Александра Огеньская - Старовский раскоп
— Правда, сынок. Лекарство делаю. Ты там потерпи недельку, хорошо?
Тоскливо сделалось после разговора — хоть вой. Иуть Инна и уверяла, что со Славкой стало чуток лучше, что вместо трех припадков в последние дни только по два. Вот радость-то…
И ведь, самое скверное, Антон теперь про ту девчонку, которая будущая жертва, почти всё знал. И сделалась ему девчонка глубоко симпатична. Вся, от и до. Нормальная такая, обычная девчонка, ни в коем разе не магичка, вообще, кажется, ни во что паранормальное не верящая… не верившая до последнего момента. Здоровое такое рациональное мышление, чуть нервный характер, определенный темперамент, неглупа. Весьма порядочна. В девятилетнем возрасте разбила коленки очень сильно, с тех пор безумно боится вида крови. Прикинул, каким шоком была для нее та царапина на плече, сделалось неловко и стыдно. Работает в каком-то музее. Лето проводит в археологических выездах. Десятки мелких подробностей вроде привычки за завтраком читать газету…
…И еще обрывками, но ярко — бег босиком по траве. Утро. Раннее. Утомленные ночными посиделками у костра братья-археологи спят, привычно перепутав, где чья палатка. И Валя Никифорова, конечно, опять проснется в объятьях Лёни Степанца и будет шумно и смущенно изумляться. Леня Степанец тоже будет изумлять, но довольно, как объевшийся сметаны кот. И Костя Меленчуков опять промахнулся мимо палатки — спит на травке в обнимку с гитарой. Тихо в лагере до того, что кажется — задень какую травинку и услышишь, как росинка с нее скатится хрустальным перезвоном. Пахнет цветущим шиповником и земляникой. Солнце пригревает пока еще робко, а у реки мычат коровы. Спять археологи. И босые ноги мокрые, штанины джинсов снизу тоже набухли, и шуркнет в траве тощий ужонок — испуг напополам с восторгом.
Или четыре часа вечера, заняться особо нечем, поскольку глаза уже слезятся и от пыли сопливишь, и думаешь уже — на кой подалась на такую пыльную работу. А за окнами музея осень, листья вертятся под дождем, ветер их швыряет в стекло, а они валятся, валятся… И лужи. И еще целыми реками зонтов расцвеченная улица.
А еще купание на реке. И ящики необработанных черепков. И руки в туши для разметки шифров. И пыльные отчеты экспедиций. И патина на чаше железного века. И бусины из могильника А-6. И еще куча всего. Но больше всего пыли и уютного ощущения найденного в жизни места…
А потом, значит, заявился Антон и всё испортил. И пошло всё насмарку. И превратилась жизнь алинина в сплошной кошмар. Единственное, что Антон мог бы выдать за слабенькое оправдание — его жизнь тоже с некоторых пор сильно напоминала липкий страшный сон, из которого и рад бы проснуться, да не можешь. Вдвоем в одном соку варимся.
Да, и еще. Появился какой-то мужчина. Через бред и припадки ярости осознал только вчера вечером — кто-то есть. И этот кто-то с больными глазами и острым запахом пота очень не понравился Антону. Впрочем, сейчас Алина чутко, неровно спала, снов ей не снилось, на душе слежалось комом всё тоскливое и неприятное, делать особо было нечего, размышлять не только не о чем, но даже и вредно размышлять.
Антон натянул куртку, прихватил пачку сигарет из нового блока и ушёл в вечер и метель — гулять по городу. Погода, кажется, не очень располагала, но на погоду Антону было плевать. Чтобы ни о чем не думать — само то.
Он просто пошёл сквозь снег известным уже маршрутом — два двора, музей Революции, памятник вождю мирового пролетариата — на воздетой в светлое будущее руке сугроб, чахлый венок у постамента почти полностью завалило. Тридцать пять шагов по прямой, затем поворот. От поворота — бульвар в обрамлении едва пробивающих тьму фонарей. Небо белесое, снежинки лепятся в глаза, нос, тают на губах и щеках, лезут за шиворот, сигарета не хочет гореть, только шипит и чадит сырым дымком. Летит в сугроб урны. "Уууу-шшш-уууу, — подвывает ветер. — Иди домой, ссссспать! Ууу-шшшшш…." Упрямство заставляет двигаться дальше — хочется устать, как собака, промокнуть насквозь, до самых костей, продрогнуть, чтобы в гостиницу возвратиться свалявшимся пухом в подушке и не видеть больше этого убожества, и не знать про во сне тихонько поскуливающую девчонку на самом краю земли…
Ууу… шшш…
Мир был бы намного проще, если бы с самого начала учили, как, говорят, учили прежде: простецы — низшая форма разумного бытия в лучшем случае, в худшем — не слишком подходящий корм. Никаких угрызений совести.
Ууууууууу! Шшш!
