Новое назначение (СИ) - Васильев Андрей Александрович

— А можно поговорить с… — Ровнин замялся, не зная, как верно именовать пациенток больницы. Ну, не потерпевшими же? — С этими дамами?

— Конечно, — и не подумал спорить с ним медик. — Не уверен, что это вам принесет какую-то пользу, но извольте. Знаю, банальность, но что поделать, если правда такова.

— А почему пользы не будет?

— Особенность данного состояния в том, что пациент сам не знает точно, кто он, — пояснил Либман. — Следовательно, что он может рассказать вам о себе и своем прошлом? По крайней мере такого, что можно использовать для вашей… э-э-э-э-э… работы. Крайне трудно отделить фантомные воспоминания от настоящих, если рядом нет человека, хорошо знающего пациентку. А звучать и те и другие будут предельно искренне, уж поверьте. Если вообще будут, поскольку подобное состояние часто граничит с апатией.

И снова Олег убедился в том, что не стоит доверять кино и книгам на все сто процентов. Для него психушка была жутким местом, где все мрачно и неприятно, где по коридорам бродят жутковатого вида небритые люди в халатах, что-то бормочущие себе под нос, и каждые три минуты какой-то бедолага оглашает пространство жутким воплем.

Оказалось — ничего подобного. Нет, ручек на дверях на самом деле не оказалось и зеркал тоже, но все остальное было вполне пристойно. Никто на Олега не бросался, никто с глупым видом не хихикал и слюни не пускал. Да, бесспорно, дамы на том этаже, куда Либман привел юношу, были скорбны головой, но выражалось это скорее в отстраненности, чем в бурном проявлении чувств. Впрочем, может, их таких сюда всех и собрали, на этот этаж.

— Антошкина, — показал на невысокую худенькую женщину плечистый медбрат Петр, сопровождающий начальство и посетителя в этом царстве скорби. — Ольга. К тебе пришли.

— Пришли, — не отводя взгляда от какой-то только ей видимой точки на стене, повторила та. — Ришли. Ишли. Шли. Ли. И.

— Сейчас обратно слово конструировать начнет, — пояснил медбрат. — А если собьется, то примется сама с собой спорить.

— Илш, — точно подтверждая его слова, забубнила женщина. — Илиш. Не «илиш», а «илши». Поучи меня еще. Ничего путно сделать не в состоянии, за что ни берешься, все портишь! Хорошо-хорошо, илши. Илшир. Илшипр.

— О, а вот и Старыгина, — хлопнул Олега по плечу здоровяк. — Бредет неведомо куда.

И верно, невероятно худая женщина с изможденным лицом, шаркая разношенными тапками, прошла мимо них, причем ее взгляд напоминал тот, что был у Антошкиной. Пустой, безжизненный, направленный в никуда.

— Нет толка, — донесся до посетителей ее шепот. — Нет. Теперь — нет.

— Ничего другого от нее не слышал ни разу, — пояснил медбрат. — Да и остальные такие же. Пойдете смотреть? Они в палате. Голубева наверняка в окно смотрит и тоже с собою спорит, а Нараева в потолок таращится и молчит. Она вообще с постели встает лишь поесть и в туалет. Да и то, если не забудет.

— А Эткина? — уточнил Лев Аронович. — Новенькая?

— Не, нам такую еще не спускали, — помотал головой здоровяк. — Наверное, пока наверху.

— А пойдемте посмотрим на ту, которая спорит, — попросил его Олег. — Если можно.

— Чего нельзя? Пойдемте.

Если предыдущие дамы находились, скажем так, не в юношеском возрасте, то особа, стоящая у окна, являлась ровесницей Ревиной. Ну, может, на год-два старше была, но не больше.

И да, она с собой спорила. Тихо-тихо, еле слышно и очень однообразно, повторяя одни и те же слова.

— Неправильно. Нет — правильно. Неправильно-неправильно. Правильно. Только так правильно.

— Н-да, — произнес Олег, тронул девушку за локоть и спросил: — А чего правильно? И что неправильно?

— Правильно, — повернувшись к нему, заявила та. — Все правильно.

— Что именно? — повторил вопрос Ровнин.

— Все! — как бы удивляясь его непонятливости, пояснила Голубева, а после сдвинула брови и добавила, поворачиваясь к окну: — Нет, неправильно.

— Малоинформативно, — развел руки в стороны Либман. — Но что есть.

