Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)
— А вот Маргона, да и всех остальных, это, похоже, не слишком задело, — продолжил Ройбен. — И Сергей, и Стюарт, кажется, забыли обо всех этих обвинениях, выкинули их из головы, как будто ничего и не было. И ни Элтрама, ни Лесных джентри они, определенно, ничуть не боятся. И ведут себя с ними так же непринужденно, как и прежде.
— А Лаура?
— Лаура задает совершенно естественные вопросы: Кто такой Хокан? Хокан, что, пророк или оракул? Или Хокан такое же существо, как и мы, и так же подвержен ошибкам?
— Получается, что по-настоящему это задело только тебя и Феликса?
— Не знаю, папа, не знаю. Я просто не могу выкинуть его слова из памяти! И никогда, сколько я себя помню, мне не удавалось быстро справляться со всякими возражениями и обвинениями против того, как я живу. Всю жизнь я лез из кожи, чтобы отыскать собственную истину, но каждый раз чьи-то слова сбивали меня не то что с толку, а даже с ног. Как будто все орали на меня, оскорбляли меня, грозили кулаками, и я очень часто напрочь забывал, что именно думал о чем-то.
— Не стоит недооценивать себя, сынок, — сказал Фил. — Мне кажется, ты очень даже знаешь, что думаешь.
— Ну, кое-что я действительно знаю. Я люблю этот дом, эти места, эту часть одного из крупнейших в мире лесов. Хочу привезти сюда моего сына. Хочу жить здесь рядом с тобой. Я люблю их всех — мою новую семью. Люблю так, что даже и передать словами не могу. Лауру, Феликса, Маргон, Стюарт, Тибо, Сергея — всех. Люблю Лизу, кем бы и чем бы она ни была. Люблю Лесных джентри.
— Понимаю тебя, сынок, — сказал, улыбнувшись, Фил. — И мне тоже Лиза очень симпатична. — Он негромко, чуть заговорщицки, хохотнул. — Кем бы и чем бы она ни была.
— Кое о чем я вообще думать не хочу — о том, чтобы покинуть Нидек-Пойнт, о том, чтобы разорвать все связи с мамой, о том, чтобы навсегда отказаться от сына и полностью перепоручить его маме, о том, чтобы не встречаться больше с Джимом. У меня просто сердце разрывается.
Фил молча кивнул
— Здесь я ощущаю себя сильнее и крупнее, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, — продолжал Ройбен. — В тот день, когда в деревне устроили ярмарку, я ощущал разлитую вокруг творческую энергию. Я чувствовал дух творчества — оказалось, что он очень заразен. Никакие другие слова просто на ум не приходят. Я чувствовал, что все то, что Феликс сделал, все то, что он пробудил к жизни, — это хорошо. Папа, это было настоящее волшебство. Он снова и снова творил из ничего вполне реальное добро. Унылая зима, умирающий городишко, огромный пустой дом, день, который мог бы в точности повторять тысячи таких же дней… Он преобразил все это. И, клянусь, это было хорошо. И тут появляется Хокан со своими обвинениями, и Хокан читает тот же самый текст шиворот-навыворот и делает из него совсем другую историю.
— Да, Ройбен, именно это Хокан и сделал, — сказал Фил.
— Хокан назвал этот великолепный дом западней, мерзостью.
— Да, сынок, я слышал.
— Но, папа, в чем же грех Феликса? В том, что он хочет жить в содружестве со всеми прочими разумными существами — с духами, призраками, морфенкиндерами, Нестареющими, такими, как Лиза, с обычными людьми? Неужели это и впрямь зло? Неужели это и есть первородный грех, который и сгубил Марчент?
— А что ты, Ройбен, сам думаешь обо всем этом? Это так?
— Папа, я не имею ни малейшего представления о том, что такое бессмертие. И уже откровенно признавался в этом. Просто не знаю. Зато хорошо знаю, что здесь я стремлюсь к чистоте чувств, к ясности понимания. Кем бы я ни был, у меня есть душа. Я всегда это знал. И не могу поверить, что Марчент, душа которой находится где-то здесь, страдает из-за страшной тайны нашего существования, нашей сущности, из-за того, что Феликс якобы согрешил тем, что любил ее и ее родителей, но хранил от них наш секрет. Феликс ни за что не покинул бы Марчент, если бы эти злодеи не посадили его в заточение.
— Знаю, сынок. Вся эта история мне известна. Когда я лежал там, на поляне возле костра, Хокан снабдил меня всеми недостававшими деталями мозаики.
— И в том, что Лесные джентри так ошарашили всех, я считаю, тоже нет никакой вины Феликса. Совершенно ясно, что они сделали нечто такое, на что никто не считал их способными. Но можно ли обвинять в этом Феликса потому, что он обратился к ним и пригласил на праздники?
— Нет, я думаю, что он здесь совершенно ни при чем, — ответил Фил. — Лесные джентри всегда обладали запасом сил, о которых никто ничего не знал.
