Александр Светин - Anamnesis vitae. (История жизни).
Первым молчание нарушил фельдшер. Он тихо завыл в шляпу, уселся на корме и принялся лихорадочно стаскивать с ног обувь.
— Антон, ты чего?! — лейтенант опустился перед ним на корточки.
— Она здесь! Она здесь где-то! Раз шляпа тут, то и Оксанка — тоже! Найти надо, спасти… Может, не поздно еще! — выкрикивал Иваныч, разувшись и стаскивая халат.
— Поздно! Поздно, Антон! — участковый схватил его за плечи и встряхнул. — Ты уже ничем не поможешь. Я вызову водолазов, найдем потом ее. А сейчас — успокойся. Ты ничего уже не сделаешь, а вода холодная…
Не дослушав лейтенанта, фельдшер с силой оттолкнул его и прыгнул за борт. Как был, в одежде. Снять он успел только халат.
— Антон! — участковый перегнулся через борт.
Но тот уже скрылся под водой. В воздухе на миг мелькнули босые пятки. Лейтенант с маху уселся на скамью и вопросительно посмотрел на меня.
— Его сейчас не остановишь. Аффект, — пояснил я. — Будем ждать, пока не наныряется. И следить, чтобы не утонул.
— Палыч, ты понимаешь, что происходит? — тоскливо спросил Семен.
— Не понимаю. Ничего я не понимаю! — я уселся рядом и обхватил голову руками.
— Вот и я — ничего! — скорбно констатировал лейтенант.
Молча мы смотрели за борт, где нырял, выныривал и вновь нырял Антон Иваныч.
Семен вдруг встрепенулся и вопросительно уставился на меня:
— Слышал?
— Что?
— Тихо! — прикрикнул он на меня и прислушался. — Вот, опять!
Теперь услышал и я.
— Вроде, кричит кто-то?
— Похоже на то! — согласился лейтенант.
Ветер опять донес до нас тот же звук. Крик, нет сомнений!
— На острове, что ли? — участковый вскочил и принялся всматриваться в далекий островок, прикрывая ладонью глаза от солнца.
Присмотрелся и я. В нескольких сотнях метров от нас, по берегу острова металась человеческая фигурка!
— Антон! — лейтенант нагнулся над бортом и схватил несчастного фельдшера за шиворот как раз в тот момент, когда тот приготовился к очередному нырку.
— Ну чего? — губы у Иваныча заметно посинели.
— Антон, на острове есть кто-то! Поплыли, посмотрим: вдруг Оксана выплыла?
— Где? — Иваныч в воде заозирался.
— Вылезай. Это с другого борта. Отсюда не увидишь.
Фельдшер подтянулся и перевалился через борт. Пошатываясь, встал.
— Ну, где?!
Я показал. Иваныч больно вцепился мне в плечо и захрипел:
— Поплыли! Семен, заводи, поплыли скорей!
Катер рванул к острову. Не отпуская моего плеча, фельдшер вглядывался в приближающийся остров, подавшись вперед всем телом:
— Семен, ты быстрее можешь?!
Лейтенант покачал головой:
— На пределе. Потерпи, через пару минут причалим!
Но уже через минуту стало видно, что фигурка на берегу — женская. В одном белье.
— Оксанка! — с улыбкой протянул Иваныч.
И осел на скамью.
Глава 6
8 сентября, 15.30,
Кобельки, участковая больница
— Докладывайте! — я плюхнулся на стул и обвел взглядом выстроившийся в кабинете персонал.
Вперед выступила Мария Глебовна.
— За время вашего отсутствия, доктор, особых происшествий не было! — бодро отрапортовала она.
Как-то уж слишком бодро…
— А не особых? — подозрительно уточнил я.
— Ну… — замялась было акушерка, но я пресек колебания:
— Давайте без «ну»! Что стряслось?
— У Зотова, который с тромбоэмболией, приступ был.
— Что за приступ? Одышка?
— Нет, непонятное что-то. Потерял сознание, побледнел, затрясся. Да, еще очень мокрый был весь, прямо в крупных таких каплях! Похоже на эпилепсию, но не совсем, — акушерка выглядела немного растерянной.
Я тоже озадачился. Что еще за новости?!
— Сейчас-то он в сознании? Сколько времени продолжался приступ? Пульс, давление какие были? Сахар в крови определили? — засыпал я вопросами Марию Глебовну.
— Да, он в сознание минут через десять пришел. Пульс был под двести, давление — нормальное. Кровь на сахар взяли уже после приступа — немного снижен. Три ровно.
— Чем купировали приступ? — я не унимался.
— Да ничем. Сам в себя пришел, мы только следили, чтобы язык не прикусил да не задохнулся. Он трясся-трясся, а потом раз — и все закончилось. Как-то сразу в себя пришел: лежит довольный такой, улыбается! — закончила доклад акушерка.
