Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса II
Сам не понимал, что на него тогда нашло.
Это уличное кафе очаровало Тони с первого взгляда. То есть не столько кафе, сколько соседствующий с ним забор. Вернее, не сам забор, а рисунок на нем. И даже не рисунок как таковой, а затеянная неизвестным художником игра с пространством, простая и радостная, как младенческие «ладушки». Бесконечная череда звонких соприкосновений двух реальностей — нарисованной и данной в ощущениях.
Условно бесконечная, разумеется. Ну и что.
Кафе стало для Тони чем-то вроде городских ворот. Входом в Вильнюс — парадным, для дорогих гостей, и одновременно черным, потайным, только для своих. Хотя формальное пересечение административной границы населенного пункта состоялось несколькими часами раньше.
Приехал в гости к старинному, надолго пропавшему и внезапно объявившемуся другу, больше интересуясь предстоящей встречей, чем самим городом. Ну, то есть городом тоже. Но только как декорацией, на фоне которой должна была возродиться или окончательно угаснуть лучшая из юношеских дружб.
Поехал автобусом, как последний дурак, соблазнившись не столько экономией, сколько возможностью долго-долго смотреть в окно. Как-то не учел, что большая часть поездки пройдет в темноте, а спать, скрючившись на неудобном сиденье, — высокое искусство, требующее врожденного таланта и особой подготовки.
Поутру понял, что всем чудесам света предпочел бы сейчас просторную кровать с жестким матрасом. Но, конечно, не признался. Напротив, всем своим видом демонстрировал энтузиазм по поводу предстоящей прогулки. И был, к собственной досаде, чрезвычайно убедителен. Несмотря на слезящиеся от бессонницы глаза.
Шел по серо-золотому сентябрьскому городу как во сне; сновидениями, впрочем, остался доволен. Старинный дружище был словоохотлив и весел, как весенняя птица, все понимал с полуслова, как прежде, и вообще вел себя так, словно расстались максимум позавчера. А из мерцающего тумана, окутывающего реальность после всякой бессонной ночи, время от времени возникали вполне отчетливые и привлекательные визуальные образы: лиловый дом, рыжий пес, черные купола храма, полосатые тенты, синяя стена, зеленая калитка, желтые астры, темное серебро булыжной мостовой, влажной от недавнего дождя.
И вдруг проснулся. Остановился напротив безымянного уличного кафе. Разглядывал его минут пять. Наконец сказал: «Ого! Здорово».
Круглые столы, колченогие стулья и выцветшие на летнем солнце пестрые зонты стояли чуть в стороне от тротуара, на фоне наспех сколоченного дощатого забора, призванного отделить общественную территорию от двухэтажного жилого дома, обильно украшенного вывешенными на просушку панталонами. На заборе были нарисованы точно такие же круглые столы, стулья и зонты. Настоящее кафе пока пустовало, зато в нарисованном был аншлаг. Всюду сидели пары и небольшие компании, с чашками, бутылками и бокалами. Курили, болтали, потягивая кофе и вино. Одна женщина нюхала цветок, другая гладила забравшегося под стол кота; спутник смотрел на нее с такой нежностью, что Тони мгновенно раз и навсегда простил неизвестному художнику все многочисленные технические огрехи. Рисунок был неумелым, но назвать его бездарным можно было, только лишившись сердца и глаз. Именно в такой последовательности.
Предложил: «Давай кофе тут выпьем».
«Учти, кофе тут очень так себе, — ухмыльнулся друг. — Но все равно, конечно, давай».
Кофе и правда оказался отвратительным. Но какая разница. Чашка теплых темных помоев со сливками — посильная плата за уникальную возможность без всяких усилий оказаться одновременно снаружи и внутри картины, побыть зрителем и персонажем, оставаясь при этом собой. То есть художником, способным не только оценить по достоинству, но и удачно дополнить чужую работу.
Тони наверняка был единственным за всю историю кафе посетителем, который долго и тщательно выбирал место, сообразуясь исключительно с собственным художественным чутьем. Даже красную ветровку, которую снял еще в самом начале прогулки, достал из сумки и снова надел, хотя и без нее было жарковато. Но красное пятно вписывалось в общую картину гораздо лучше, чем невнятная бледно-серая клякса свитера. А ярко-зеленый шарф его спутника неожиданно стал идеальным финальным штрихом, придавшим их недолговечной многомерной композиции гармонию и завершенность. В данный момент это было гораздо важней, чем вкус кофе, большим знатоком и любителем которого Тони обычно нравилось себя считать.