— Пойдемте отсюда, — печально произнес Ровнин. Ему вдруг эту хворую девушку очень сильно жалко стало. Молодая ведь совсем. И симпатичная.

— Правильно, — одобрил медбрат. — Да блин! Теперь полчаса буду, как она, говорить. Правильно, неправильно. Тьфу!

Они вышли из палаты, наткнувшись при этом на Старыгину, которая, видно, дошла до двери и теперь направлялась обратно.

— А их навещает кто? — глянув женщине вслед, спросил Олег.

— Да как сказать? — кивнул Петр. — Не то чтобы часто. Нет, сначала вон Старыгину муж то и дело посещал, а после перестал. Месяца два, наверное, нос не кажет. Ну или в другую смену приходит, не в мою. К Нараевой вообще не помню, чтобы кто-то наведывался. А вот Голубева — там да, раз в неделю лейтенант молоденький заглядывает, фрукты ей приносит.

— Вот! — обратил внимание Олега главврач. — Что я говорил? И снова муж военный.

— Не-не, не муж, — возразил ему медбрат. — Брат он ей. Хотя в целом — да, муж тоже военный, причем в чинах. Лейтенант что-то такое говорил, прорвало его разок. Молодой же, поделиться не с кем своей бедой, стыдно ему говорить кому-то, что сестра в дурке, а душа просит. Еще упоминал, что супруг вроде как в больнице лежал после того, как она сюда попала.

Либман проводил Ровнина до самого выхода из здания, а после осведомился:

— Ну, мой друг, что вы по этому поводу думаете?

— Пока ничего, — честно ответил ему юноша. — Выписал из карт адреса и телефоны, опрошу супругов. Они-то, в отличие от жен, в своем уме, верно?

— Если эти господа пожелают с вами общаться, — резонно заметил Лев Аронович. — Военные — публика специфическая, со своим образом мысли и укладом, с ними не всегда получается наладить контакт. Помню, один мне как-то раз пистолет к голове приставил и требовал, чтобы его сын немедленно стал таким, как прежде. Как я ему объяснил, что невротические нарушения психики по щелчку пальцев не проходят — сам не понимаю. Думал — все, права была мама, когда советовала на гинекологию пойти, а не на психиатрию.

— Рад знакомству, — протянул ему руку Олег. — И спасибо за помощь.

— Какая там помощь? — пожал ему ладонь врач. — Если бы. Да, вот еще что. Не знаю, заметили вы или нет, но что у Антошкиной, что у Голубевой интонации при беседе с самой собой немного разнились. Совсем чуть-чуть, но это было. Понимаете, о чем я?

— Не очень.

— Это не просто бессвязная речь, — растолковал ему Либман. — Мы видели спор.

— Кого с кем?

— Увы, не знаю, — главврач вздернул плечи вверх так, что шею стало почти не видно, — и никогда не узнаю, даже если их вылечу. Вернее, когда вылечу. Они после ничего не вспомнят, это время останется белым пятном. Наш мозг гуманен, он убирает из памяти все, что было во время его помрачения.

— И очень хорошо, — произнес Олег. — Если мне, не дай бог, такое выпадет, точно ничего не захочу помнить. Тьфу-тьфу-тьфу!

Обратную дорогу он почти не заметил, раз за разом прогоняя в голове собранную информацию. В принципе, по всему выходило, что Францев прав, не бывает таких совпадений. Нет, если бы не сумасшедший дом, то можно было бы предположить, что случившееся имеет какое-то реалистичное объяснение. Например, что все эти женщины попали в секту, которая за что-то не любит военных и науськивает на них своих адепток. Разнообразные дети Шамабалы и искатели путей духовного возрождения и не на такое способны. Или что это все части какого-то любовного многоугольника. Олег еще года три назад посмотрел фильм «Анкор, еще анкор», он ему не сильно понравился, но то, что в военных городках еще тот разгул страстей царит, он запомнил. А тут вообще Москва, крышу куда сильнее у любого сносит.

Но дурка. Она била, как козырь, любую карту. И да — эти горемыки на самом деле спорили, Олег был согласен с главврачом. Только с кем? С собой?

Или с кем-то другим?

Вернувшись в отдел и поднявшись на второй этаж, Ровнин услышал смех и разговоры, доносившиеся из оперской. Наверное, следовало сразу пойти к Францеву, но он не удержался и заглянул в кабинет.