Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции
Я остался на полянке перед домом шашлыки жарить, а Илюха пошел с баней разбираться: воду в котел заливать, дрова колоть.
Из-за забора на нас неодобрительно поглядывал древний дедок — его огород по-соседски примыкал к «фазенде» нашего приятеля. Старик топтался то на крыльце своего дома, высматривая — что мы там, на полянке, делаем, то выходил на огород и прохаживался по нему одиноким орлом…
Увидав, как Илюха носит дрова к бане, чтобы затопить, старик поджал губы и проворчал:
— Додумались. На ночь глядя… Не боитесь после полуночи с чертями париться?!
Посмеялись мы с Илюхой на его воркотню и занялись каждый своим делом.
Около полуночи шашлыки у меня были уже готовы. Я окликнул Илюху, чтоб он шел есть, но он то ли не услышал, то ли опять за дровами в сарай ушел.
Поел я без него, бутылочку светлого высосал. Посидел на крылечке, отмахиваясь от комаров. На небо луна выкатилась, огромная — весь двор словно молоком залило. Каждую травиночку видно. Хорошо!
Только холод стал донимать — все-таки у нас не тропики, ночи зябкие.
Посмотрел на часы — мать честная! Полночь давно. Ну, думаю, как бы там ни было, а за столько времени уже три бани истопить можно. А Илюха все не шел.
Ну, раз гора не идет к Магомету, решил я… Собрался сам и по тропиночке к бане направился.
Прихожу — дверь в предбанник нараспашку, Илюхи нет. А баня натоплена жарко. Может, напарился мой дружбан до полного угару да к озеру побежал, охолонуться? Ну так сам вернется скоро. Не стал я его дожидаться — разделся и на полок залез. Согрелся. Сижу, блаженствую. Веничек дубовый запарил, на каменку из ковшичка плеснул — хорошо. Пар душистый клубами всю баню заполонил.
Вдруг слышу — дверь заскрипела, и Илюхин голос:
— Что, никак паришься без меня?
— А ты как думал? — отвечаю. — Меня не позвал. Первый пар себе одному загрести думал?
— Да я и не парился еще, — Илюха говорит. — Сейчас вот поддам жару…
И плесканул на каменку. Да так, что я еле утерпел — дышать стало нечем, и не видно ни зги. Чую — Илюха под боком толкается, на полок лезет.
Сидим, потеем. Илюха говорит:
— Давай веничком тебя попарю.
Дал я ему веник, повернулся спиной. Илюха веником машет — сперва легонько по спине охаживал, а потом как пошел хлобыстать — у меня глаза на лоб полезли.
— Эй, — кричу, — ты что-то разошелся! Что я тебе, Терминатор, что ли?!
Глянул вниз — а под полком, где воздух похолоднее и пара нету, яснее ясного видно: у дружка моего Илюхи не ноги, а… копыта. Перестукивает он ими, переминаясь на одном месте, и, слышу, приговаривает с усмешкой:
— Терпи-терпи. То ли еще будет… в аду!
Не помню, как я из бани вылетел — успел только полотенце в предбаннике схватить. Очнулся где-то на тропинке, на полдороге между домом и озером. Тихо кругом, в небе луна, звезды светят.
И прямо передо мной — Илюха. С полотенцем на плече от озера идет.
— Где ж ты ходишь-то, — говорит, — Толян? Везде тебя искал.
А у меня челюсть трясется и руки-ноги дрожат. В какую это историю я угодил? Не пойму в чем дело: вот он, Илюха, друг-приятель мой старинный, давний, стоит передо мной. Такой же вроде, как и всегда: глаза карие, нос картошкой, волосы темные, встрепанные. На щеке родинка с левой стороны. Смотрит на меня, как будто я с луны упал.
— Ты, — говорит, — чего такой?
— Какой — такой? — спрашиваю. А у самого челюсть мелко подрагивает, и зубы пляшут, друг на друга не попадают.
— Да странный какой-то. — Илюха плечами пожал. — В баню-то пойдем? А то ведь простынет, весь жар уйдет. Даром, что ли, топил, возился?
Что мне было ему сказать? На смех подымет. Скажет — перепил крепкого бочкового. Белочку словил. Насмешек после долго не оберешься.
А сам думаю: может, это я заснул в той бане нечаянно? Или правда померещилось? Мало ли как оно бывает. Но признаваться Илюхе, что трушу с ним в баню пойти, — ну, это совсем не дело. Ладно, думаю, была не была, где наша не пропадала!
— Идем, — говорю, — скорее.
Пришли мы с Илюхой в баню. Я дверь в парную открыл, посмотрел — ничего и никого. Даже веник мой на полке сухой лежит!
Разделись мы, зашли в парную, дверь закрыли. Я на полок не полез, внизу, на скамеечке устроился. А Илюха радуется — простыню расстелил, улегся на полке повыше.
— Поддай-ка, — просит, — на каменку.
