Салли Грин - Половинный код. Тот, кто убьет
Снова начинается дождь, мелкий и затяжной, холодает. Я иду по долине вверх, под ногами у меня дорога. По дороге идти быстрее, а мне сейчас нужна скорость. Лишь несколько машин проезжают мимо, их фары ослепляют меня, но я упорно держусь дороги и прохожу три деревни подряд, а потом начинаю лезть в гору. Я хорошо знаю тропу, но идти по ней тяжело, она намокла и стала скользкой. И все равно, меньше чем через полчаса я буду на месте.
У меня болят ребра, но не так сильно, как раньше. Я не лечусь. Может, от этого только хуже. Не знаю, но ничего, справлюсь. Скоро я буду на месте. Получу мои три подарка и помогу Анне-Лизе.
Я поднимаюсь все выше, а дождь становится все холоднее и, наконец, превращается в снег. Снег валит густыми хлопьями. Они огромные и, кажется, падают медленно, как парашюты. Конечно, я сейчас высоко в горах, но даже здесь что-то холодновато для июня. Снег толстым слоем лежит на земле, мне по колено, он мешает идти, но не очень: снег сухой и рыхлый, так что я не перелезаю через него, а просто раздвигаю на ходу ногами. Я оглядываюсь, чтобы посмотреть на свой след, но его почти не видно: снег такой легкий, что осыпается, когда я прохожу, и поверхность оказывается почти ровной. Я все время думаю, что вот-вот дойду до коттеджа, но огней впереди нет, только сзади.
Я поравнялся с расколотым древесным стволом: он неровный, из него торчат длинные щепки, на них даже осел снег. Отсюда уже должен быть виден свет.
Я прибавляю шагу, но последние двадцать метров торможу. В коттедже темно, я иду вдоль боковой стены и сворачиваю к входной двери. Когда я уже стою на пороге, внизу, в левой части долины, что-то ярко вспыхивает. Позже доносится звук. Это выстрел. Еще один. За вспышкой следует гром. Это Меркури сражается с Охотниками.
Наверное, Охотники все же нашли проем, но если бы они пришли через него, то не смогли бы слезть с крыши. Значит, они вычислили долину, где стоит дом; такое им вполне по силам. А потом просто приехали сюда. Ненамного меня обогнали, судя по всему. И тут меня осеняет: а что, если они схватили Габриэля, пытали его и это он выдал им, где долина…
Не могу об этом думать. Надо найти Меркури. Надо идти на выстрелы. Она должна быть там. Вдруг в долине подо мной формируется облако и, клубясь, поднимается к леднику. Из него вылетает молния. Это она.
Но сначала я должен посмотреть, здесь ли Анна-Лиза. Не знаю, сколько у меня осталось времени. Не много.
В коттедже все аккуратно прибрано. Мои вещи лежат, как я их оставил. То же с вещами Габриэля. Значит, он не возвращался.
Я проверяю спальни.
Не знаю, на что я надеялся, но я думал, что Анна-Лиза, по крайней мере, будет здесь. Ее нет. Меркури, должно быть, перенесла ее к себе в замок, а где он, я не знаю. И что, она все спит? Может быть, Меркури ее разбудила… Хотя нет, зачем ей.
Я надеваю куртку и смотрю на часы в кухне. Если поднапрячься, я могу сказать, который час.
Оказывается, времени больше, чем я думал. До полуночи всего минут десять. Кажется, так.
Или даже меньше. Но если я побегу, то еще успею к Меркури.
Я выскакиваю наружу и делаю два шага в направлении выстрелов. И тут же останавливаюсь, не могу двинуться дальше, как будто меня держат.
Снег продолжает падать вокруг меня, но снежинки тоже как будто замедляются… а потом останавливаются. Хлопья снега висят в черноте ночного воздуха.
Все вокруг замерло, и я благодарно падаю на колени.
ТРИ ПОДАРКА
Мой отец.
Я знаю, это он. Только он умеет останавливать время.
И я стою на коленях, неподвижно и молча. Снежинки висят в воздухе многослойным прозрачным занавесом, а вокруг сереет покрытая снегом земля. Впереди даже не видно леса.
А потом возникает просвет.
Он.
Темный силуэт движется в темноте, снежи нки качаются перед ним, словно подвешенные на ниточках.
Он подходит ближе, пальцем отодвигает одну снежинку, нежно сдувает другую. Он подходит все ближе, не летит, а шагает, по колено в снегу.
Не дойдя до меня нескольких шагов, он останавливается, пинком отбрасывает снег и садится скрестив ноги.
Я не вижу его лица, только силуэт. Кажется, он в костюме.
— Наконец-то.
Голос его спокоен, он очень похож на мой, только звучит более… задумчиво.
— Да, — говорю я, и мой голос звучит как-то непривычно, словно я маленький мальчик.
