Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса II
— Я тоже не видел — до вчерашнего дня. Наверное, только что открылись, там даже вывески пока нет. Такие хорошие! Принесли кофе и вино бесплатно, в честь новоселья — видели, как мы вещи таскали… А как там готовят рыбу, знали бы вы. И ходят туда исключительно лучшие люди в мире. Я с ними практически до ночи вчера просидел.
Вышли во двор, свернули на улицу, огляделись. Десятый дом — вот он, наискосок. Но ни белых тентов, ни столов, ни стульев, ни даже аромата специй и трав. Белая дверь осталась на месте, но была заперта, на окнах жалюзи, такие пыльные, что ясно — их не поднимали как минимум с самой зимы.
— Ну и где? — хором спросили друзья.
Пробормотал:
— Может быть, я перепутал номер?
Но твердо знал, что ничего не перепутал. Бессмысленно искать кафе с белыми столами в другом доме. Потому что вчера оно было именно здесь, в десятом. А сегодня его нет. И то, и другое — факты.
Однако улицу из конца в конец все-таки прошли. И снова вернулись к запертой белой двери.
Подумал: «Ужасно жалко. Но все это так похоже на самое настоящее чудо, что, может быть, даже и хорошо?»
Поднял голову и увидел, как блестят в окне второго этажа золотые заячьи уши. Подумал: «Кафе нет, а Золотой Заяц, выходит, все-таки есть. Вот это да!»
Сказал вслух, ни к кому не обращаясь:
— Самое поразительное, что я там вчера ел. И значит, теперь из этой невидимой еды состою. Отчасти. Что ж, уже неплохо.
Мартинас и Аста обескураженно молчали.
Отложив объяснения на потом, велел друзьям поглядеть на зайца, а сам бросился домой — проверять, на месте ли блокнот. И есть ли в нем хоть одна запись? А вдруг все исчезло?
Блокнот лежал на полу, в изголовье постели, до краев заполненный торопливыми каракулями. Бегло перелистал, проверил — вроде все на месте. Рассмеялся от облегчения. Торопливо записал на самой последней странице:
«Если, проходя по улице Скапо, вы увидите кафе с белыми столами и тентами, бросайте все дела ради возможности там пообедать. Потому что другого шанса получить в свое распоряжение полный перечень добрых примет и прочих чудес улицы Скапо у вас, скорее всего, не будет».
Поставил точку. Улыбнулся топчущимся на пороге и уже практически превратившимся в вопросительные знаки друзьям. Сказал:
— Сейчас сварим кофе, и я все расскажу.
Улица Соду
Sodų g.
Самый страшный страх
Весь день недоумевал: да что на меня нашло? Зачем затеял этот нелепый розыгрыш? Кто за язык тянул?
Утешал себя: ай, ладно. Что сделано, то сделано. Хочет обижаться из-за пустяков — ее дело. Все равно рано или поздно объявится. Документы тут остались и кредитные карты. То есть вообще все ее добро у меня, кроме наличных литовских денег, которые перед уходом сунула в карман. Но сколько там той наличности. Ночь в гостинице и то не хватит оплатить. Так что придет, куда ей деваться.
Думал раздраженно: хорошо, я дурак, и шутки у меня дурацкие, согласен, но какого черта на весь день отключать телефон? Позвони, отругай и забудь. Дело-то яйца выеденного не стоит. Ну правда.
Но после того как стемнело, уже не сердился, не обижался, даже не корил себя. Просто сидел на балконе, уставившись в разбавленную фонарным молоком чернильную синеву улицы, и беззвучно, безадресно молился: «Хоть бы ничего с ней не случилось, хоть бы все было хорошо, хоть бы пришла».
Да пришла, конечно. Усталая и сияющая. И не под утро, а всего в половине двенадцатого, детское время, не о чем говорить.
Сказала:
— Боже, Стас, в каком же прекрасном городе ты поселился, хитрюга. Всегда знала, что у тебя губа не дура. Захапал себе самый удивительный город на земле, знай наших.
Конечно, тут же растаял. Но все равно укоризненно проворчал:
— Телефон-то зачем отключила? Я волновался.
— А я не отключала. Сама сто раз пыталась отправить тебе смс, но ничего не вышло. Нет сигнала, и хоть убейся. Роуминг мой, что ли, шалит? Надо было просто с самого начала купить местный номер, но это до меня только сейчас дошло. Глупо получилось. Прости.
И обняла крепко-крепко. Как будто им обоим снова по три года и ее великая война за независимость еще не началась.
Чуть не заплакал от неожиданности и нежности. Буквально чудом сдержался.
