Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Последнее прозвучало зловеще, как угроза. Но вдруг бабка взволновалась.
— А ну, стой-ка! Что это там? Мерещится мне… Ты, когда сюда шел, ничего не видал? За колодцем? Последнее время у нас с водой плохо…
Ответа я не разобрала. Потом говорящие притихли. Я затаила дыхание. И снова раздался свистящий старушечий шепот:
— Ладно, иди спать. И смотри — молчок! За приезжими этими поглядывай. Девки бойкие, парни шустрые. Не ровен час…
Я удивилась — чего это старуха нас опасается, чем это мы ей не угодили? Но разговор в сенях уже окончился. Собеседник старухи что-то буркнул и, потоптавшись, ушел.
Едва я успела лечь и укрыться одеялом, в сенях скрипнула дверь — вошла бабка Устья.
Приблизившись к кровати, где лежали мы с Ольгой, бабка постояла над нами, слушая дыхание спящих девочек.
Что-то тихо побормотала себе под нос — вроде бы молитву, не знаю — и ушла к себе на полати, за занавеску, спать.
Странная эта Устинья. Что за тайны могут быть у простой деревенской старушки?
Хотя, если честно, на простую старушку она нимало не походила. Скорее на ведьму или Бабу-ягу. От одного ее голоса у меня мурашки по спине бегали. Здорово она меня напугала.
Заснуть удалось только под утро.
* * *— Ну, так что вы хотите узнать, ребятки? — сощурившись, спросила нас вечером бабка Филиска.
Весь долгий северный день мы развлекались, как могли, стараясь совмещать приятное с полезным. Осматривали деревню, ходили к колодцу-журавлю, помогли наносить воды для бани и домашних нужд нашей хозяйки бабки Устьи; потом в бане парились с дороги и даже ныряли в ближайшее озерцо.
Называется оно Рыбозеро, но рыба тут совершенно ни при чем: «рыб» по-местному — «куропатка». Я заметила, что здесь вообще многое как-то сбивает с толку… Сказала об этом Диме и Леве, но они только хмыкнули.
Девочки купаться не решились, ждали мальчишек на берегу. Среди молодого ельничка комарье налетело жрать нас как оглашенное. Ребята нырнули в воду со скалы, и Лева сразу отказался от мысли поплавать: вода в хрустально-чистом озерце, как в полынье зимой, — ледяная. В августе никто здесь не купается, хотя вообще-то еще тепло.
Федя показал нам ягодники — они совсем рядом с деревней, далеко ходить не надо. Поели немного морошки и брусники. Все ягоды, кроме морошки, местные называют одним словом — «бол», а может, я что-то не так поняла, не знаю.
Возвращаясь деревенской улицей к дому Устьи, смотрела на лица местных. Эти люди избегали открыто глядеть на нас, но исподтишка наблюдали за чужаками с какой-то тревогой.
И только один нам явно радовался — давешний дед, обитатель древней развалюхи.
Он снова торчал на своем крыльце, придерживаясь за ручку двери, как будто и не уходил никуда, врос ногами в землю.
На вид дряхлый и слабый, странно, что он все время один — такой старый человек, несомненно, нуждается в уходе.
Мне почудилось, местные его побаиваются. Но чем он, больной и немощный, мог напугать их?
Его присутствие давит на людей. В особенности — на Федора. Проводник наш просто сам не свой делается, когда видит старика. Вот только что улыбался, рассказывая про здешнюю охоту, а увидел горбатого деда — и заледенел весь.
Дед уставился на нас. Водянистые глаза его уперлись в меня. Он поднял правую руку и поманил:
— Эй! Девочка. Подойди, не бойся…
Что-то прошелестело надо мной, изнутри словно черной водой Рыбозера захлестнуло, в ушах заколотилась кровь…
Опомнилась я только, когда услышала голос Федора:
— Дед, аста!
Кажется, я сделала несколько шагов в сторону дедовой избы. Старик открыл черный беззубый рот, ухмыльнулся.
— Нейчукэ! Нейчукэ…
Федор схватил меня за руку.
— Аста!
Сердито замахал на деда, дернул меня за руку, и мы ушли.
— Что случилось? Кто этот старик? Чего хотел? — недоуменные вопросы посыпались на Федора, но он вместо ответа набросился на меня:
— Зачем ты пошла к нему?
Проводник наш был встревожен и раздосадован.
— Но он же меня звал, — растерялась я. — Старый человек. Может, помощь нужна?
Я ничего не понимала. Ольга с Татьяной и ребята вытаращились на меня, как на ненормальную.
— С чего ты решила, что он тебя звал? — тихо спросила Ольга.
Я, в свою очередь, уставилась на ребят.
— А вы что, ничего не слышали?
Лева выпятил толстые карасьи губы и помотал головой.