Я в ковшичек воды набрал — поплескал, как он просит. Окутало нас жаром и паром, словно в теплую перину завернули. Сидим, пот с меня ручьями течет. Намылился я, мочалкой обтерся. И тут Илья веник мне в руки сует и просит — похлещи!
Ну, я его похлестал. А он:
— Слабовато что-то. Ты посильней давай!
Я посильней дал. А Илюха смеется:
— Да ты зря качался, что ли? Сильней надо!
Я со всей дури как пошел махать — аж руку чуть себе не вывихнул, а он все одно и то же твердит:
— Сильней давай! Чего силы жалеешь?!
Запыхался я, стою в поту, в мыле.
— Дай мне, — говорю, — хоть передохнуть, водичкой освежиться.
— На том свете, — Илюха отвечает, — передохнешь.
И голос такой чудной.
Я глянул — а у него пониже спины что-то черное извивается. Мать честная! Хвост.
Не выдержал я — заорал и сбежал опять из проклятой бани. Все побросал там — одежду, полотенце. В чем мать родила бегу к дому. У крыльца там свет горит.
А из дверей — Илюха. Увидел меня — обрадовался, руками замахал. Морда, правда, обиженная:
— Ты куда, — говорит, — Толян, подевался-то?
Пихнул я его с крылечка в кусты, шмыгнул в дом, дверь запер и забаррикадировался там. От греха подальше.
Слышу — Илюха ругается на чем свет стоит, на грядку упал, в земле извозился.
— Ты что, — кричит мне, — ошалел?!
А я притаился и не отвечаю. Не знаю я, чего мне ему сказать.
Стучался Илья, колотился в дом, но я так ему и не уступил: не открыл двери. Спать, конечно, нормально все равно не смог — какой тут, к едрене-бабушке, сон?!
Так и просидел до утра в кресле, завернувшись в одеяло и клацая зубами от ужаса.
А Илюха покричал-постучал да плюнул. Ушел куда-то.
Утром выяснилось — в машине спал, с включенным двигателем, чтоб не замерзнуть.
Тоже, конечно, не выспался толком.
Ох и злющий же у нас на другой день разговор был!
Встретились на крыльце, как на Эльбе.
Рассказал я ему — была не была — обо всей чертовщине, которая со мной в бане ночью творилась. Илюха поначалу смотрел на меня сердито и с подозрением, а потом вздохнул и признался:
— Я бы, — говорит, — конечно, никогда в такие идиотские байки не поверил бы. Если б сам на своей шкуре вчера не испробовал.
И он рассказал, как все было с его точки зрения.
Затопив баню, он какое-то время сидел возле печки, подбрасывал дрова, следил за температурой воды. Когда вода уже нагрелась, подумал, что, может, стоит еще дровишек заготовить, а то неизвестно, как эта печка жар держит, может, придется ее подтапливать, а дров-то уже нет.
Притворил он дверь в баню и пошел в сарай. Но поленья все показались ему толстоваты, поэтому он взял топор и начал колоть их на полешки потоньше.
Заготовил сколько-то, взял в охапку и пошел обратно через поляну, чтобы заодно и меня позвать, сказать, что баня уже готова.
Рассчитывал меня возле мангала застать.
— Но там никого не было, — тараща на меня круглые коровьи глаза, пояснял Илюха. — Я сразу подумал, что ты, меня не дождавшись, в баню пошел. Подхожу к дверям — а там заперто. И слышно, что внутри кто-то возится, хохочет, заливается. Я удивился: кроме тебя-то, Толян, никого в бане не может быть.
Только с чего ж ты ржешь там как конь? Дотянулся я на цыпочках и в окошко заглянул. А там все в пару, в дыму… И девка какая-то! Поворачивается ко мне лицом, глазами зыркает и рукой машет — зовет. Мол, давай сюда, ко мне иди.
Я там чуть не свалился вместе с дровами. Ничего себе, думаю, дает Толян! На час его одного с шашлыками оставил, а он уже девицу где-то подцепил. Да еще какую шалаву бесстыжую!
Ушел обратно в сарай, сижу — жду. Пока сидел один — засомневался. Откуда ж это Толька мог бабу подцепить среди ночи в маленькой деревне? Здесь же все с петухами ложатся, и вообще кругом одно старичье.
Подозрительно мне это показалось. Вернулся я к бане — а там дверь нараспашку. Захожу потихоньку внутрь — никого. И что странно: веники, ковшик, шайки — все внутри сухое, будто никого и не было. Стою, соображаю — вдруг дверь как хлопнет! И по крыше — дробно, россыпью застучало, будто десять мужиков там чечетку бьют.
Грохот стоит — оглохнуть можно! У меня аж сердце екнуло: ну, думаю, нашлись шутники. Сейчас крышу проломят — чего мы хозяину-то говорить будем?
Выскочил из бани, себя не помня, смотрю — никого нет. Ни на крыше, ни рядом, ни кругом. Луна же! Отлично все до самого горизонта видать.
Тут уж я всерьез за себя испугался. Решил, что это у меня галлюцинации.
