Пока ты видишь меня - Хен Джу Пак

Вокруг перешептывалось довольно много людей, но, возможно, из-за того, что в одном месте собрались аж трое жнецов, они только глазели издалека и не могли приблизиться. Единственным человеком рядом оказался Чонун, нерешительно стоявший между Ханом и Чхолем.

А на другой стороне улицы, на переходе, где светофор продолжал гореть одним цветом, стояли Хэдан и мать Чонуна. Я жестом показал фее, что все кончено и она уже может позволить ему смениться. Она еле заметно улыбнулась, показывая, что все поняла, но затем ее лицо вдруг застыло.

– Что такое, Хэдан?

– Сестрица Хэдан?

Когда Чонун, услышав, как я что-то пробормотал себе под нос, проследил за моим взглядом и повернул голову к светофору, у меня появилось жуткое ощущение. Я, сам того не осознавая, оттолкнул Чонуна, словно пытаясь его защитить, а затем обернулся. За мной стоял отец Чонуна, пришедший в себя, подобрал кухонный нож, у которого обломился кончик, и теперь пристально смотрел на меня.

– Он меня видит?

Мужчина, тяжело дыша, взмахнул рукой, пытаясь попасть ножом прямо в меня. Да, видит. Не знаю, был ли это мимолетный порыв, но, похоже, он был готов умереть, раз все пошло не по плану.

Когда он снова замахнулся ножом, я подумал, что на этот раз притворюсь, что подставляю ему руку, а затем просто вырублю его. Я уже начал поднимать руку, как что-то быстро появилось между нами. Прежде чем я успел среагировать, мой слух пронзили задыхающийся стон и глухой звук. Это Чонун бросился прямо передо мной, а сразу после этого Хан взмахнул зонтиком и ударил им его отца.

– Это еще что…

Кончик зонтика-трости, согнувшегося посередине, указывал в сторону двоих людей без сознания. Чонун, бросившийся на нож вместо меня, истекал кровью. В тот момент, когда Чхоль и Хан спешно наклонились, чтобы осмотреть рану, я словно застыл и не мог пошевелиться.

Что только что произошло?! Эти слова застряли у меня в горле, а затем пропали. Как может человек броситься на нож вместо жнеца потустороннего мира? У меня бы не выступило ни капли крови, максимум он смог бы порезать мою одежду. Что этот парень наделал?! Эта ситуация была настолько шокирующей и трагичной, что мне, жнецу, которому не нужно было дышать, захотелось это сделать.

Сильный снегопад не прекращался, делая все вокруг белым, а сирены запоздавших машин полиции и скорой помощи звучали слабо, словно их тоже засыпало. Я с трудом перевел взгляд на другую сторону улицы. Когда цвет светофора сменился, все разошлись, направляясь по своим делам. Только один зонтик не был направлен вверх, а лежал на земле раскрытым, словно что-то прикрывая. Под ним виднелись ноги двух людей.

Может быть, она не видела? Прошу, не смотри. На лежащего на земле Чонуна, на то, как белый снег окрашивается в алый, на нас, наблюдающих за всем этим…

Желание смерти – это не случайность, которая накрывает, появившись совершенно неожиданно. Оно накапливается слой за слоем. По мере того как этих слоев становится все больше, они разрушают саму жизнь, заставляя бежать от нее. Не зная, что убежище на самом деле окажется наказанием, повторяющимся бесконечное число раз, душа повторно живет, пока эта боль не прекратится.

Когда я был человеком, я тоже столкнулся с таким выбором и пошел по этому пути. Но не все принимают такое решение. Точно так же, как я сделал свой выбор, Чонун сделал свой.

– Врата в Мёнбуджон не открылись, – раздался сквозь тишину, заполняющую комнату, голос Хана.

Чонун был на операции в больнице. Чхоль пытался последовать за ним туда, но мы с Ханом ему помешали. Он и без того серьезно ранен, а если за ним еще и последует жнец, ситуация может усугубиться. К счастью, Хэдан, которая была с матерью Чонуна, сказала, что пойдет с ней в больницу, чтобы проверить ситуацию.

Хану и Чхолю ничего не оставалось, кроме как пойти в мою квартиру и изредка поглядывать на мой телефон. Происшествие было такого масштаба, что мы бы не удивились, если бы открылись врата и меня утянуло в Мёнбуджон, но все было спокойно.