"Домой, — толкает в плечи ветер. — Откуда пришшшел, ступай! Не рады тебе здесссь!" А то Антон не знал. Ему рады в единственном месте на свете — дома. Там тепло, светло, там на полках книги, жёнины статуэтки из необожженной глины, диски с музыкой, славкины модельки космических кораблей и машинки… А здесь что? Здесь ветер, тьма, холод собачий, и метель, метелища, вьюга белесая, до костей пробирающая…
— Ааааа! — закричали. Потонул вопль в метели, заглох. Если бы не тонкий пантерий слух… Кричал мужчина. Отчаянно кричал, словно бы в последний раз. Но дела простецов должны были быть Антону безразличны. Мало ли, кого режут в ближайшей подворотне, в снулом дворике имени Борцов Революции. Скажите, какой с этого факта интерес Антону? У которого у самого проблемы выше крыши? Ну?
Отшвырнул вторую не зажженную сигарету и рванул в подворотню. Поглазеть, наверно.
А в подворотне черное и гибкое билось с неопределенным, серым вроде бы, тяжелым… Подымая тучи снега, мусора, даже земли и мерзлой грязи. Этакая отчаянная грызня теней… В рампе театра… Что за? Антон, сквозь метель силясь понять, замер. И с этим замешательством фатально опоздал. Черное и серое разъединились, черное с утробным рыком откатилось в сторону, поднялось на четыре лапы, сделавшись просто огромным, и, плавно скакнув, исчезло в метели за поворотом.
Серое осталось лежать неподвижно, всё менее оставаясь серым и всё более — темным, оформляясь силуэт мужчины.
— Эй, Вы как? — окликнул силуэт Антон, уже подозревая, что ответа не дождется.
И не дождался. Осторожно подошел и опустился на колени. Неотзывчивость мужчины объяснялась просто — тот был мертв. Во всяком случае, пульса у него Антон не обнаружил, а растерзанное горло подтверждало самую черную антонову догадку. Помочь тут было нечем. Сначала, было, подумал: "О, помер. Надо же". Потом поглядел в лицо, припомнил — знакомое. А потом сообразил, что перед ним, в общем, говоря, труп, и нужно куда-то заявлять или кому-то докладывать, а убийца сбежал. Пантера, блин! Развелось в городе оборотней, что кур нерезаных! Приехать нельзя! То волки в какой-то там дозор хренов играют, то пантеры убивают людей, то… Лицо мертвого не зря показалось знакомым — теперь уже вспомнилось определенно. Младший "гопник" из "патрульных".
А потом Антон всё-таки испугался, пусть и запоздало. Видимо, холод и метель приморозили эмоции, и даже сейчас испуг пришёл обыденный, вполсилы.
Испугавшись же, Антон поднялся, опасливо заозирался по сторонам. Подумал еще — пора сваливать. Ничего хорошего не выйдет, если кто сейчас сунется… Достал из кармана телефон.
— Ингмар? Алло! Ингмар!
Ветер шуршал в трубке, приходилось повышать голос.
— Антон? Уф! Антон, что случилось? Ты знаешь, сколько сейчас времени? — дышал глава клана тяжко, как после забега на длительную дистанцию, и Антону сделалось неприятно, когда вдруг представил, чем там сейчас мог глава заниматься, который еще мужчина хоть куда… В столь позднее время…
— Знаю. И плевал я на время. У меня тут труп. Волка. Из тех, которые "дозорные". Еще тепленький.
В трубке раздалось непонятное — клекот ли, полузадушенное чертыхание.
— Ты сорвался?
— В том-то и дело, что не я. Не знаю, кто, но успел увидеть — пантера.
Снова свистел ветер, задувая в трубку — шипел зло. Довольно долго. Потом сквозь усиливающиеся помехи:
— Твоя пантера? Эта… Алина… или как её? Она сорвалась?
Прислушался к себе и через себя — к далекому островку чужого разума. Ни следа мрачного раздражения напополам с желанием хватать и грызть. А значит — спит. Тихим и мирным щенячьим сном. Если поднапрячься, можно даже залезть в её сон. С утра вон проводил уже опыт. Полюбовался на черно-белые сны пантеры-самки.
— Нет. Она далеко. И сейчас она спит.
— Бред. Откуда в Зарецке пантеры кроме вас двоих?
— Вам видней. Что мне теперь делать?
— Где ты находишься?
— Над трупом стою.
— Идиот, — коротко, с непередаваемым сарказмом резюмировал глава. Так, что Антон в полной мере ощутил: и правда идиот. — Мало того, что ты единственный из официально зарегистрированных в городе пантер, так еще — видать, чтобы уже никаких сомнений не оставалось! — решил наоставлять побольше следов! Живо дуй оттуда!
— У нас идет снег. Все запахи к утру собьет.
— Редкостный идиот. Доживи сперва до утра. Немедленно уходи! Возвращайся на квартиру. Оттуда перезвони мне. Обсудим ситуацию. Жду звонка.
