.

Беньямин закрывает глаза и вздыхает с таким облегчением, что становится завидно. Домас укрывает его толстым вязаным пледом, подходит к окну, открывает его нараспашку. На улице здорово. Там сумерки и тепло. И пахнет морем, хотя на самом деле оно далеко.

«Удивительно, – думает Домас, – что никто не гуляет. Обычно в такую погоду в городе народу полно. Или сейчас еще раннее утро, даже толком не рассвело? Если так, это многое объясняет. Да все объясняет. Вообще все», – лениво думает Домас, закрывает окно, оставляет форточку, чтобы в комнате пахло морем, как в городе. И ложится рядом с Беньямином на диван. Беньямин утешительно теплый, как огромный покладистый кот. «Кто он мне, интересно? – думает Домас. – Друг? Любовник? А может быть, брат? Кажется, мы немножко похожи. Нос и брови точно как у меня! Ладно, неважно. Потом разберемся. Он спит, и я тоже еще посплю, – зевая, думает Домас. – А когда проснемся, все сразу вспомним. Кто мы такие, откуда взялись, чего натворили… или не натворили, а просто спали и видели странный сон».