Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Ком в горле нарастал, мешая говорить. Я глотнула, чтобы отогнать его, усилием воли преодолела спазм и набрала побольше воздуху. Я заклинала зло, как индийские факиры заклинают кобр:
— Мы понимали, что пробраться через границу непросто — тут всех грабят. Большевики грабят, и мародеры грабят. Отец — честный человек. Он не взялся за невыполнимое дело. Не стал вывозить сокровище по частям, как ему говорили. Он поступил умнее — увез ключ от него. Теперь, кто бы ни пришел к власти в стране, без ключа не сможет добраться до тайника. С той стороны границы нас ждал человек, которому, по справедливости, и принадлежит клад. Но отец… папа… умер. А я тому человеку ничем не обязана. Я отдам вам ключ от клада.
Мерзавцы молчали. Теперь я сама чувствовала себя коброй перед прыжком.
— Клад спрятан хитро. Он у всех на виду, но возьмет его только тот, кто знает секрет. Я расскажу, как найти его. И — взять. Если вы уйдете, не причинив мне вреда, — получите ключ от несметных богатств.
Мне даже не пришлось делать паузу, чтобы получить ответ: оба они согласно закивали, тряся немытыми лохмами. Я даже развеселилась, глядя, как усердно они вытряхивают вшей на воротники. Хитрые их прищуры меня не обманули.
Но я успокоилась наконец, потому что дотянулась до предмета в потайном кармане и крепко обхватила его рукоятку. Один патрон. Какая жалость, что остался только один патрон.
— Я вижу, вы согласны: хорошо. Ключ хранится в чемодане отца. Это не простой ключ. Глядя на него, никто даже не заподозрит, что эта вещь способна открыть богатейший клад в истории. Дар Хранителей — величайший, ценнейший клад, спрятанный много веков назад древними царями Египта. Ключ к нему необычен. По виду — это всего лишь бумага с картинками и гранитный осколок с выдавленными на нем символами. Я расскажу подробно, что нужно сделать, чтобы открыть клад…
И я рассказала. Я сняла с шеи мертвого отца ключ от чемодана, выложила книги, спящие египетские амулеты са, мекет, магический стебель Уадж, рукопись папиной книги о жреческих обрядах во имя божеств Хеки и Ра, и тот папирус, который продали отцу наследники капитана Бутенева, что плавал в страну пирамид вместе с графом Орловым… Полотняный мешочек с осколком гранита я тоже отдала им, подробно объяснив, зарисовав на схеме, куда именно надо вложить его. Назвала место и час. Карандашом записала на листке из блокнота отца все, что требовалось сделать и сказать.
— Иначе клад не дастся вам в руки. Вот. Теперь вы знаете все. Уходите!
Они переглянулись, весьма озадаченные. Каждый как будто спрашивал другого: что, мы и в самом деле уйдем?
— Если хотите достать сокровище — надо спешить. Время не ждет, — подстегнула я.
Убийца с козлиной бороденкой хмыкнул, сунул полотняный мешочек в карман, повернулся и, не произнеся ни слова, зашагал в сторону станции. Гундосый уходить не торопился — он все елозил по мне сальными глазками, изучал выражение моего лица, надеясь отыскать признаки ослабления воли.
Тогда я стянула перчатку с правой руки. И тут же предъявила этой сволочи последний довод. Направив дуло револьвера ему между глаз, взвела курок.
— Не жадничай, — сказала я. — А то заглотнешь больше, чем сможешь переварить.
Тусклые холодные глазки дрогнули; нервно глотнув, он вытер рот рукой и стал пятиться от меня. С посеревшего лица не сползала кривая ухмылка.
Добравшись до ближайшего дерева, он укрылся за еловыми лапами, и я увидела его спину: он побежал, сигая, как заяц, улепетывающий от своры собак.
* * *Зимой 1917 года в голодном и холодном Петрограде, растерзанном войной и революцией, появились две неприметные личности. В толпе мешочников, сошедших с подножки поезда на Финляндском вокзале, они ничем не выделялись: еще два мелких, злых хищника в людском море.
Оглядевшись по сторонам, они нырнули в бурлящий на перроне поток. Они ничего не боялись.
Их вело чувство, гораздо более сильное, чем страх.
Точный адрес они по своей провинциальности не подумали спрашивать, рассчитывая, что всякий укажет им дорогу… И потому на поиски у них ушло больше двух дней. Они были неутомимы, но не знали города.
В столице оказалось слишком много «каменных истуканов, похожих телами на львов, а лицами на людей» — именно об этом «хищники» спрашивали всех подряд, пытаясь определить, где находится нужное им место.
