Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса III
Вздохнул:
— Не дури. Ну какой у тебя может быть самолет.
— Железный, — неуверенно предположил Файх. — Или алюминиевый? Из чего их сейчас делают? Впрочем, все это пустяки по сравнению с просекко, которое каким-то чудом дожило до моего возвращения. Или ты, как настоящий жадный немец из анекдотов, позволил гостям только пригубить?
— Нет. Просто слишком много купил. Потому что жадный немец — это у нас ты. А я — нормальный бесхозяйственный поляк. Хоть ты-то нас не путай, пожалуйста. Я чуть не рехнулся, когда понял, что все принимают меня за тебя. Спрашивали еще, где Анджей. Огорчались, что не пришел. Я что-то наврал; впрочем, неважно. Для них эта игра всяко закончена. А как дела у Греты Францевны? Представляешь, о ней никто даже не вспомнил. А если вспомнили, то не спросили. Не знаю почему. Вроде бы не далее как в понедельник лопали ее яблочный пирог и требовали добавки. И вдруг — ни слова, ни намека, ни единого вопроса.
— Ну правильно, — кивнул Файх, наливая себе вина. — Не о ком расспрашивать. Строго говоря, никакой Греты Францевны не было. То есть была, конечно, но не здесь и не сейчас. Она, к твоему сведению, умерла еще в позапрошлом ноябре. У себя дома, в Цюрихе. Не о чем горевать, старушка прожила долгую и счастливую жизнь, до сотой годовщины немного не дотянула. И умерла легко, не маясь болезнями, во сне, и улыбалась так, словно напоследок ей приснилось что-то очень хорошее. Хотя почему «словно»? Уверен, так оно и было.
Молчал, как громом пораженный, уставившись в пустой бокал. Умерла? В позапрошлом ноябре? Какого черта? Ничего не получилось? Но ведь я… ведь мы…
— У себя дома, в Цюрихе, — четко, по слогам повторил Файх и снова потянулся за бутылкой. — Голову, голову включи, она тебе еще пригодится. У нашей девочки Греты была безмятежная, счастливая жизнь, верь мне. И кстати, умение танцевать вальс пригодилось ей в этой жизни не раз — на собственной свадьбе и потом на свадьбе каждой из четырех дочерей. К тому же, когда пришло время умирать, Грета уже хорошо знала дорогу в те края, где август вечен и на деревьях всегда спелые яблоки, идеально подходящие для пирога. Мы с ней как раз мимо проходили, и я сказал: «Запоминай».
— Всегда знал, что в раю вечный август. Но даже не подозревал, что это действительно может быть так.
— На самом деле смотря для кого. Для большинства людей и рая-то нет никакого, не то что августа. Но нас с тобой это не касается. У нас свои дела.
Помотал головой.
— Так, погоди. Не путай меня. Для начала — Грета. И ее долгая счастливая жизнь в Цюрихе. Как она вообще туда попала?
— Подробностей уже толком не помню, давно дело было, — ухмыльнулся Файх. — Но как-то они на этот раз вовремя унесли ноги из пекла. Не вся семья, только Грета и ее отец. Кажется, просто поехали в гости к дальним родственникам, задержались на месяц, еще на один, а потом вдруг стало некуда возвращаться, вот и остались — примерно так. Изменить прошлое, конечно же, невозможно; задним числом перекроить судьбу человека, который уже умер, — об этом и задумываться-то не следует, если не хочешь раньше времени поседеть. Но сам знаешь, бывают такие августовские ночи, когда невозможное вершится само, по собственной воле, и все, что нужно сделать, — вовремя прыгнуть с моста, при условии, что он переброшен через реку времени, а гарантий в таком деле никогда нет, что может быть ненадежней капризной реки. Но Грете повезло. Ну и мне за компанию. И знал бы ты, как я устал от этого невероятного везения. Чемодан тем не менее надо собрать, никто не сделает это за меня. Даже ты, пожалуй, не справишься.
Встал, зажег все лампы, прошелся по дому, как смерч, сметающий на своем пути все, хотя бы отдаленно похожее на брюки, рубашки, документы, ботинки, бритвенные приборы и книги на немецком языке. Четверть часа спустя все было кончено, квартира по-сиротски пуста, а чемодан почти полон, но пока не закрыт.
Фабиан Файх снова воцарился в кресле, разлил по бокалам остатки вина. Сказал:
— Осталось положить в чемодан самое ценное имущество — твою жизнь. Но не могу же я отнимать ее, пока ты не допил просекко. Худшего вероломства нельзя и вообразить.