Когда Стася написала, что собирается приехать на пару недель в самом конце лета, разволновался, как когда-то перед защитой диплома. Впрочем, положа руку на сердце, гораздо сильнее. Как перед Страшным судом, в который толком не мог поверить даже в те далекие времена, когда старательно играл сам с собой в доброго католика.
Словно бы со стороны оглядывал съемную квартиру, которой до сих пор был совершенно и безоговорочно доволен. Решил — вроде ничего. Но все же заменил хозяйские занавески на стильные жалюзи, скатал и спрятал в кладовую потертый ковер, завел новую джезву и яркие полосатые чашки, а уборщицу стал вызывать вдвое чаще.
Потом принялся за собственную внешность. Постаревший близнец — не самое духоподъемное зрелище для почти сорокалетней женщины. Ради Стаси целиком обновил гардероб, сменил парикмахера и даже стал регулярно бриться. Борода прибавляла к излишне моложавой физиономии как минимум десятилетие, помогала выглядеть собственным ровесником, и до сих пор это здорово упрощало жизнь, но на какие только жертвы не пойдешь, лишь бы сестра осталась довольна собой, посмотревшись в живое зеркало, встречу с которым малодушно откладывала столько лет.
Больше всего беспокоился за город. Понравится Стасе Вильнюс или нет? Скажет, что он слишком маленький? Слишком тихий? Безнадежно провинциальный? С другой стороны, до сих пор обаяние этого города действовало на всех его гостей, и почему бы Стася должна стать печальным исключением?
Все равно ужасно нервничал. Думал: это, наверное, все равно что знакомить невесту с мамой. Когда любишь обеих, слишком многое в твоей жизни зависит от того, понравятся они друг дружке или нет.
И сестру, и город, где жил уже без малого десять лет, любил, как саму жизнь. То есть Стасю, конечно, больше. Больше всех на свете — ее. Зато город с первого дня отвечал восхитительной взаимностью на каждое душевное движение, а сестра с детства старалась увернуться, ускользнуть от его любви, от их полного, даже для двойняшек поразительного сходства, от совершенно завораживающей его и пугающей ее внутренней связи, когда хочешь того или нет, а всегда знаешь, что чувствует другой. И почти всегда — о чем думает. Стасю все это бесило, она хотела быть отдельным, самостоятельным существом. Он же, напротив, больше всего на свете боялся стать отдельным и самостоятельным. Потому что какой тогда смысл.
Но все равно пришлось.
В детский сад они, конечно, ходили вместе. И когда дело подошло к школе, родители собирались записать близнецов в один класс, но Стася внезапно проявила удивительное для шестилетней девочки упорство. Не скандалила, не закатывала истерик, просто высказала свое желание, выслушала отказ и объявила бойкот всему миру. Две недели не разговаривала ни с кем, а свою комнату покидала, только когда отец выносил ее оттуда на руках. И в итоге настояла на своем, поступила в английскую школу на другом конце города, возить ее туда было очень неудобно, но пришлось.
И продолжила в том же духе: в выходные — со своей компанией, в походы — со своим классом, в институт — в другом городе. А замуж вышла вообще в Буэнос-Айрес. «Ближе жениха, конечно же, не нашлось», — сердито думал брат; впрочем, к тому времени он уже давным-давно научился быть сам по себе. А куда деваться.
После замужества Стаси они почти не виделись. Только когда одновременно приезжали навещать родителей, что случалось далеко не каждый год. В гости она, конечно, звала, и не раз, но скорее вежливо, чем настойчиво. А когда ехать предстоит не в соседний городок, а натурально на край света, хочется быть уверенным, что тебя там действительно ждут. Поэтому не дергался. И сестра, в свою очередь, отвечала на его приглашения неопределенно: конечно, обязательно, когда-нибудь выберусь, только, увы, не в этом году, потому что…
Да какая разница почему. Нет так нет.
И вдруг взяла и приехала. Когда уже ждать перестал.
Спросил:
— Ну что, отыскала Ужупис? Ты прости, я…
Перебила:
— А чего там искать? Пошла за угол, дождалась трамвая, все как ты сказал. У вас такие смешные разноцветные жетоны вместо билетов! Нигде таких не видела. Думала, придется спрашивать, где выходить, но водитель так четко объявлял все остановки, что промахнуться было невозможно.
Подумал: «Вот это, я понимаю, красивая месть. Ни слова упрека. Теперь будет делать вид, что ездила на трамвае. И с наслаждением наблюдать, как я краснею, бледнею и стараюсь отличить правду от вымысла. И прощения сейчас просить совершенно бесполезно, сделает вид, будто не понимает, о чем речь. А продолжаться это может неделями, знаю я ее. Кто, ну кто тянул меня за язык?!»
