В памят(и/ь) фидейи. Книга первая - Талипова Лилия
– Нет… – всхлипнула я.
– Если хочешь выжить, придется следовать указаниям! – закричала она так, словно время было на исходе и в том виновата я.
– Нет… Я хочу проснуться. Я хочу…
Из сна выкинуло так же быстро, как туда втянуло. Клеменс все меньше походила на сон и пугала все больше.
Меня жутко укачало, а единственное, что могла сделать – это постучать по креслам. Водитель замедлил машину, а я на ходу открыла дверь и изрыгнула, что скудно оставалось в желудке.
– Frau geht es Ihnen gut 15? – Пожилой таксист выглядел обеспокоенным.
Я очень хотела заверить его, что все в порядке, но не могла найти в себе силы на это. Откинувшись на спинку, задрала голову кверху, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов и показала оба больших пальца.
– Etwas trinken. Wasser 16, – он протянул мне бутыль, я постаралась как можно вежливее помотать головой, выражая отказ.
Он что-то пробубнил себе под нос и продолжил поездку.
Вопреки уверениям Асли, она не возвратилась даже спустя четыре дня. По возвращении домой мне ужасно хотелось спать, но страх еще раз удостовериться в разладе с собственной головой, вновь увидеть Клеменс, рассказывающую о том, что теперь я мишень и должна остерегаться всех, брал верх. Я лежала, глядя в окно, и упорно старалась держать глаза открытыми. Не удалось.
– В чем дело, Элиссон?
Клеменс выглядела иначе. В предыдущем сне она походила на сумасшедшую, но сейчас производила впечатление рассудительного человека. Человека? Я считала Клеменс плодом своего воображения, которое точно вознамерилось свести меня с ума.
– Я тебя напугала? – Она подошла ближе и погладила меня по волосам. – Прости, я не хотела. Мне правда важно, чтобы с тобой все было хорошо. – Взяв мое лицо в руки, прошептала: – Ты должна бояться кого угодно, но не меня. Веришь?
Я не поверила, но кивнула. Бороться с ней все равно не было сил.
– Что происходит?
– Я расскажу тебе, но позже. Сначала ты должна прийти в себя, – она говорила ласково, а после по-матерински поцеловала меня в лоб.
Когда проснулась, за окном виднелась полоса рассвета. Мне было страшно, что я сызнова могу уснуть, потому решила выбраться на улицу и подышать свежим воздухом. Внезапно на меня накатило отчаянье вселенского масштаба. Опять почувствовала себя как тогда – на улице в Фишгарде, будто и впрямь была мишенью. Я в чужом городе. В чужой стране. Вдали от родных и близких.
Фидэ крепла. В какой-то момент – это стало похоже на противостояние меня настоящей с тем массивом, который распространялся в самые неприглядные и недоступные уголки моего сознания. Сейчас мне приходит сравнение с плесенью – грибы, которые заполоняют все большую и большую площадь, они неустанны и неумны, прожорливы и жадны. Это ощущалось тяжестью, грузом, давящим на голову, от которого глаза выкатывались из орбит, язык едва ворочался, уши закладывало до фантомного колокольного звона.
Отчетливо помнится, как в попытках заглушить нескончаемую череду сменяющих друг друга с бешеной скоростью картинок, разноголосицей гомона неведомых языков, я поплелась в магазин за успокоительным, но в Гриндельвальде даже простые препараты продавали никак иначе, кроме как с рецептом. В Фишгарде можно было худо-бедно откопать несчастную аптеку на окраине, в забытом Богом месте, в которой пожилой провизор понятия не имел о современных нормах, но здесь, с немецкой страстью к законам и английской педантичностью, найти подобное было попросту невозможным.
Тогда я отправилась в магазин за спиртным. Если следовавшее за мной по пятам ощущение можно было назвать хмельным бредом или настоящим бэдтрипом, то доза должна была оказаться чрезмерно большой. Я блуждала по супермаркету, ассортимент которого не отличался разнообразием, и глупо пялилась на названия продуктов, силясь их прочитать, но по причине полнейшего отсутствия даже намека на концентрацию, ничего не вышло.