— Я ждал этой встречи. Я давно ее ждал, — говорит он.
— Я тоже ее ждал. — Потом добавляю: — Целых семнадцать лет.
— Уже? Семнадцать лет…
— Почему ты не приходил раньше?
— Ты на меня сердишься.
— Немного.
Он кивает.
— Почему ты не приходил раньше? — Мой голос звучит жалко, но я так измучен, что мне уже все равно.
— Натан, тебе всего семнадцать лет. Ты еще очень молод. Когда ты повзрослеешь, то поймешь, что время может идти по-разному. Иногда оно замедляется… потом вдруг начинает бежать. — Он делает круговое движение рукой, отчего снежинки вокруг него взвихряются и образуют что-то вроде небольшой галактики, которая медленно уплывает вверх, пока совсем не скрывается из виду.
И это так удивительно. Видеть отца, наблюдать его силу. Вот мой отец, он сидит так близко, совсем рядом со мной. И все-таки ему следовало прийти раньше.
— Мне плевать на то, как движется время. Я спрашиваю, почему ты не пришел раньше?
— Натан, ты мой сын. И я ожидаю от тебя некоторого уважения… — Он делает глубокий вдох и долгий выдох, от которого еще несколько снежинок срываются со своих мест и падают перед ним на землю.
— А ты мой отец, и я ожидаю от тебя некоторой ответственности.
Он коротко усмехается.
— Ответственности? — Он слегка склоняет голову к правому плечу, потом выпрямляет ее снова. — Не могу сказать, чтобы я часто слышал это слово… А ты? Ты когда-нибудь слышал о том, что такое уважение?
После небольшой паузы я отвечаю:
— До сих пор не часто.
Он молчит, зачерпывает одной рукой снег, просыпает его меж пальцев.
И говорит:
— Меркури собиралась дать тебе три подарка, я полагаю.
— Да.
— Что она хотела взамен?
— Кое-какую информацию.
— Что-то дешево для Меркури.
— И еще кое-что.
— Дай угадаю… Это несложно: она хотела моего уничтожения. Меркури очень предсказуема.
— Но у меня нет намерения тебя убивать. Я так ей и сказал.
— И она согласилась?
— Кажется, она решила, что я потом передумаю.
— А! Ну, тогда она позабавилась бы, пытаясь заставить тебя переменить решение.
— Значит, ты мне веришь? Я не убью тебя.
— Я пока не знаю, чему верить.
А я не знаю, что сказать. Нельзя ведь просить кого-то о трех подарках. Так не делают. И я молчу, но, раз он пришел в мой семнадцатый день рождения, то, наверное, он пришел именно за этим? Или нет?
— Какая ей была нужна информация?
— Кое-что о Совете и моих татуировках. Я ничего ей не сказал.
— Не люблю я татуировки.
Я протягиваю руку и показываю ему ту, что у меня на тыльной стороне ладони, и ту, что на пальце. Они сине-черные, а моя кожа в темноте кажется молочно-белой.
— Они хотели использовать мой палец, чтобы сделать из него ведовскую бутылку. Чтобы заставить меня убить тебя.
— Значит, мое счастье, что твой палец еще на месте. Твое счастье, что ты не рассказал всего Меркури. Думаю, она уже отрезала бы твой палец.
— А еще ей был нужен Фэйрборн.
— Ах да… где он?
— Роза украла его у Клея, но… все пошло не так. Ее застрелили Охотники. А я потерял Фэйрборн.
Молчание.
Он опускает глаза, тянет себя за нос двумя пальцами.
— Вот тут мне уже куда труднее тебе поверить. Где именно это произошло?
— В лесу, по пути сюда. — Тут я ощущаю в боку такую боль, что весь вздрагиваю. — Меня отравили или что-то в этом роде.
— В чем дело? Ты ранен? — спрашивает он, наклоняясь ко мне. Голос у него встревоженный. Встревоженный! От радости мне хочется плакать.
— Меня подстрелила Охотница. Я залечиваюсь, но все начинается снова. Пуля еще там.
— Нам надо ее достать.
— Больно будет.
— Несомненно. — Теперь его голос насмешлив. — Покажи.
Я расстегиваю куртку, затем рубашку.
— Снимай их. Ложись на снег.
Когда я снимаю рубашку, он встает, обходит меня кругом и берет в руки нож, подаренный Габриэлем.
— Что это такое? — И он проводит по моей спине пальцем. Странное ощущение, когда его палец касается моей кожи. Руки у него холодные, как снег.
— Шрамы.
— Вижу. — Он снова усмехается, чуть слышно. — Кто их сделал?
— Киеран О’Брайен, Охотник. Это было давно.
— Для кого-то и тысяча лет небольшой срок. — Он проводит по моей спине своей шершавой ладонью, и его прикосновение оказывается на удивление нежным.
— Ладно… ложись. Не двигайся.
