Владимир Аренев - В ожидании К.
— Все брал с собой, — сказал старик, на тон ниже. — А свидетельство утеряно давно, в войну еще…
— Дальше, — не слушая, продолжал Гусарькин, — подлинники и ксерокопии документа о семейном положении: свидетельство о браке, о расторжении брака, о смерти супруга…
— Не женат и никогда не был. Детей тоже нет.
— Фотографии три на четыре, пять штук. В Сбербанке проплатите госпошлину за новый бланк, квитанцию тоже принесете. Можете не записывать, перечень, как я говорил, на дверях. С той стороны. Или, если хотите, вот ксерокопия, здесь же и наши приемные часы указаны. Девять рублей, восемьдесят пять копеек, лучше без сдачи, сдачи у меня нет.
Он принял десятку, дождался, пока старик выйдет, и хмыкнул:
— Ишь ты, «Васильчиков»… А с виду приличный. — Почесал щетину на затылке, принюхался, скорчил рожу и вяло рявкнул: — Следующий!..
* * *Дождь гнался за стариком по пятам — и все время не успевал. Когда старик переходил Троицкий, было видно, как тучи ползут над островом, густые и гневные, разрывая себе брюхо о шпиль Петропавловки. Ползут слишком медленно, чтобы принимать их всерьез.
На мосту старик остановился и какое-то время смотрел вдаль. Солнце величественно сияло в разрывах туч, разило лучами. Шрамы от зубов на нем были сейчас почти незаметны.
— А вон там мы видим Заячий остров и знаменитую Петропавловскую крепость… — Гид рассеянно улыбался, не глядя указывал рукой. Автобус наглухо застрял в пробке, в это время на Троицком по-другому и быть не могло. Туристы покорно любовались перспективой и фотографировались. — А здесь, на середине моста, иногда можно встретить знаменитого Ивана Васильчикова, почетного гражданина нашего города. Совершенно верно, того самого, который дважды спас Питер. А чему вы удивляетесь? Иван Корнеевич не какой-нибудь небожитель, обычный человек, он, между прочим, после войны еще долгие годы работал на благо города. Да, простым врачом.
Старик стоял, не оборачиваясь. Прогулочные катера вспарывали позолоту волн, люди с верхней палубы привставали, выбирая ракурс получше; кто-то махал ему рукой, как всегда махали.
— Это?.. Нет, конечно, это не он. Вы бы его тотчас узнали, поверьте мне, таких людей моментально узнаешь. Наш бессребренник, он безумно много делает для ветеранов, отстаивает их права…
Старик в последний раз бросил взгляд на воду. Показалось: там, внизу, промелькнул литой силуэт, сверкнул выпуклый черный глаз размером с пушечное ядро.
Показалось.
Он пересек мост и, на миг запнувшись, решительно повернул к Марсовому полю. На скамейках в тени прятались редкие парочки, слишком уставшие от жары, чтобы целоваться.
Старик замер возле Вечного огня. Стиснув кулаки, вглядывался в дрожащее марево. От дыма глаза слезились.
— Простите, пожалуйста… — позвали сзади.
Обернулся, почти с надеждой.
Двое стояли, взявшись за руки; девушка была худенькая, с тонкими ножками, с большими доверчивыми глазами. Парень держал ее осторожно, словно боялся повредить; включил фотоаппарат:
— Если вы не против…
Старик смущенно кашлянул в кулак, провел ладонью по волосам.
— …нас, вот так, чтобы собор захватить. Здесь, да, на эту кнопку.
Старик нажал. И еще раз, «чтобы на всякий случай».
Тучи медленно, настырно ползли за ним. Он снова ускользнул — после Марсового свернул в одну из улочек, зашагал навылет дворами — размалеванными, смердящими помойкой, со струнами бельевых веревок над головой, — и когда в небе снова прогремело, потянув на себя сварливую дверь, нырнул в сырой полумрак лестничных пролетов.
Пахло жареной рыбой и свежей зеленью. Старик прошел мимо заржавленной лифтовой решетки, поднялся на четвертый. Помедлил перед тем, как позвонить.
— Это ты, Ванечка? Входи, входи, дорогой.
Вошел.
Свет вытекал из махромчатого абажура — розовый, беззащитный. Из тех времен.
— Тапочки знаешь где. Чаек будешь? Твой любимый, цейлонский, со слоном. Я и яблок напекла.
— Ну что ты, Ляля, зачем, не стоило…
— Вадим Павлович мой очень их любил. Сегодня ведь годовщина, Ванечка. — Она, как бы извиняясь, улыбнулась. Поправила пушистую шаль. — Мерзну. Квартира большая, сквозняки плодятся как тараканы. Только зазеваешься — все, продуло. Большая квартира, Ванечка… Для большой семьи. А когда одна… Да что я все о себе! — спохватилась, нахмурилась, всплеснула руками. — Ну-ка проходи в гостиную, ишь, развесил уши! Жэнтльмэн!
