Наль Подольский - Повелитель теней: Повести, рассказы
Вот внизу тормозит машина. Ну и штука… сам не поехал, а машину вызвал свою, личную… как много интересного в мире…
Верно, верно, лисичка, это верная ниточка… нюхай дальше, лисичка.
— Ту-ру-ру! Кхе-кхе-кхе! Пора и нам собираться! Кхе-кхе-кхе! Пора в путь-дорогу!
Поднимает, кряхтя, чемоданчик. Не простой чемодан: снаружи вроде как портфель «дипломат», а на самом деле железный несгораемый сейф. Пухлая папка, тетради, записки на мятых бумажках и кассеты магнитофона складываются аккуратно и плотно, запираются хитрым ключиком.
А у телефона горит лампочка. Ай, ай, зазевалась лисичка! Схватил наушники, да поздно — поймал лишь последнюю фразу: «…нет, машину не надо…» Проиграла очко лисичка!
БЕГИН ПОДПРОГРАММА ГУСИ ГУСИ ГА ГА ГА БЕГИН НУ ЛЕТИТЕ ЕНД ЕНД ЕНД
Нюхай, нюхай, лисичка! Десяток машин в гараже, шоферы играют в домино и пьют водку, а генеральный директор бредет пешком, зябко кутаясь в шубу, скользит по заледеневшему снегу. Ах, как много непонятного в мире!
Скользко, холодно, ветер в лицо. Дрянь погода, почти нет прохожих. И никто не смотрит на старичка в дорогой шубе, что отчаянно спешит куда-то. А заглянул бы ему в лицо кто-нибудь, так надолго запомнил бы эту встречу.
Проснулась хищная птица. Напряглись мышцы лица, у рта желваки ходят, клюв слегка приоткрыт и дрожит, готовый терзать добычу, ртуть в глазах закипает.
Да, несчастное чучело, ты еще пожалеешь, что остался сегодня жив… прорицатель… сказки можешь другим рассказывать… уж паду в ноги хозяину, чтобы служба охраны правительства… КГБ, коты сытые, мышей ловить не хотят… а уж эти из тебя вытянут что угодно.
Белый пар клубится над улицей, и его не может разогнать ветер. Суетятся люди: милиция и рабочие в ватниках. И лежит на боку исковерканная черная «Волга». Он подходит уже не спеша. На лице безразличие, сухость, взгляд тяжелый, тусклый и цепкий.
Кивает полковнику: «Здравствуйте», и полковник ему козыряет, сразу понял, кто перед ним. Это, может быть, сыр?.. Пожалуй… Протягивает полковнику руку, тот умильно ее пожимает. Еще бы: депутат, член обкома, глава фирмы, десять тысяч человек под рукой, и, главное — личный друг самого Хозяина, а этим не шутят.
Прорвало магистраль, наледь… пар, ничего не видно, а скорость приличная… и фургон еще подвернулся, серый, с надписью «Хлеб»… да, прохожие записали, только здесь неувязочка вышла… этот номер, представьте, разбился трое суток назад, вдребезги, просто куча металла… ничего, не сомневайтесь, отыщем… не с того же света он на вашу машиночку выскочил… ну а если понадобится, ха, и оттуда достанем…
Полковник, усатый, румяный, важный и какой-то праздничный, говорит, словно тост произносит.
Генеральный директор осматривается. Вскрыт асфальт, вода уж не хлещет, и сквозь пар зияет черный квадратный провал. Серный запах повис над улицей. Деловито снуют люди в кожанках и мотоциклетных шлемах, измеряют что-то рулетками, чертят схемы в блокнотах.
Чуть поодаль стоит человек в серой шляпе и сером пальто, рукав вшит внизу не подмышкой, а пониже, почти у пояса. Лицо тоже серое, будто с год его держали в земле, и все в оспинах, что сыр швейцарский. Глазки маленькие, взгляд сонный. Ни во что не вмешивается, молчит, только смотрит. Теплая волна заливает лицо и расходится приятно по телу. Вот он, сыр! Служба безопасности правительства! Ради него, здесь! О! Это лучше любого ордена, это — настоящее! Как красиво звучит, как музыка: служба безопасности правительства! Это заслужить надо, это и есть сыр — единственно настоящий.
В этот миг генеральный директор полно и безоговорочно счастлив. Добродушно и снисходительно слушает он полковника, тот же, как гид на экскурсии, демонстрирует искалеченную машину, гордый, радостный, будто сам это сделал:
— А машиночка ваша везучая, не сочтите за суеверие, это точно известно, бывают машины удачливые. Шофер да три пассажира, и взгляните — ни одной капли крови. Переломов, даже тех нет, только шок и ушибы! Счастье, здесь никто не сидел. — Он небрежно постукивает стеком по вдавленной в сиденье дверце.