— Улыбается? — машинально переспросил я.
— Ага! — хором подтвердили Мария Глебовна с Клавдией Петровной.
— Сейчас как себя чувствует?
— Вполне удовлетворительно.
— Вот и славно, — я вздохнул с облегчением. — Что еще?
— Еще да… — начала было акушерка, но ее локтем в бок ткнула Клавдия Петровна.
— Да ничего больше, Пал Палыч! Тут у нас с Машкой маленькие женские секреты. Верно, Марья?
Та, потирая бок и морщась, закивала головой:
— Верно, верно! А больше — ничего.
— Ну, если это ваши, как вы говорите, женские тайны, то я в них лезть не буду! — великодушно заявил я. — На прием народу много пришло?
— Да, сегодня наплыв: человек двадцать первичных и еще с десяток на повторный осмотр. Плюс шесть перевязок! — обрадовала меня фельдшерица.
Свет в моих глазах померк. Опять до полуночи!
— Значит, так. Клавдия Петровна, вас я прошу заняться перевязками. Можете привлечь к процессу Марию Глебовну. Насколько я помню, там ничего сложного не предвидится. А я пойду на прием. Антона Иваныча, в силу определенных уважительных причин, сегодня не будет. Поэтому работаем за себя и за того парня. Как в песне поется! — с фальшивой бодростью закончил я и отправился в амбулаторию.
В коридоре я наткнулся на Алю. Она взглянула на меня своими невероятными глазищами и тихо спросила:
— Их кто-то убивает, верно?
— Верно, — механически подтвердил я и запоздало спохватился. — Кого это «их»?
— Женщин. Беременных. Как сегодня, — терпеливо объяснила девушка.
Я схватил ее за плечи:
— Откуда вы знаете?! Кто вам рассказал?!
Аля покачала головой.
— Павел, мне никто ничего не рассказывал. Даю вам слово. Я просто знаю — и все. Вернее, сегодня только узнала, когда увидела ту женщину… в окне.
Спохватившись, я неохотно отпустил девушку.
— Аля, вы не должны никому, слышите, ни-ко-му рассказывать об этом, — быстро оглядевшись, я затащил ее в пустую процедурную, подпер спиной дверь изнутри и тихо, почти шепотом, продолжил: — Всех этих женщин действительно убили. Лейтенант, с которым вы сегодня беседовали, проводит расследование. А я ему помогаю. Он сам просил меня об этом, хотя я так и не понял, какая от меня может быть польза в этом деле…
— Может. И будет! — на полном серьезе пообещала Аля.
Я запнулся, потеряв нить разговора.
— Уверены? Впрочем, не о том сейчас речь. Беда в том, что, кроме нас с лейтенантом, да еще одного-двух человек, посвященных в эту историю, никто не верит в то, что это — убийства. Милицейское начальство Семена уверено, что все эти несчастные случаи — несчастные случаи и есть. Потому что следов преступления и преступника во всех пяти случаях обнаружить не удалось.
— Шести, — поправила меня девушка.
— Почему шести? Лейтенант утверждает, что было пять смертей, — оторопело возразил я.
— Он просто ничего не знает о шестой. Вернее, о первой, — грустно сказала Аля и резко отвернулась.
Я успел заметить, как в ее глазах блеснули слезы.
— Аленька, что с вами? — я опять, на этот раз осторожно, взял ее за плечи и развернул к себе.
Девушка и в самом деле плакала. Тихо, без всхлипываний и рыданий. Просто крупные слезы вытекали из ее глаз и прозрачными ручейками сбегали вниз по щекам.
— Я не знаю, что со мной! В том-то и дело, что не знаю, — она уткнулась лицом в мое плечо. — Не знаю, откуда мне все это известно, не понимаю, как эти убийства связаны со мной! А они ведь как-то связаны, я это чувствую. Я даже не знаю, кто я!
Последние слова Аля почти выкрикнула. Я покрепче прижал ее к себе. Никаких подходящих слов в голову не приходило. В нее вообще ничего не приходило. После всех нынешних событий мозг, видимо, включил защитное торможение.
Минут пять мы так и простояли. Наконец девушка оторвалась от моего плеча, подняла влажные зеленые глаза и тихо, очень тихо сказала:
— То, что их убивает, очень странное. Я не понимаю.
— «То»?! Вы хотите сказать, что убийца — не человек?! — изумился я.
За сегодня это уже второе предположение о нечеловеческой природе убийцы. Первое, помнится, высказал лейтенант. Правда, я так и не понял, насколько серьезно он это говорил. И вот теперь — Аля. По непонятным причинам словам этой девочки я верил. Всем, даже самым невероятным. Наверное, в силу невероятности ее самой…
— Человек… и — не человек. Я не могу понять, не могу почувствовать. Сейчас пока — не могу. Может быть, позже… — Аля выглядела растерянной.
