Барбара Хэмбли - Кровавые девы
Мы нечасто пускаемся в путь, как-то сказал ему Исидро; ведь легчайшее прикосновение солнечного луча может испепелить нас. Странствующий вампир всегда предвещает неприятности и перемены. Если не считать споров из-за владений между хозяевами, все мы ненавидим перемены.
«Отсюда и та поспешность, — подумал Эшер, — с которой Исидро покинул меня в Берлине». После встреч с хозяевами Вены и Парижа он понял, что те готовы убить любого смертного, сопровождающего вампира-чужака, — как из желания сохранить свое существование в тайне, так и в качестве предупреждения вторгшемуся на их территорию наглецу.
Если им повезет, Исидро еще до следующего рассвета отыщет хозяина Санкт-Петербурга и обо всем с ним договорится.
Эшеру же пока что надо было найти своих хозяев.
Он слишком давно покинул Петербург и теперь не знал, сумеет ли восстановить былые контакты в самом посольстве. Учитывая текущее состояние международных отношений, за элегантным особняком на Невской набережной обязательно должны следить немцы; к тому же после южноафриканского провала он не был уверен, что посольские аналитики сумеют правильно распорядиться полученными от него сведениями. Поэтому после позднего завтрака, состоявшего из кофе и булочек, он направился в довольно неприглядный район к северу от канала, где человек, известный соседям как Эрвье, держал табачную лавку.
— Боже правый, Эшер, вы ж сами на себя не похожи! — воскликнул предполагаемый швейцарец после ухода единственного покупателя и обычного вступления, состоявшего из вопроса о виргинских сигаретах.
Эшер подмигнул ему из-под пенсне:
— Тяжелые времена…
— Тяжелые времена, черти б его драли, — ответствовал Эрвье, которого при крещении записали как МакАлистера. — Не такие уж тяжелые, а то б вы были таким же лысым, как я, — он провел рукой по гладкой розовой коже головы. — Стоит тут с шевелюрой, которой школьник позавидует! Я слышал, вы распрощались с конторой.
Эшер посмотрел ему прямо в глаза:
— Правильно слышали, — ответил он, выделяя слова интонацией. — Мне с Уайтхоллом оказалось не по пути, и не то чтобы я об этом сожалел.
— Так значит, в Петербург вы приехали, чтоб здоровье поправить?
— Именно.
— Ну да, зима в заполярье — самое подходящее для этого время. Где вы остановились?
— Сообщения для меня можно оставлять у Флякова, — все, кто работал в Санкт-Петербурге, быстро понимали, что половина канцелярских лавок, кафе и газетных ларьков города принадлежала мелким буржуа, которые за пару копеек готовы были передавать записки хоть самому дьяволу. Заведение Флякова на Вознесенском проспекте располагалась достаточно далеко от «Императрицы Екатерины», чтобы в случае чего можно было заметить слежку. Но даже у немцев не хватило бы денег для того, чтобы установить наблюдение за всеми почтовыми ящиками города. — Там меня знают как Вебера.
Эрвье не стал спрашивать, каким именем Эшер представился хозяевам гостиницы. Он уже давно работал на Департамент.
— Кто главный в посольстве? — спросил Эшер, на несколько минут с удовольствием вернувшись к знакомой скороговорке: что из себя представляет новый начальник? Кто в городе работает на немцев? Русские работают лучше, чем в девяносто четвертом (напрасная надежда)? Тайная полиция все так же путается под ногами? Революция все еще зреет, или Дума положила ей конец? Он не рискнул спрашивать о немецких ученых — одному богу известно, насколько неуклюжим будет расследование, проведенное департаментом, и к каким результатам оно приведет, — но все же порадовался возможности проверить обстановку.
— А как здешние дела выглядят из Лондона? — в свою очередь спросил торговец табаком. — Из посольства мне приходят кое-какие сведения, но сильно урезанные, а все дипломаты словечка не скажут против старушки Англии — такие уж у них правила. Мне все кажется, что они врут.