Четыре скульптуры у обвалившегося моста на Фонтанке не подошли ни числом, ни женской статью. Той же неправильностью отличались египетские статуи на Каменном острове, на набережной Малой Невки. На Полюстровской набережной скульптур снова было четыре, а не две. Два изваяния во дворе Строгановского дворца показались малы, да к тому же располагались не у реки.[14]
К вечеру второго дня, замерзшие и обозленные, неприметные личности все-таки выбрались к двум заметенным снегом сфинксам напротив Академии художеств.
Надпись на постаменте убедила их в том, что своей цели они достигли.
— Ну, наконец-то! — гундосо воскликнул один и похлопал рукой по заснеженному граниту. — Вот они, истуканы, туточки.
Другой, взобравшись на сугроб, рассматривал лица сфинксов. Ему показалось, что глаза их следят за ним и его товарищем.
— Слушай, — спросил он вдруг своего приятеля. — А ты… того? Как думаешь? А вдруг девка надула нас? Не боишься?
Гундосый расхохотался, а потом вдруг обиделся.
— С чего это я стану бояться? — сказал он. И, присвистнув, спросил: — Чегой-то ты задумал, дристун паршивый, козлиная борода? Нежли какой финт насочинил?
— Да нет, — пробормотал его приятель, озираясь по сторонам. — Я же так только. Что-то мне вроде не по себе.
— Холодрыга, конечно. На вот, глотни согревающего. Давеча в трактире у одного фляжечку умыкнул. Делюсь с тобой, как честный человек…
Укрывшись за каменным парапетом от ветра, выпили по очереди водки. Вечерняя синева быстро окутывала город, проливалась на невский лед темными чернилами. Кое-где желтый масляный свет фонарей разбавил ночь, но его было слишком мало.
— Ну, давай уже, что ли? Час глухой самый, — подначивал один.
— Погодь. Слышишь — снег скрипит? Бредет кто-то в той стороне. Еще, поди, заметят нас, — отвечал другой.
— А позже конный разъезд застигнет! Комендантский час в Питере, слыхал?!
Сварливо переругиваясь, разогретые водкой, они привалились друг к другу боками, подождали еще. И еще.
В полночь, уже не чувствуя ног, гундосый очнулся. Его приятель заснул, зарывшись в сугроб. Лицо его с закрытыми глазами побелело, но он дышал: от губ и носа веяло теплом.
Гундосый поднял голову вверх: ему показалось, что каменный сфинкс справа шевельнулся и подмигнул ему.
Негодяй вздрогнул, ухмыльнулся. Он не стал расталкивать своего дружка; воровато оглянулся по сторонам — все вокруг было тихо, лишь ветер крутил поземку над сугробами набережной. Тогда он потянулся рукой за пазуху к своему приятелю и потихоньку выудил оттуда полотняный мешочек с гранитным осколком. Достал нож и сунул спящему под ребро, придержав и надавливая посильнее, пока приятель хрипел и дергался.
Потом, деловито обтеревшись снегом от крови, спрятал нож и вынул из своего заплечного мешка потайной фонарь, каким моряки пользуются на флоте для подачи сигналов. Разжег фитиль кресалом, прикрыл огонек колпаком. И принялся действовать.
Отыскав указанную на бумажной схеме выщерблину в правой скульптуре, вынул гранитный осколок из мешка и приладил его точно по выемке. Камешек встал на место, закрыв собою выщерблину так ровно и точно, будто прирос на прежнем месте.
Гундосый отошел от сфинкса и встал посередине на равном от каждой скульптуры расстоянии.
Теперь, поворачивая голову, он мог видеть лицо и глаза одного сфинкса слева от себя, и другого — справа.
— Ну, пора.
Развернув перед собой бумагу с подсказками, он принялся, запинаясь, читать, произнося вслух абсолютно бессмысленную для его уха абракадабру.
Дико звучали посреди завываний северного ветра имена Тота и Исиды, древнеегипетские заклинания, призывающие Око Ра, Око Гора, оружие Сетха, стрелы Сехмет, повелителя Бау Анубиса и душу самого Небмаатра,[15]«льва ужасного, поправшего нубийцев, разорвавшего всех вождей их, лежащих в крови, один на другом…»
Гундосый читал, отворачивая лицо от леденящего дыхания пурги; глаза его слезились, и он не мог видеть того, что творилось вокруг под прикрытием кромешной тьмы.
Он не замечал, как стекаются юркие тени, окружая его со всех сторон; как при неярком свете его фонаря загораются нездешним светом крохотные злобные огоньки вокруг; он не увидел, что убитый им приятель уже погребен, скрыт под грудой тел, что хищные лапы топчут его грудь и довольно урчат, вылизывая еще теплую кровь из перекушенной артерии…