Это что же?! Ведь это его собирались сюда посадить! Его старческие хрупкие кости должна была дробить эта дверца! И вот этот железный угольник должен был проткнуть его грудь! Раздуваются ноздри в бешенстве — ну теперь вам мало не будет! Хищный клюв конвульсивно дергается, и сжимаются когтистые лапы. Только вот темно почему-то, и больно в груди… Помоги, где же ты, человек в серой шляпе, с изрытым оспой лицом?.. А в машине внезапно вспыхивает слепящий оранжевый шар. Он видит себя на сиденье, и в грудь вдавливается красный раскаленный обломок железа — помогите же, помогите!.. Какая дикая боль…
— Что с вами? — Полковник неловко поддерживает его под локоть, но генеральный директор медленно оседает на снег.
БЕГИН ВОРОНА КАРКНУЛА БЕГИН ЛИСА БЕЖАЛА ПОДПРОГРАММА СМЕРТЬ ЕНД ЕНД
Спешит с чемоданом лисичка. Из ворот — охранник с собакой, он в брезентовом комбинезоне на вате и в фуражке с зеленым околышем.
— Что же ты, татарва бестолковая, как на маскарад вырядился? Пойдешь сзади на десять шагов! — Отбирает у него поводок, наматывает себе на руку.
Скуластое лицо ощеривается, огрызается по-собачьи:
— Сама кричал: быстра-быстра! А у нас работа такая: не пуделям, овчаркам!
Пролетела «скорая помощь», на красный светофор, под сигналом, — хоть и в морг везут, а с почетом. Прогремел автокран, и за ним грузовик с останками черной «Волги». Опоздала, опоздала лисичка. Проиграла очко в игре — чует это и злится.
Ничего не осталось на улице — только белый густой пар клубится, да на тускло мерцающей наледи рабочие вокруг ямы: курят, ждут, пока перекроют воду.
Сердится лисичка, принюхивается — подозрительно все, ох подозрительно, слишком много совпадений сегодня. И у этих вот работяг рожи хитрые, что-то знают они, что-то скрыть хотят.
— Ну куда, старый хер, лезешь? Девяносто градусов вода, заводская. Кипятка не видал, что ли? Лучше псине бы намордник надел.
— Ты поговори, поговори у меня! Кто начальник?
— А ну сваливай, сука лагерная! — вдруг освирепел работяга, видно в интонациях узнал знакомое что-то.
А глаза угрюмые, страшные, в грязной лапище шведский ключ.
— Помогите!
От пронзительного бабьего визга рабочий шарахается, а овчарка прыгает на обидчика. Но ошейник ей врезается в горло, она падает боком на лед, и поверх нее плюхается хозяин. Что-то темное бьется в облаке пара и вдруг исчезает — бабий истошный визг раздается уже из ямы. Скидывает рабочий ватник и, став на колени, опускает его вниз в черноту, клубящуюся горячим паром, а другой работяга его держит за пояс. Визг стихает, снизу слышен плеск, и на ватнике повисает тяжесть. Тянут ватник, осторожно, чтоб самим не свалиться, и вытаскивают повисшую на рукаве овчарку. А в яме теперь все неподвижно и тихо.
Овчарка отбегает от ямы, трясет обожженным задом, рычит и бросается вдруг на подбегающего охранника.
Как учили: укус в запястье, прыжок в сторону, нога ниже колена, еще прыжок — и на шею. Но охранник ловким движением втискивает кулак в открытую пасть, а другой рукой тычет где-то пониже уха, и собака, скуля, подгибает задние лапы.
— Ай ты, падла, на кого тянешь? — Охранник укоризненно пинает ее в брюхо ногой и поворачивается к рабочим. — Вынимай мужик, быстра-быстра! Не простая мужик, начальник!
— Ну и хер с ним, что начальник, — басит бригадир добродушно, теперь все одно, вареный… спустят воду, достанем… ну а хочешь, ныряй за ним сам.
Охранник с опаской заглядывает в пахнущий серой квадратный провал:
— Не будем нырять, ждать можем. У нас работа такая. Папироса давай?
Да, лисичка, видать, был у тебя ангел-хранитель: надоумил ведь сложить в чемодан все твои материальчики — тетрадочки, записочки, пленочки — и в последний момент не оставить чемодан на земле — взять с собой в горячую ванну. Что-нибудь тебе за это зачтется, ибо человек сто, не меньше, поклонились бы тебе в ноги за утопление чемодана. И когда соберется трибунал по твоему делу, два ангела и между ними архангел, и прикажут ввести твою душу — вот тогда-то, лишь только ангелы начнут пальцами носы зажимать, шагнет вперед твой хранитель и скажет:
— Граждане судьи, то верно, что душа сия сволочная и запах издает неподобный — уж кому как не мне знать: нанюхался, — все ж возьмите в соображение, что его последний в жизни поступок уберег от великого горя человеков числом сто и дюжину, я вот списочек оных для вас составил…
Улыбнется печально архангел:
— Дико, дико сие… воистину неисповедимы пути Господни, — и почешет крыло задумчиво. — Слушай приговор, брат-хранитель. Нам записка твоя ненадобна… отведи-ка его в чистку по первости, да и сам не забудь почиститься, от тебя тоже, ровно, припахивает. Что останется от него после чистки, запечатаешь в малую скляницу, да на крышке чтоб имя разборчиво, и оставишь здесь, в уголку. А мы потом разберемся.
