Евгения Хамуляк - Приключения зеркала (СИ)
Горькие слезы текли по щекам, обжигая юное лицо, и она спрашивала себя, чем заслужила такие несправедливые испытания. Разве мало ей было этого сиротского существования, этих невзгод, лишений, этого безысходного нищенского положения, этих унижений и грубых оскорблений со стороны взрослых и одноклассников?! Так напоследок ее хотели лишить последнего, что грело ее в те ненастные дни одиночества и тоски по матери, по безвозвратно потерянным счастливым дням в кругу семьи, что робким ростком питало ее тонкую фигуру и нежную душу, — надежду любить и быть любимой.
Где ты, мамочка?! Как ты могла оставить меня одну? Зачем тогда ты меня родила? Зачем я? — кричало отчаянно сердце бегущей в темноте девочки.
От такого последнего крика души, от навалившегося горя, она и вовсе потеряла рассудок и опасно неслась куда-то с закрытыми глазами, полными слез.
А когда открыла их, к своему ужасу обнаружила, что стоит у калитки в дом недавней знакомой, выдававшей себя за гадалку. И про себя с упавшим сердцем отметила, что и тут ей не везет. Она могла попасть куда угодно, а ноги ее принесли в самое не благоприятное для нее сейчас место. И что она здесь делает?
Аделя оглянулась вокруг и почувствовала странную тишину: собаки не лаяли, на улицах ей никто не встречался. Как она добралась сюда так незаметно? Еще более странным было увидеть открытую дверь, как-будто кто-то ждал ее. Или это случайность? Хотя какие тут могут быть случайности — открытые двери в ночной час да в таком жутком месте.
От усталости и удрученности своего положения Аделя не понимала что делать. А, так как возвращаться было еще страшнее, она решила-таки войти в дом. Однако ее никто не встретил, хотя было видно, что гостей здесь ждали. На столике с павлопосадским платком, который совсем недавно летал под потолком с другими вещами, лежали разложенные к ужину приборы. Вдруг знакомый уже голос, хриплый и простуженный, откуда-то из-под земли приглашал войти и подождать.
Аделина взяла кусок сыра со стола и неожиданно для самой себя быстро его съела. Весь этот ужасный день с его злоключениями не дал девушке ни единого шанса даже попить водички, только Ленин бутерброд, уже растворившийся в молодом организме, спас ее хрупкое тело от таких потрясений и удержал на ногах до поздней ночи.
Наконец, девушка услышала приближающиеся тяжелые шаги и напряглась, сама не зная чего ожидать и как объяснить свое присутствие.
Галина Витольдовна вошла в комнату, неся поднос, на котором дымились печеная картошка и мясо, и, увидев девушку, неожиданно всплеснула руками, уровнив горячий ужин, и опять, как днем, исполненная ужаса, упала на пол.
Аделя молчала. Это ужасная картина отчаянной реакции бедной больной женщины на девушку парализовала ее. В голове крутились слова извинений и какой-то ворох бессвязных оправданий на невероятные стечения обстоятельств. Несчастная вновь начала свои еле разборчивые причитания. Аделина хотела опуститься рядом с ней на пол и приобнять ее, но та резко вскрикнула, закрывая лицо руками, и бросилась в другую сторону.
— Что ты хочешь? Что ты хочешь? Я ничего плохого тебе не сделала! У меня есть сын, пожалей его! Он такой же, как ты, совсем юный. Не делай ему зла!
Эти слова Аделину окончательно скосили, и, упав на пол рядом с Галиной Витольдовной, она заплакала, цепляясь за уползающую на коленях женщину.
— Тетенька, ну что вы такое говорите! Меня зовут Аделя, я школьница, живу здесь недалеко, — в слезах проговорила девушка, разводя руки ведьмы, и пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы та убедилась, что она не представляет для нее никакой опасности. И вдруг, словно молнией пронзенная, Аделя невольно вскрикнула, увидев обезображенное лицо несчастной ведьмы. Не ожидая того, что предстало перед ней, девушка, хлопая глазами, была не в силах отвернуться, ошарашенно таращась на страшный свисающий, словно у индюка, нереально длинный нос.
Она еще долго не могла прийти в себя, и даже тогда, когда Галина Витольдовна в страхе убегала из дома, девушка все сидела и не двигалась, будто ее заморозили. Наверное, поэтому, спустя какое-то время, она встала, подошла к серванту, без труда нашла там деньги и спокойно вышла из этого проклятого места, направляясь к вокзалу.
Глава Вторая
Прозрение
Сказка, наконец, открывает свои волшебные двери, и девушка узнает, что она Зеркало.