– Я же говорил, что все нормально, – пробормотал я, опуская руку, которой только что поправлял очки.

Мне хотелось посмотреть, как идет операция, с помощью телескопов, но я не мог этого сделать из-за боязни накликать беду. До сих пор меня это не волновало, но, когда я увидел, что Ли Чонун бросился на нож, чтобы защитить меня, жнеца, я стал осторожен в каждом своем шаге. Похоже, Чхоль и Хан чувствовали то же самое, поэтому они только переглядывались и наблюдали за мной.

– Это из-за того, что Ун нас видел? Но с ним ведь все было в порядке. И ничего такого не было…

– Но он ведь нас видел.

– Ун всегда был очень веселым! И никаких признаков чего-то подобного…

– Никогда нельзя сказать с уверенностью, что в душе у другого человека. Всегда может быть какая-то мина. И для Чонуна такой миной стал папаша.

– Когда Ли Чонун был школьником, его отец почти не приходил домой из-за романа на стороне. А еще они почти не встречались, кроме как в детстве, так что казалось, он и не вспоминал толком о своем сыне!

– Я тоже так считал. Но это ведь мое мнение, а не Чонуна, верно? Я не могу его судить.

Мне было неприятно, словно в рот забилось множество мелких песчинок. Боль другого человека – это всегда область, к которой больше никто не может прикоснуться. Тем не менее причина, по которой жнецы предотвращают самоубийства, кроется в том, что мы можем видеть прошлое. Мы можем видеть боль, тянущуюся через всю жизнь, и потому вероятность ошибки ниже, а значит, нам может быть даровано это милосердие, которое иногда заканчивается безумной отвагой.

Хоть все люди и кажутся одинаковыми, каждый человек индивидуален, а значит, нельзя сравнивать и величину боли, от которой они страдают и которую способны принять. Несмотря на то что об этом все знают, мы все равно забываем эту простую истину и совершаем одни и те же ошибки снова и снова. Я проделал огромную работу по предотвращению самоубийств, но всех спасти не удалось. Некоторые смогли положить конец своей боли и начать новую жизнь, но у других не получилось. Несмотря на все, через что я прошел, я так и не смог набраться достаточной решимости, чтобы просто идти дальше, словно ничего не было. Временами я был подавлен, мне было больно, и я даже сомневался в том, что делал.

Однако причина, по которой я продолжал выбирать эту работу, заключалась в том, что я верил, что она однажды закончится, как проходит всякая боль. Все когда-нибудь заканчивается. Была ли эта вера слишком беспечной?

– А, Хан. Твой зонтик сломался. Ты как?

Чхоль взял погнутый зонтик, стоявший у двери, и зацокал языком, говоря, что теперь его не починить. Сломался только сам зонтик, а деревянная ручка осталась цела, поэтому Хан смотрел на него безо всякого сожаления.

– Но о чем ты тогда думал?

– Что?

– Когда помог Уну. Ты ведь не собирался ему помогать, пусть вы несколько раз и ели вместе. Что взбрело тебе в голову?

Когда Хан украдкой отвел взгляд, словно не желая отвечать, Чхоль вытаращил глаза и стал настойчиво на него глядеть. Тогда Хан, почувствовав подозрение товарища, раздраженно вздохнул:

– Хорошо же, что я помог. Почему вы так себя ведете?

– Конечно, мы тебе благодарны. Но ты никогда себя так не вел, а тут на тебе! Кажись, за этим что-то стоит… Может, тебе до смерти осталось всего ничего?

– С чего это мне умирать? Я так поступил лишь потому, что вы с ним дружите.

– Эй, тебя разве когда-то такое заботило?

– Я не такой уж бесчувственный. Это у вас слишком много эмоций. Когда с человеком, который красил вам волосы, произошло то, что произошло, вы очень грустили, так разве не очевидно, что, случись такое с Ли Чонуном, вы бы огромный шум подняли? И Хён такой же.

Я тихо сидел, прислонившись к стене, но, как только услышал эти слова, тут же повернул голову и встретился со взглядом Хана, на лице которого так и читалось: «Так и есть!»

– Вы и сейчас совсем разбиты.