Меня шатало из стороны в сторону. Особенно если стоять на двух ногах, соединив стопы, казалось, что я на дрейфующем корабле. Прикрыв глаза, и впрямь видела перед собой бушующий океан, чьи волны с дюжей силой сотни тритонов врезались в мачту, а ледяной дождь белой крупой избивал нежную кожу совсем юного девичьего лица.
– Изольда, вернись в трюм!
Но Изольда не хотела. Такая погода прекрасно холодила полы платья, а стекавшая по ножке тонкой струйкой алая кровь из некогда невинного девичьего приданого леденела и даже не обжигала бедро. Она знала, каково это – быть – единственной девицей на корабле. Но кто бы предвидел, что люд, быть может, столь жесток, что не пренебрежет поглумиться над истинной чистотой, преданной Фрейе девицы. Изольда шагнула вперед – в объятия океана, мигом окутавшим ее жаром ледяных кинжалов, тут же вонзившихся в мягкую плоть.
Мою собственную щеку обожгла слеза, за ней следующая, следующая, следующая. Чувства маленькой Изольды казались настолько же чуждыми и сколько невыносимыми. Я плакала от осознания храбрости девочки, ее решительность казалась такой крепкой, когда моя жалость к себе едва не помогла фидэ сломать меня.
Наверное, я стояла так долго. Не хочется и представлять, как выглядела со стороны: немытая и нечесаная, неизвестно в чем (вероятнее всего, в пижаме с сердечками и домашних тапочках) стояла у полок, глупо рыдая.
– Ich hatte Recht, als ich sagte, dass die Preise unverschämt gestiegen sind 17, – покряхтел старик, шаркая ботинками.
– Элисон? – Кто-то положил теплую ладонь на мою спину.
Вздрогнув, я резко вытерла лицо, стараясь не выдать своего состояния, страшась отправиться в местную психиатрическую клинику. Натянув улыбку, я медленно обернулась и невидящим взором оценила смутно знакомую фигуру, не желавшую принимать отчетливые очертания. Шмыгнув, я почесала шею.
– Наше знакомство не было чем-то фееричным, но ты жила у меня пару дней и не запомнила меня? – понуро произнес он и, казалось, нахмурился, либо улыбнулся – я так и не разобрала.
– Томас! – голос надломился.
– Мгм.
Мгм.
То протяжное «мгм» не спутаешь ни с чем. Мне хотелось сгинуть. Либо чтобы Томас испарился.
– Все хорошо? Выглядишь… Разбито.
– Мгм, – глупо повторила я.
– Помочь с продуктами? Ты смотришь на ром.
– Вообще-то… – стушевалась я, подыскивая нужные слова, но находила лишь новые картинки.
– Что? Хочешь ром?
Почему-то я почувствовала себя нашкодившим ребенком, которого родители застали за непотребным занятием. Неловко кивнула, по ощущениям, стеклянный шар, прикрепленный к черепу, тоже наклонился. В нем роились тысячи, сотни тысяч ядовитых пчел, которые жалили голову, некоторые будто забирались под кожу, тормошили луковицы волос. Хотелось отбиваться, кричать, но я убеждала себя в том, что это все неправда, это вымысел.
– Мне кажется, тебе стало хуже. Давай я помогу набрать корзину, а потом провожу до дома? – теплая рука легла на мое плечо.
– Зачем? Скажешь, простая вежливость, я тебя ударю.
– Твой вид вызывает беспокойство, – с противной серьезностью произнес он.
– Беспокоишься обо мне? – я расплылась в довольной улыбке. – Но не остановил, когда я уходила.
– Я должен был запереть тебя? – Рука с плеча исчезла, то место холодило сильнее, чем остальное тело.
– Нет, но…
– Думаю, я ответил на твой вопрос. Поэтому прошу, не усложняй мне работу.
Томас набрал продуктов, не спрашивал меня ни о чем. Я глупо ходила за ним, его спина стала моим маяком. Потом он довел до дома, не уверена, но, кажется, мы зашли еще в зоомагазин. Ему требовалось что-то для какого-то своего животного, помню, что и сама не ушла без покупки.
Дальше становилось только хуже. Я мало ела и много пила, надеясь заглушить ту кашу, что творилась в голове, но из раза в раз всплывали имена.