Аделина сидела в зале роскошного ресторана, убранство и вид которого ежегодно становились Меккой всех туристов столицы, желающих увидеть блеск старорусской Москвы с ее барскими замашками, размахом русской души и гостеприимством.
Жители же Златоглавой заходили сюда просто вкусно покушать, пообщаться по делам в камерной обстановке с хорошим сервисом и, пожалуй, понаблюдать за туристами, не устающими восхищаться борщами и щами, неприлично кричащими на весь ресторан на разнообразных птичьих наречиях.
Аделина сидела у окна, за которым бушевала весна. Москва скидывала с себя серый зимний плащ, облачаясь в робкие зеленные расцветки. Яркое солнце, не скрывая своего безудержного фееричного настроения, дерзко отражало золотые купола церквей во всех маломальских лужах и немытых стеклах проезжающих авто.
Ее черные очки казались весьма кстати в такой яркий солнечный день, особенно в глянцевом блеске стеклянной веранды ресторана, где она расположилась. Солнце творило что хотело, отражаясь во всех начищенных серебряных чайниках и чашках беспрестанной игрой в зайчики, и порой официанты с подносами теряли равновесие, ослепленные зеркальными бликами. Однако вряд ли кто-нибудь из гостей или обслуги мог подумать, что очки Аделине были нужны вовсе не поэтому, а по другой причине. Вот уже полчаса она сидела с закрытыми глазами, с раскрытым в руках меню, в ожидании важного гостя.
Черные очки были в прямом смысле черными, через них не было видно ни единого предмета. Аделина всегда носила их в общественных местах в тех редких случаях, когда выходила из дома.
В животе урчало, голова кружилась, сердце неровно билось в груди, и Аделину то и дело бросало в жар. Меню слегка подрагивало в тонких руках, однако она продолжала напряженно сидеть, облизывая сухие губы, лишь изредка позволяя себе открывать глаза, чтобы посмотреть в черноту непрозрачных стекол.
Ресторан, как большой улей, наполнялся гостями перед обеденными часами; из-за популярности и престижности заведения сюда заходили именитые актеры, режиссеры, что вызывало шум и толкотню. Как, например, сейчас — шум в зале усилился, так как в ресторан прибыл настоящий табор, яркими красками влетевший в чуть тусклый зал с вековой лепниной старинного московского особняка. Алая рубашка барона и парчовые платки на крутых боках многочисленных цыганских жен вмиг раскрасили помещение в цвета ярмарки и праздника, привлекая всеобщее внимание. Туристы заохали, кто-то даже захлопал, казалось, только официанты сохраняли спокойствие и невозмутимость: может потому, что достопочтенная семья столичных цыган была здесь постоянным гостем, а может, идеальная вышколенность и безупречный сервис персонала сохранялись и соблюдались здесь также твердо и неотступно, как рецепты и качество русской кухни.
Аделина непроизвольно открыла глаза и тоже посмотрела в сторону возникшего шума. Однако, видя перед глазами черноту, ей пришлось только догадываться, что происходит в зале. Именно для этого и служили черные непроницаемые очки — на случай, если любопытство пересиливало, очки не давали ему ходу.
А зрелище было действительно прелюбопытнейшее, даже для видавшей разные чудеса столицы. Бородатый барон и его красивые, облеченные в золото чернявые жены неспешно рассаживались, щебеча и курлыча на своем языке.
Аделина, слушая этот непонятный гвалт, поняла, что с минуты на минуту ее мучительные ожидания прекратятся. Прибытие столь странной публики, завладевшей вмиг вниманием всех присутствующих, было знаком, что впереди ее ждет появление чего-то более удивительного. Поэтому девушка без страха сняла очки и, посмотрев туда, откуда доносились смех и шум, задержала свой взгляд на цыганском бароне, старательно контролируя чувства.
Будто почувствовав что-то, барон неожиданно встал и повернулся в ее сторону, выпуская ароматные клубы дыма из своей массивной цыганской трубки в поисках чего-то, что мешало ему спокойно усесться на свое место и приступить к обеду.
Достопочтенный хозяин цыганских судеб продолжил шарить черными глазами по залу, как вдруг его лицо дернулось, заметив прямой взгляд беловолосой девушки, одиноко сидящей за последним столиком на двоих. Он побледнел и замер в нерешительности, черные глаза округлились и стали часто помаргивать своими длинными пушистыми ресницами.
— Садись, кари, — потянула его за рукав одна из жен, однако он будто окаменел, глядя куда-то вдаль. Жена проследила за его взглядом и увидела, что он смотрит на молодую худосочную русскую женщину с белыми волосами, сидевшую далеко у окна. Цыганская жена фыркнула, но не переставала смотреть, напряженно наблюдая за дальним углом ресторана, а потом ее лицо тоже изменилось, и она побледнела.