Усадила в привычно скрипнувшее кресло, помогать себе строго-настрого запретила.
— Ты вон и так находился! Отдохни, телевизор погляди…
Он, конечно, не послушался и вслед за ней втиснулся в махонькую кухоньку, взял обеими руками блюдо с яблоками.
— Не урони, там порожек, помнишь?
Помнил; не уронил.
Наконец сели за стол. Аромат стоял до небес. За окном вкрадчиво шелестел дождь.
— Господь-Медведь, ложки-то забыла! — Вскинулась, убежала искать.
Он закрыл глаза: телевизор казался дырой из этого, уютного мира в тот, внешний.
— …И вот, конечно же, — щебетала журналисточка, — наши режиссеры не могут обойти стороной события той войны. Сколько фильмов снято, сколько книг написано! И новое поколение накануне годовщины готово по-новому взглянуть…
Он нашел наконец пульт и выключил.
— Что ж такое-то? — сказала она, с отчаянием задвигая очередной ящик буфета. Внутри клацнуло, зазвенели фужеры на полке. — Наваждение, не иначе. Вот были — и нет. И так, понимаешь ты, каждый божий день. Знаю точно: здесь лежало. Переворачиваю все вверх дном — без толку! Потом где-нибудь нахожу… в совсем уж невообразимом, представь, месте: на антресолях, или в супнице, или под наволочкой. Правду, наверное, говорят: в старых домах поселяются барабашки…
— Ну что ты, Ляля, какие барабашки. Это все газетчики придумывают, чтобы бойче продавалось.
— Ты, Ванечка, преувеличиваешь. Тебя послушать — они сплошь мерзавцы, а между прочим, Вадим Павлович, светлая ему память, тоже был репортером.
Он прокашлялся, смущенный, как перед серьезным неприятным разговором.
— Ляля, насчет квартиры… Я обещал узнать…
В коридоре мелко, противно зазвенел телефон. Она торопливо вышла. Вернулась сбитая с толку.
— Кто это был?
— Вот не пойму. Тишина — далекая такая, будто с другого конца света звонят, — а потом чей-то незнакомый голос.
— Что говорил? Может, не туда попали?
— Я не разобрала, он как будто не по-нашему. И не по-английски, вот что самое-то странное. Болботал что-то: «грантулюк, апарас»… я точно не запомнила. Я-то думала: Алиночка звонит. Ой, я же тебе не показывала еще?.. — Снова убежала.
Старик устало опустил веки. Дышал ровно, глубоко, но видно было: не спит.
— Вот, Ванечка, смотри. — Развернула перед ним глянцевый плакат, такой огромный, что нижняя часть, упав на пол, докатилась до ног старика. — Похожа?
На плакате был сверкающий мост, опоры — в виде пышных елей. На самой высокой сидело черное мохнатое чудовище и держало в ладони крошечную фигурку. Если присмотреться, можно было различить лицо и даже угадать некоторое фамильное сходство.
— Ты красивей, — сказал старик. — Всегда так было. Что это, к чему?
— Я же тебе тысячу раз рассказывала! Это в Америке сняли фильм. Как бы про меня, но не совсем. Как метафора, понимаешь. И Алиночка меня там сыграла, вот.
— «Выше, выше, выше, вот она на крыше…» — с непонятным выражением процитировал старик.
— А тебя там играет какой-то их очень известный артист, он еще в «Последнем сыне» снимался, помнишь? Ну, — поправилась она, — как бы тебя. Очень хороший артист, характерный, правда. Зимой премьера. — Она взглянула на старика и смущенно воскликнула: — Да вон же они!
Три ложки лежали рядом с креслом старика, на тумбочке. Вместо пульта, который он там оставил.
— Давай-ка, налью тебе чайку… Да, Ванюш, про кино: тебе приглашение прислали?
— Какое приглашение?
— Ну как же! И по телевизору про это, и все говорят. Дробинщенков снял же фильм, про войну. Всем ветеранам бесплатные билеты, вот завтра же как раз. В нашем подъезде всем принесли, никого не забыли. Я считаю, молодцы они… Ну, Ванечка, как яблочки?
— Вкуснотища! Никогда таких не едал! Просто тают во рту!..
— Правда? Вот умеешь ты похвалить…
— Просто кон-ста-ти-р-ру-ю! Факт, Лялечка, научно установленный факт: ты всегда готовила так, что пальчики оближешь.
Они пили чай и говорили о пустяках. Еще дважды звонил телефон — и дважды она возращалась обескураженная.
— Наверное, чьи-то глупые шутки, — мрачно сказал старик. — Нынче развелось шутников… — Он отхлебнул и решительно отставил чашку в сторону. — Ляля, — начал, — я обещал тебе узнать насчет квартиры. Пока не узнал. И, похоже, это затянется. Я паспорт посеял, где — ума не приложу. Буду восстанавливать.
![Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]](/uploads/posts/books/147988/147988.jpg)