Улыбнулся, кивнул, залпом допил вино, поставил бокал на стол, закрыл глаза. Подумал: «Ну наконец-то». Подумал: «Интересно, какое оружие ты припас: яд, шнур или стилет?» Подумал: «Если сейчас ты примешься душить меня подушкой, это будет слишком смешно, чтобы умереть». Подумал: «Чего же ты тянешь и тянешь?» И только тогда на грудь легла ласковая рука; пальцы ее, однако, были холоднее и тверже металла, они легко проникли под кожу, сокрушая ребра, добрались до сердца, обхватили его нежно, но крепко, чтобы не вздумало убегать, и Фабиан Файх, никому не известный немецкий писатель в дурацких розовых шортах, командированный инженер, азартный игрок, балаганный шут, безупречнейший из ангелов смерти, прошептал в глохнущее от боли ухо:
— Душить подушкой — это действительно очень смешно. В следующий раз попробуем так.
Опустился на колени, смотрел снизу вверх, шептал горячо, торопливо, глотая слезы, смеясь:
— Как же долго я тебя искал, знал бы ты. Сколько глупостей успел совершить. Сколько прекрасных, удивительных, животворящих глупостей, и все — во имя твое.
Спросил:
— Ты так до сих пор и не вспомнил меня?
Подошел сзади, бесцеремонно потряс за плечо:
— Эй, открой глаза, мы уже дома. Здесь звезды синие-синие, а небо вот прямо сейчас изумрудно-зеленое, но если тебе не нравится, можно просто подождать минуту-другую, оно уже начало менять свой цвет на алый, самое время проснуться, пожалуйста, воскресай.
Улица Лигонинес
Ligoninės g.
Все желания гостей
Считается, будто театр начинается с вешалки; на самом деле он, конечно же, начинается с улицы, на которой стоит. Процесс подготовки зрительского восприятия запускается еще по дороге на спектакль, и тут ничего не поделаешь. Лучшие из режиссеров это понимают и учитывают, остальным все равно не объяснишь.
Всякая гостиница тоже начинается с улицы. И в отличие от театра, ею же заканчивается. Красивая тихая улица за окном сгладит если не все, то многие недостатки сервиса, шумный же проспект или индустриальный пейзаж способны испортить самое благоприятное впечатление — не только от гостиницы, но и от города. И какой тогда вообще смысл путешествовать.
Поэтому к выбору гостиницы всегда относилась очень тщательно. Почти не интересуясь интерьером номеров и меню завтраков, придирчиво изучала локацию. Предпочитала получать рекомендации местных жителей или более опытных путешественников, а в отсутствие таковых не ленилась искать фотографии и отзывы в Интернете.
На этот раз оказалось достаточно спросить Расу: что это за улица такая у вас — Лигонинес? По карте вроде бы в центре. Там отыскался на удивление недорогой отельчик на дюжину, что ли, номеров. Берут тридцать пять евро в сутки, кормить обещают как перед казнью, трогательно сообщают на сайте, что исполняют все желания гостей, — о чем еще мечтать?
Правильно, о тишине. И умиротворяющем пейзаже.
Раса, конечно, еще сто пятьдесят раз повторила, что подруга должна остановиться у нее, но информацию предоставила: тишайшая улица с односторонним движением, до Ратушной площади минут семь неспешным шагом, до Кафедральной — максимум четверть часа. Ни пивных, ни ночных клубов. И даже полдюжины фотографий послала, ее старшая внучка как раз получила в подарок телефон с камерой и теперь непрерывно щелкала все, что под руку подвернется, в том числе улицы Старого города. Вот и пригодилось.
На фото улица Лигонинес выглядела практически идеально — узкая, застроенная невысокими старыми домами, достаточно ветхими, чтобы не казаться глазированными пряниками, и черепица на крышах, похоже, потемнела от времени еще в начале времен. Тавтология, да. Зато красивая.
Решила: надо брать. Зарезервировала номер и, не отыскав на сайте опцию «раннее заселение», написала им письмо. Спросила: можно ли устроить так, чтобы в номер пустили не после полудня, а с утра пораньше? И сколько придется доплатить?
Думала — вот было бы славно. Потому что поезд из Москвы прибывает в Вильнюс в восемь утра. Теоретически можно сразу же отправиться к Расе, которая с радостью накормит завтраком и пустит в горячий душ, но после почти тридцати лет разлуки хотелось бы предстать перед подругой юности в блеске и всеоружии. А не жалобной морской свинкой со слипшейся шерстью и заплывшими от раннего подъема глазками.
Ответ пришел почти мгновенно и приятно удивил: номер будет готов к восьми, оплате же подлежит только дополнительный завтрак. В постскриптуме трогательная приписка, как на сайте: «Мы исполняем все желания гостей».
Такие хорошие.
Решила привезти им из Москвы конфет, как возила всем и всюду в старые скудные времена, когда халва в шоколаде и засахаренные лимонные дольки могли сделать счастливым практически кого угодно. Сейчас-то, ясное дело, московскими сластями никого не удивишь, а все равно гостинец — хорошее дело. Никогда не помешает.
