Казя теперь труп - эН Ая

– Сейчас! А вот лепешки, угощайтесь! Эти соленые, а вот эти с сахаром.

– Благодарствую.

Внизу ничего из подарков Тамарки не исчезло. Даже кое-что новое появилось. Плита – нормальная такая плита, даже с духовкой. Большая разделочная доска, дубовая или ольховая – солидная. На ней лежала рыбина, килограмм на восемь, не меньше. Казя быстренько сварила кофею, решив справиться с рыбой попозже, и поднялась к Фёдру.

– Ну, рассказывай!

Казе отчего-то не хотелось делиться с Фёдром своей встречей с Тамаркой. Наверное, чуйка сработала. Фёдр такой, наверняка доложит в Небесную Канцелярию. Не зря его повысили. Лучше смолчать. Молчание – не вранье, верно?

– Да мне особо и нечего рассказывать, дядя Фёдр! Я как от тети Тани пошла тогда, дошла до своего куба. А попасть в него не могу – он же герметичный!

– А «топ-топ, хочу в свой гроб»?

– Ой, я со страху про это забыла совсем! Такая у меня паника была. Я боялась, что санитары придут и меня загребут вместе с Таней.

– Это правильно, что боялась, – похвалил ее Фёдр. – А потом что?

– Потом что… На мостике, который к кубу ведет, я сообразила, что к себе не попаду, дверей-то в кубе нет. А прятаться надо. Повернула, решила у кого-нибудь из вас схорониться. А по дороге вспомнила, что могу сюда зайти, а отсюда уже к себе попасть. Ну вот так и сделала.

– То есть прошла к себе?

– Не. Я заскочила, дверь закрыла, ставни закрыла, спустилась вниз. Решила себе кофе сварить, а то ж непонятно, сколько потом в могиле сидеть. Думала с собой еду взять.

– Нам не нужна еда, мы можем вообще без еды, – возразил Фёдр.

– Это да, – согласилась Казя. – Но я еще не привыкла.

– Ладно, а потом что? А вывеску ты когда сделала? А сметана откуда?

– Я не делала вывеску, клянусь! Она сама появилась! И сметана. И варенье. Оно все само появляется!

Фёдр усмехнулся, но ласково:

– Эк ты дурочка, малолеточка! Конечно, оно само. Мы тоже себе домá не строили, стругая доски и таская камни. Но чтобы что-то появилось, нужно этого захотеть, потом представить себе, подробно, в деталях. Или не в деталях. Но – сотворить. Мысленно. И проговорить вслух, лучше в стихах. Иначе не появится.

– А, тогда да. Я хотела! И вслух проговорила, так и сказала, хочу, чтобы кафе называлось «Казя и Кузя». Только в стихах я не говорила, я так… Прозой.

Фёдр кивнул, употребил соленую лепешку, макнув ее в сметану.

– Иногда можно и прозой. А кто такой Кузя? Почему Кузя?

– Это мой заяц плюшевый, сдубленный. Я его так назвала. А что, плохое название? Вам не нравится?

– Мне нравится.

Он отправил в рот сладкую лепешку, макнув в варенье.

– Мне, знаешь, теперь все нравится. Танюху жалко до одури, но светлая ей память, что поделаешь. А остальное все нравится. Потом пойдем наверх, прогуляемся. Я тебе такое покажу! Я теперь летать умею.

Казя ахнула.

– У вас крылья?

– Не, иной механизм. Просто так для развлечения использовать нельзя, только купол проверять. Я уже освоил.

– Кру-у-уто!

Глава 11

Лекс с метафизического факультета

Учеба поглотила Алексея Таганова, то есть Лекса, целиком. Лекций было совсем мало, семинар прошел всего один, и это, как пояснил Акакий Акакиевич, было нормально, особенно для первокурсников. В деканате придерживались того же мнения:

– Главное – освоиться, приноровиться, почувствовать сладкий дух учебы. Расслабьтесь и наслаждайтесь нежизнью!

Лекс не особо расслаблялся и наслаждался, но осваивался успешно.

Первым делом он вырыл собственный туннель, чтобы не тревожить лишний раз Алинку-Малинку. Подземный ход получился уродливым, и никакие жалкие поэтические потуги не помогали превратить земляные стены в нечто цивилизованное. По такому даже на самокате не проедешь! Но все-таки зато свой, прямиком из могилы.

