Шимун Врочек - Зомби в Якутске
— Спасибо! Я рад что тебе понравилось! — Лоокут благодарственно кивнул. И весело, но в то же время опасно, прищурившись добавил.
— Значит, передумал есть моего брата?
— Конечно! Как можно? Я хоть и демон, но Девиз свой соблюдаю. «Злокозненной Нежитью Ублажить свое Брюхо!» У меня в подвале дома даже древний дедовский щит с этой цитатой валяется. Если не веришь — могу показать.
— Ладно. Верю. Верю, что ты не будешь есть моего брата. Но ты все равно демон. И ты открылся обыкновенному человеку. Что будешь делать?
— Ну не такой уж ты и обыкновенный человек. Почти такой же обыкновенный, как и я. Так что ударяться в бега не буду. Тем более я жуть какой любопытный. Пока любопытство не удовлетворю в полной мере, меня будет проще убить, чем прогнать угрозой раскрытия моей истинной сущности.
— Хм… Значит остаешься. А я не против. Мне с демонами даже легче общаться, чем с людьми, — Бытыкыев с улыбкой взглянул на свою резиновую жену, и повернувшись обратно ко мне, спросил.
— Будем соседями?
— Будем. И не просто соседями. А добрыми соседями.
И мы протянули друг другу руки. Лоокут Бытыкыев, прозванный мной ханом Колобком, и Григорий Ксенофонтов, более известный, в демонической среде, как Каразун-Гуль. Широкий и низкорослый, ну прямо натуральный азиатский гном, человек и огромный трехметровый монстр в чешуе и с хвостом, осторожно, чтобы не разрушить зачаток дружеского сосуществования пожали руки. И начались интересные времена.
Кэри Анисимова
ИСТОРИЯ ОДНОГО ОТПУСКА
По чему я всегда скучаю в Л.А.?
По бабушкиным пирожкам. По тому, как она наивно полагает, что они самые вкусные и излечат от любых болезней.
По узким улицам, по низенькому небу, по небольшим скоплениям больших разноцветных огней. По Лешке, который любит обзывать меня фрицем, по Бекке, который со своей компанией изводит меня каждые утро и вечер, когда я иду по улице один.
В конце концов, по страшным лицемерам одноклассникам, по Лене, издевающейся надо мной не первый год, и, конечно же, своей семье — людям, которые по всем параметрам подходят под определение «чужаки». Но… это мои близкие и родные.
Я смотрю в зеркало, и вижу в себе половину своей мамы, половину своего папы, частицу сестры, частицу брата. Через половину от внешности папы вижу связь с бывшими одноклассниками, Ленкой, Бекке.
Я такой. Эрик. Говорю по-русски, по-якутски и по-немецки с детства. Недавно вот углубился в изучение английского, чтобы нормально жить и не тужить в Л.А. Но все равно чувствую там себя не в своей тарелке и страшно скучаю.
Поэтому еду сейчас через Москву в город, где я родился. В Якутск.
У меня всю жизнь была одна главная проблема: мое происхождение и мое местонахождение. Это довольно сложно. Я толком не знаю, кто же я на самом деле. Балансируя масками, нужно понимать, что рано или поздно их должно стать меньше. И та из них, которая останется последней и единственной, может прирасти к твоей ничего не подозревающей мордашке… Раз — и нет Эрика. Два — встречайте невесть кого.
Я сделал шаг по трапу самолета и увидел словно нарисованное мелом солнце. «Неплохо», — подумал я и сошел вниз. Особый состав из ароматов в якутском воздухе пробудил во мне кучу воспоминаний. Вот он я, малыш Эрээк, бегу с распростертыми объятиями навстречу дедушке. Он протягивает мне подстреленную на охоте утку. Я хватаю птицу с красивыми разрисованными перьями на среднего размера крыльях, поднимаю ее голову за клювик и вижу пятна запекшейся крови. «Она мертвая», — хныкаю я. Вместо того, чтобы пожалеть меня, дед разражается хохотом и приговаривает: «Эрээк, Эрээк, сордох». Я замечаю, как он сильно отличается от меня: смуглый, морщинистый, как кора сосны, с узкими мутноватыми глазами. Я бросаю утку на траву и в страхе убегаю.
А вот я иду в первый раз в двадцать седьмую школу и замечаю среди всей толпы девчонок в темных платьях, с бантами на голове и букетами в руках одну только Лену. Мне явно не нравится город с его пустотой, мертвостью, обилием вонючих машин и отсутствием деда, но нравится именно эта девочка, и улыбка ее лучистых смородиновых глаз оправдывает, пожалуй, переезд нашей семьи.