Всегда доверял своей зрительной памяти, и она обычно не подводила, ориентироваться в незнакомых городах начинал буквально на второй день. Но тут перестраховался, записал на салфетке сложносочиненное, совершенно невыговариваемое название улицы: Стуокос-Гуцевичяус. Чтобы иметь возможность вернуться сюда в любой момент. Когда душа пожелает.
Душа желала часто. Порой — дважды, а то и трижды в день. Впрочем, специально искать кафе не пришлось ни разу. Как бы ни кружил по Старому городу, рано или поздно непременно оказывался у раскрашенного забора. И был этим чрезвычайно доволен.
Однако кофе там больше не пил. По утрам ограничивался бутылкой минеральной воды, вечерами заказывал вино — винная карта, в отличие от кофейной, была тут вполне ничего. А иногда просто останавливался на другой стороне улицы и подолгу смотрел, как живые теплокровные клиенты кафе смешиваются с нарисованными. Все ждал, когда они начнут переговариваться или, чего доброго, стрелять друг у друга сигареты. Но нет. Чего не было, того не было.
Обычная публика подолгу в кафе не засиживалась, зато нарисованные посетители всегда оставались на местах. Можно было неспешно со всеми перезнакомиться и не то чтобы придумать, скорее нащупать их истории, слишком бесхитростные, чтобы стать литературой, но трепетная бессвязная жизнь всегда интересовала его много больше, чем самые захватывающие сюжеты. Недели не прошло, а Тони уже знал и любил их всех, как старинных приятелей. Прелестная юная женщина, ласкающая кота, и ее нежный спутник с широким скуластым лицом. Мечтательный мужчина с сигарой и его белокурая подруга, уткнувшаяся в лиловый ирис. Юноша, устроившийся за столом в компании трех девиц сразу. Пришел с одной, по уши влюблен в другую, а несколько лет спустя наверняка женится на третьей, наблюдательному человеку это видно уже сейчас. Сногсшибательная седая красотка с добродушным толстяком, явно не первый десяток лет терпеливо сносящим все ее сумасбродные выходки. Худой, гибкий музыкант положил на стол саксофон, поставил перед ним бокал с вином — дескать, угощайся, дружище, — а сам шепчет что-то на ухо рыженькой девушке-лисичке, которая, заслушавшись, держит на весу кофейную чашку, забыв поднести ее к губам или вернуть на блюдце. Румяная толстушка пришла сразу с двумя кавалерами, втайне надеясь на захватывающее выяснение отношений, но мужчины так увлеклись беседой о шахматах (понятия не имел, почему именно о шахматах, но был готов съесть их нарисованные шляпы, если это не так), что бедняжка не знает, куда деваться от скуки. Строгая коротко стриженная женщина в очках читает меню с таким видом, словно должна найти там все грамматические ошибки и поставить оценку, ее симпатичный бородатый приятель разглядывает птиц, рассевшихся на настоящих, не нарисованных проводах, и, похоже, тихонько насвистывает.
А в одну парочку, разместившуюся почти в самом центре композиции, Тони натурально влюбился. По уши, в обоих. Но не в каждого по отдельности, а в изумительную сумму, неожиданно родившуюся в результате столь чудесного сложения. Мужчина и женщина, она в красном платье, он в зеленом пиджаке, оба темноволосые и большеглазые, с почти одинаковыми длинными чувственными ртами, похожи, как брат и сестра, но смотрят друг на друга, как любовники, которые вместе уже далеко не первый день и при этом только-только начали входить во вкус. «Отличный период, — думал Тони, — и для них он не закончится никогда. Хорошо устроились, черти. На таких условиях я бы и сам согласился быть нарисованным».
Всякий раз первым делом кивал им, как добрым знакомым. Смотрел испытующе: все ли в порядке? Ничего не случилось? Хотя, скажите на милость, что может случиться с нарисованными влюбленными, чьи руки навек соединились на бледной потрескавшейся столешнице — красный рукав, зеленый рукав, жизненная сила и гармония по фэн-шуй, страсть и покой по системе цветотерапии, могущество и стабильность с точки зрения популярной психологии. Как ни крути, отличное сочетание. Идеальное. Лучше не бывает.
Через неделю, конечно, уехал. Будь ты хоть трижды свободный (очень условно свободный) художник, а все равно вечно выясняется, что дома тебя ждут какие-то дурацкие, но совершенно неотложные дела. Два месяца спустя вернулся — всего на пару дней, рассудив, что это гораздо лучше, чем ничего. И тут же помчался на улицу Стуокос-Гуцевичяус — проверять, как там нарисованное кафе.