— Поговорить бы мне с Марчент! — воскликнул Ройбен. — Услышать бы ее голос. Я видел ее, видел ее слезы, видел, насколько она несчастна. Черт возьми! Папа, я даже занимался любовью с ней, держал ее в объятиях. Но не слышал ни звука. Она не сумела сообщить мне ни слова о том, что и как обстоит на самом деле.
— И что же она могла бы сообщить тебе? Она не ангел, не божество, а призрак. Она — душа, сбившаяся в пути. Остерегись того, что она могла бы сказать, точно так же, как и слов Хокана.
Ройбен тяжело вздохнул.
— Знаю я это. Знаю. И все равно мне хочется спросить Элтрама. Уверен, что он знает, почему она не может расстаться с этим миром. Он должен знать.
— Элтрам знает только то, что знает сам, — заметил Фил, — а не то, что известно Марчент, если ей вообще что-то известно.
Они на некоторое время замолкли. Фил налил себе еще одну чашку кофе. А дождь снаружи все так же стучал и звенел об оконные стекла. Чрезвычайно душевный, умиротворяющий звук — дробь дождевых капель по оконному стеклу. Невзирая на дождь, бесцветное небо необъяснимым образом просветлело, и на сером сверкающем полотнище моря смутно вырисовался корабль, плывущий у далекого горизонта.
— Ты не хочешь дать мне совет, что делать? — спросил Ройбен.
— Ты же сам не хочешь, чтобы я давал тебе такие советы, — ответил Фил. — Тебе нужно разобраться во всем самому. Но кое-что я тебе все-таки скажу. Ты отвлек меня от размышлений о скором угасании, ты совершил со мною чудо. И что бы ни случилось, как ты ни решишь, ничего не сможет оторвать тебя от меня, а меня — от тебя и Лауры.
— Это верно, совершенно верно. — Он посмотрел в глаза отцу. — Ты ведь счастлив, папа, да?
— Да, — ответил Фил.
24
Впервые после Модранехт они собрались за обедом все вместе. Они сидели за большим столом в столовой и жадно поглощали запеченную рыбу, жареную курятину и порезанную тонкими кусками свинину, сопровождая все это горами тушенной в масле зелени и моркови. Лиза испекла свежего хлеба, а на десерт — яблочные пироги. В хрустальных графинах и бокалах золотился охлажденный рислинг.
Ройбен сидел на своем обычном месте, справа от Маргона, а справа от него самого сидела Лаура. Дальше разместились Беренайси, Фрэнк и Сергей, а напротив, как всегда, сидел Феликс, слева от него Тибо, дальше Стюарт, а потом Фил.
Все было легко и непринужденно, точно так же, как во время доброй сотни обедов, которые проходили здесь прежде, и когда завязался разговор, он вращался вокруг самых обыденных вещей, таких как новогодний праздник, который был запланирован в «Таверне», или никак не желавшая меняться погода.
Только Феликс молчал. Не говорил ни слова. А Ройбену было мучительно тяжело глядеть на выражение его лица — на ужас, застывший в его устремленных куда-то в пространство глазах.
Маргон был непривычно ласков в обращении с Феликсом и раз за разом заговаривал с ним на какие-то маловажные или нейтральные темы, но, не получив несколько раз ответа, оставил свои попытки, видимо, понимая, что дальнейший нажим только повредит его добрым намерениям.
Беренайси между делом заметила, что остальные волчицы уехали в Европу и что, вероятно, вскоре последует за ними. Новостью это не было, судя по всему, только для Фрэнка, но никто не задал того вопроса, который так и просился на язык Ройбена: уехал ли с ними Хокан?
Ройбен же не имел ни малейшего желания упоминать имя Хокана за этим столом.
Паузу нарушил Маргон.
— Беренайси, ты, конечно, знаешь, что, если не захочешь уезжать, мы будем рады, если ты останешься здесь.
Она лишь кивнула. На лице ее можно было прочесть лишь осознанную покорность судьбе. Фрэнк молча смотрел в сторону, как будто все это не имело к нему никакого отношения.
— Послушай, Беренайси, — сказал Тибо. — Мне кажется, тебе лучше будет остаться с нами. И постараться отбросить те старые связи, которые связывают тебя с этими созданиями. Почему бы нам не возродить смешанные стаи, где будут и самцы, и самки? На этот раз у нас вполне может получиться. Дорогая моя, ведь Лаура уже с нами.
Беренайси заметно растерялась, но не обиделась. Лишь улыбнулась. Лаура посмотрела на нее с нескрываемым сочувствием и негромко, мягко произнесла:
— Конечно, это не мое дело, и не мне судить, что к чему, но мне будет приятно, если ты останешься.
— Нам всем будет приятно, если ты останешься, — угрюмо сказал Фрэнк. — Интересно, почему женщины так часто образуют свои собственные стаи? Почему бы нам всем не жить в мире и согласии?
![Юрий Бурносов - Армагеддон [трилогия]](/uploads/posts/books/103310/103310.jpg)
![Юрий Бурносов - Армагеддон [трилогия]](/uploads/posts/books/104290/104290.jpg)