Это потом я понял, что всю жизнь был рабом положения. Судьба нагло распоряжалась мной, и стоило проглотить наживку, как на горизонте появлялась новая. Я шел, как второсортный актер в погоне за призрачной славой, посреди всего этого карнавала с переодеванием масок и костюмов, и играл роли то якутского внучека, то школьника-русского, то немца из респектабельного района Кельна и, немного позже, американца демократичного района Лос-Анджелеса. Конечно, это были не все роли, о чем я и подумал, когда оказался перед дверью квартиры своих родителей. Покрытая кожезаменителем, с позолоченными циферками «63» наверху. Я вздохнул от такого фарса. Позвонил.
— Эрик! — взвизгнули за дверью.
Мама бросилась мне на шею, едва я успел поприветствовать ее, принялась целовать меня, щупать за щеки, укоризненно хлопать по плоскому животу и измерять ладонью мой рост. Отец вежливо дождался, пока она освободит ему место, и бросился с ничуть не меньшим азартом. Его объятия заметно ослабли за прошедшие годы, но по-прежнему были куда крепче всего, что я испытал в жизни. Затем прибежала сестра, болтушка Элиза. Она порхнула ко мне, я стиснул ее как можно нежнее, и замер в ожидании брата, доброго непосредственного мальчика, чьи веселые вопли обычно всегда наполняли дом каждый мой приезд. Вместо него прибежала собака. Черт, всякий раз новая. В этот был той-терьер.
— Решили завести породистую? — удивился я.
— Да, папа сдался, — мгновенно отреагировала мама. — Уж сколько я убеждала Васю, чтобы он купил нам нормальное животное…
— Пап? — вопросительно кивнул я отцу. Тот поморщился, незаметно указывая на маму, и я улыбнулся.
Той-терьер тявкнул на меня, трусливо поджал обрубок хвоста и спрятался за мамины ноги.
«Убожество», — подумал я.
— Мы все шутим и спрашиваем у мамы: «Когда мы заведем собаку?» — добавила Элиза.
Тут из комнаты, в которой я раньше обитал один, вышло нечто и вытаращило на меня бездумные глаза. Я стушевался, но потом разглядел за свисающими космами, чернью вокруг глаз и ужасными шмотками своего брата Алекса.
— И тебя постигла эта адская эпидемия, — печально констатировал я.
Нечто рыгнуло и отозвалось:
— И ты туда же.
— Алекс у нас ходит на плавание, — принялась зачем-то выгораживать брата мама и любовно обхватила его за плечи. — Весной занял первое место на городском соревновании.
— Угум, только тогда чуть ли не каждый второй болел гриппом, — иронично заметила сестра.
— Да пошли вы, — сказал Алекс и развернулся.
— Стой, — приказал я ему. — Вернись. В эмо-культуре что, предполагается отказываться от общения с родственниками? Или я чего-то не понял и ты в сатанисты пошел? Ма, куда ты смотришь?
— В его возрасте это нормально, — пожала плечами мама. Отец закатил глаза. — Вот ты, к примеру, увлекался машинками. Тебе даже тринадцать было, а ты до сих пор собирал и собирал эти жужжащие и мигающие механизмы…
— Мам, но это ведь не то же самое. Теперь вся моя карьера связана с разного рода машинами. А что какая-то странная субкультура, в которой почитают за крутость умение плакать даст Алексу в будущем, я не знаю.
— Я не эмо, я просто играю на досуге рок!
Брат взвыл, ушел в мою, теперь уже его, комнату и хлопнул дверью. Я с досадой мотнул головой и принялся снимать кроссовки. Чуть не забыл, мог бы и так пройти на кухню.
Мы сели за стол. Пока мама наливала чай, я спросил ее, где бабушка. Мама ответила, что эбэсик отдыхает в деревне. Потом мы попили чай и я рассказал о жизни. Семья явно не понимала львиной доли моих проблем, но зато я понимал их. Это нас сближало.
Каникулы потекли мучительно медленно. Жаркий июльский воздух не давал свободно дышать. Мне было тесно в крошечной квартирке моих родителей, многие предметы в ней казались лишними. В очередной раз с удивлением я обнаруживал, что придавал значение самым обычным вещам, таким, как барочные пуговицы на сиреневом халате моей бабушки в шкафу. Целыми днями я только и занимался тем, что мерял шагами все пространство жилплощади, а на уговоры домашних сходить куда-нибудь или съездить на природу у меня всегда находились отмазки. Наступил день, когда бабушка возвращалась из деревни со знакомыми на автобусе, и я был единственным незанятым человеком в доме, который мог ее встретить. Делать нечего. Оделся в свои привычные светлые брюки, хлопковую белую футболку, завязал арафатку. Нацепил солнечные очки и неторопливо вышел из квартиры. Запер ее, и тут же чуть не сбил с ног какую-то девушку.
— Ой…
Я произнес слова извинений и хотел было спросить, все ли в порядке, как взгляд мой нашел в пострадавшей нечто очень важное для меня. Короткие черные волосы, постриженные «слоями», как это модно везде. Смеющиеся глаза. Пухлые бледные губы. Приземистая фигура в цветастом топике, шортиках и сандалиях. Лена?