— Не понимаю, что мы должны были слышать? Старик молчал.
— Да нет же! Он звал меня. — Я совершенно растерялась. А тут еще и Федор напустился как бешеный:
— Никогда не подходи к дому Матти, поняла?! И вы все тоже! Никто не подходите! А то лишит он вас ума — ищи-свищи потом по всему лесу… Эх, в пеньки вас, городские… туды-ы растудыть!
Федор кипел от злости. Нижняя челюсть у него мелко и страшно подрагивала, будто он пытался раскусить ею какую-то невероятно твердую кость — раскусить, размолоть в муку…
Мы молчали, потрясенно наблюдая за пугающей метаморфозой нашего проводника. Такой добрый, веселый, спокойный парнишка — и вдруг…
Федка удалился, дергаясь и подскакивая на ходу от напряжения, от распирающей его злобы.
Мы переглянулись. Случившееся всех обескуражило.
Деревенские по-прежнему наблюдали за нами. Они явно ждали от нас подвоха, беды, лиха какого-то. Почему? Чем мы их обидели или напугали? Все это было непонятно, обидно и очень странно.
* * *В избе бабы Устьи нас поджидали горячий чай из настоящего латунного самовара с печеньями и вареньями и местная сказительница — самая старая, не считая дряхлого Матти, жительница Корбы бабка Филиска, или полным именем — Фелицата. Устьина сестра.
Она была еще меньше и худее Устьи. Сухонькая, коричневая, с серебряными прядками волос, торчащими из-под белого в цветочек платка, лицом она напоминала пряник и была вся такая уютная. Пахло от нее чем-то сладким, травами какими-то, вроде аниса.
— Ну, что же вам рассказать, ребятки? — прошелестела Филиска.
Лева заулыбался, принялся размахивать руками и разглагольствовать. Он это любит. Уже и тему своей диссертации приплел…
Филиска вежливо кивала, а Устья взяла Федора под локоть и, отведя его за занавеску, стала о чем-то там шептаться с ним.
Мне страшно хотелось узнать, о чем они говорят. Поэтому я подобралась ближе и прислушалась. Слышно их было неплохо, но…
— Эдго куччуну колдуйнот? — настойчиво допрашивала Устья уже знакомым мне свистящим шепотом. — Эдго колдуйю? Колдуйю?
Моих скромных филологических познаний хватило только, чтоб догадаться, что речь идет о колдовстве. Встревоженная, я отошла от занавески.
— Ну, так что же вам рассказать? — еще раз спросила, доброжелательно оглядывая ребят, бабка Филиска.
— Расскажите что-нибудь о колдунах! — попросила я. — Они существуют?
Шепот за занавеской прервался. Устья и Федка вышли из своего укрытия и подозрительно уставились на меня.
Девчонки и ребята вместе с Левой — тоже. Предложенная мной тема им показалась странной, чтобы не сказать — дикой.
Все молчали. Стало слышно, как шелестит на улице дождик, тихий, моросящий.
В окна заглядывала белесая мгла. Капли тумана оседали и скользили по стеклам, похожие на слезы какого-то огромного невидимого существа.
Однако Филиска, как ни в чем не бывало, улыбалась своим темным пряничным ротиком. Услыхав мою просьбу, она покхекала, откашлялась, рассыпая сухие крошки своих старушечьих смешочков. Сказала:
— А что же? Про колдунов так про колдунов. Моей мамке ее мамка сказку сказывала про одного такого, который с городом воевал.
— С каким городом? — удивился Лева.
— С вашим. Когда его еще на свете не было, — хитро прошамкала Филиска. Девчонки переглянулись, а Игорь степенно попросил:
— Рассказывайте, бабушка Фелицата.
И Филиска нам рассказала.
Лева записал ее повествование слово в слово и после литературно обработал запись для одного журнала. Вырезка той публикации до сих пор хранится у меня.
Пророчество о небесном граде
В давние времена жил на берегу холодного моря народ, старые люди. Сами они так и называли себя — люди, людики, людины.
Были людики племенем бродячим, занимались кто охотой, кто — рыболовством. Грибы, ягоды, мед собирали, оленей разводили, соль варили. В общем, жили — не тужили, хозяйничали на своей земле как умели, не бедствовали.
Вместо богов почитали они хозяев «ижэндэд» — духов озер, рек, камней, лесов и деревьев. Люди старались хозяев не сердить, ублажали их по мере сил. Выливали к корням деревьев молоко, оставляли у камней рыбу из улова. Делились всякой своей добычей и удачей. И, конечно, почитали предков.
Мертвые, которые свою жизнь окончили и ушли в Маналу, — они ведь умней живых, как старшие умнее младших. Вот они своему роду на земле помогают, советы дают, оберегают от несчастий.