— Они идиоты, — резко ответил Эшер. — И они вам врут. Всем нам врут. Британия строит новые боевые корабли, и Германии тоже позарез нужны такие же. Немцы обзаводятся девятидюймовыми орудиями, и Франция в лепешку расшибется, чтобы их заполучить. А всем, кто говорит, что война между нашими коалициями будет подобна Армагеддону, что такой войны еще не бывало, в ответ раздается: мы должны защищать интересы страны, или — да хранит нас господь! — Dem Deutschen gehört die Welt… мир принадлежит немцам. Фразу «Нам нужна территория, пусть даже населенная другими народами, с тем, чтобы мы могли формировать их будущее в соответствии с нашими нуждами» сказал немец,[6] но Асквит[7] или эти придурки в Парламенте могут смело повторить ее. Война делает людей сильными, и да не даст нам бог дожить до времен, когда исчезнет благородное искусство битвы! А если вы хотите мира — или говорите, что было бы неплохо обойтись без этого благородного искусства, — то вы социалист, дегенерат или продались немцам. Простите, — добавил он, покачав головой. — Поездка через Францию и Германию всегда так на меня действует…
— Это все их газеты, — Эрвье успокаивающе накрыл руку Эшера своей лапой, заросшей рыжими волосами. — Понятно, что по большей части они несут чушь, но убедить их в этом не получится… И врут нам или нет, вот только если немцы на нас нападут, мы все равно будем сражаться, сами знаете. Так что нам остается?
Эшер прошептал:
— В самом деле, что? — он сжал руку Эрвье. — Спасибо.
— Что-нибудь еще, что мне надо знать?
— Ничего, что я мог бы рассказать прямо сейчас.
Он выдержал пристальный взгляд ярко-голубых глаз. Эрвье чувствовал пробелы в рассказе, но он сам состоял на секретной службе и потому понимал Эшера как никто другой.
— Что ж, во имя короля и отечества.
— Во имя короля и отечества, — Эшер отдал честь старшему мужчине, затем поглубже натянул отделанную мехом шапку, пряча под ней лысую макушку, и вышел из душной лавчонки в холодное серебристое сияние улицы.
Что нам остается? Эшер уступил дорогу похожему на огромный тюк старой одежды торговцу, над которым боевым штандартом возвышался шест с разноцветными варежками. Эти слова тяжелым колесом проехались по его душе. Но все же хорошо, что хоть кто-то из прежнего департамента знает о его прибытии в город — и начнет наводить справки, если Эшер сам не объявится. Странным образом он снова почувствовал себя самим собой.
Отвращение, испытываемое им при мысли о поездке с Исидро — о том, кем и чем тот был, — изменилось, хотя и не стало более понятным. Вампир забирал жизни у отдельных жертв, правительства Германии, Англии и Франции собирались заняться тем же самым в большом масштабе, но разве это оправдывает грех убийства?
Или делает сотрудничество с этим существом более — или менее — безнравственным, чем с Министерством иностранных дел?
Он не знал.
Во имя короля и отечества.
Эшер ненавидел эти слова.
4
В семь часов Эшер сменил рубаху и нацепил на предплечье под рукавом небольшие ножны, которые некогда по его заказу изготовили в Китае. Сейчас вместо обычного клинка в них лежал серебряный ножик для писем, наточенный так остро, насколько позволил мягкий металл. Неподалеку от Инженерной академии Эшер нашел кафе, где на рубль можно было пообедать разными закусками и борщом и запить все это отдающим дымком караванным чаем.[8] В дальнем конце маленькой комнаты дышала жаром старомодная изразцовая печь, но рядом с окнами было так же прохладно, как ранним весенним утром в Оксфорде; и все же Эшер занял столик под одним из окон, чтобы можно было видеть прохожих, в морозных вечерних сумерках спешащих через площадь перед Михайловским дворцом. Гимназистки с длинными светлыми волосами, выбивающимися из-под шапочек и шарфов, шли бок о бок с изнуренными работницами швейных, табачных и обувных фабрик. К северу от реки — на Выборгской стороне, как говорили местные, — и к востоку от застроенного еще в восемнадцатом веке центра города Петербург полукольцом окружали заводы, производящие ружья, боевые корабли, форму, палатки и пуговицы для крупнейшей армии мира. Вокруг этих заводов, за ними и между ними раскинулись трущобы, самые большие, грязные и бедные во всей Европе.
Интересно, за те семнадцать лет, что он не видел эти трущобы, они изменились так же мало, как и центр города? Немощеные улицы, застроенные убогими бараками, постепенно захватывали пригороды; воздух и грязный снег под ногами там одинаково воняли угольным дымом и помоями. Даже сюда долетал этот запах.
А в центре возвышались конторы тысяч государственных учреждений, ведавших делами церкви и губерний, управлением железными дорогами и армейским снабжением, школами, финансами и еврейским вопросом. Служащие в наглухо застегнутых шинелях, ежась от холода, торопились поскорее сесть на трамвай. В воздухе за ними тянулись облачка пара. По тротуару шныряли студенты с плохо отпечатанными листовками в руках, призывая к демонстрации или революции. Старики торговали вразнос горячими пирогами, чаем, фартуками, ножницами, зонтиками и поношенной обувью. Малоприметные серолицые тени из Третьего отделения тайком записывали все, что видели.