Вторым делом он устроил небольшую вечеринку по поводу поступления. Собрались обычным «старым» составом, как бывало до появления Кассимиры. То есть Фёдр, Склеп, Игнат, Маня и Таня. Ну и сам Лекс, конечно. Для стола Лекс принес из университетской столовой бараний гуляш в горшочках и кремовые эклеры. Притащил на всех, с учетом Кази, Алины и Стаси. Но в итоге угощение подчистую слопали без них, так получилось. Фёдр посетовал: это нехорошо, и не по-людски, и не по-мертвяцки. Лекс клятвенно пообещал принести еще, чтобы никому не было обидно. А потом произошел неприятный инцидент: тетя Таня нечаянно отрезала себе палец, расстроилась и ушла.

– Ай, женщины всегда так! – махнул рукой Игнат. – У меня была подруга, для которой ноготь сломать – трагедия. Не представляете, какие истерики устраивала! Я ей: да отрастет! А она как упрется: не отрастет! И реветь.

– Да, женщины такие… – согласился Склеп. – Из-за ерунды соображалку теряют. И даже могила их не исправит! Вот я вам расскажу про одну мою бабоньку…

Разговор пошел мужской, с историями из жизни. Каждый, конечно, привирал, особенно Маня. В общем, хорошо посидели…

Третьим делом Лекс выяснил, что ему, как и всем студентам, положено общежитие. Независимо от того, близко ты неживешь от Подпущинского университета или далеко. Свободных комнат оказалось предостаточно, поскольку общее число студентов было невелико, не более пяти сотен, к тому же многие, особенно старшекурсники, предпочитали обустраиваться в «профессорском городке». Возвести домик в городке мог каждый, у кого хватало силы воображения. Лекс сразу смекнул, что ему это пока не по зубам – ему даже подземный ход пришлось рыть вручную. Да и обитать рядом с другими веселее. Так или иначе, он вселился в одну из пустующих комнат общаги, выбрав угловую на одном из верхних этажей второго левого жилого крыла. Одно окно его комнаты смотрело на глухую кирпичную стену соседнего крыла, зато вид из другого был прекрасен: сквер внизу и роскошное дерево вверху (значительная часть растений на Потустороньке растет, цепляясь корнями за низкое небо).

Комнатушка показалась Лексу шикарной, поскольку была наполнена предметами и мебелью, изящество и старина которых могли бы впечатлить даже особу королевских кровей. Почетное место в комнате занимали часы. То были песочные часы, однако емкостей в них было не две, а… Трудно сказать сколько. Часы сами переворачивались (отдельными частями) и отсчитывали время до следующей лекции или семинара. Как они работали, было неведомо, но всезнающий Акакий сообщил, что позванивать они начнут за столько времени до начала, сколько требуется обитателю комнаты, чтобы добраться до аудитории.

– Пока не парься, воспринимай как элемент дизайна интерьера, – добавил Какакий. – В деталях после разберешься.

Поскольку Лекс пропустил экскурсию по универу Йоки в День открытых дверей, ему требовалось разузнать, что где расположено. Тик-Тик заявила, что ей это тоже крайне необходимо.

– У меня вообще географический кретинизм с детства! – пояснила она. – Я с той экскурсии вообще ничего не запомнила.

Они стали гулять втроем, поскольку у Акакия Акакиевича кретинизма не было, а проучился он тут двадцать или более лет и всё знал.

– Не всё, молодые нелюди, не всё! Но чем могу, помогу. Всего знать невозможно в принципе, во всех помещениях никоим образом не побывать, они ж меняются по желанию обитателей. Не сильно, но меняются. Не в любую сторону, но неуклонно-допустимо.

– Как это – неуклонно? – не понял Лекс.

Оказалось, никакое намерение и желание нарушить общий стиль университета не сможет. Например, мебель на модерновую не заменится. Но если, допустим, какому-нибудь студенту позарез, не-ук-лон-но, требуется нечто до-пус-ти-мо-е, оно появится.

– Все равно не понял, – сказал Лекс.

– А я так вообще не поняла, – призналась Тик-Тик.

Акакий был терпелив:

– Ну смотрите. Вот у нас на третьем этаже среднего крыла есть спортивный зал с беговыми дорожками. Вы его видели.

– Видели. Не дорожки, а сомнительный ржавый антиквариат! – заметил Лекс. – Кажется, там только одна кое-как работает. Могли бы заменить или починить уж, что ли.