Сергей Шангин - Осень для ангела
Иван Васильевич не верил своим ушам. Он то считал, что души плачут и зовут его помочь им в трудную минуту, а они меж собой лаются и ни капли нителлегентности в тех криках не наблюдается.
Самое главное нет в тех словах ни печали, ни жалости по нечаянному расставанию. Лаются как на вокзале, как гопота всякая, про все забыли, разом из памяти выкинули.
Черная тоска змеюкой подколодной подобралась к сердцу директора, обвилась вкруг него и запустила жало в самую душу, поливая ее ядом разочарования в светлых надеждах.
Получается, что он неправильно все понял, возомнил себя отцом овечкам заблудшим. А на деле получается, что никому он со своими речами полуночными не нужен. Сидели они тут, как транзитные пассажиры, на поезд опоздавшие, до поры до времени.
Пришел поезд и забыли про начальника вокзала, что их чаем поил, да теплом согревал. А как же счастье, как же радость? Иэ-э-х, нет в жизни справедливости! Для чего жил, к чему стремился, на кого душевное тепло тратил? Обманка вышла!
Отвернулся Иван Васильевич от толпы душ, чтобы не видели они даже случайно неожиданных слез, брызнувших из глаз. Промокнул рукавом пальто мокрый нос, шмыгнул тихонечко, вздохнул тяжко.
Чует, словно кто его по плечу осторожно так стукает. Обернулся и замер в удивлении — за спиной собралась толпа душ, смотрят на него сочувственно и молчат. А по плечу его мужик здоровый бородатый стукает, в армяк одетый, да сапоги яловые.
— Прощения просим, Иван Васильевич, что обеспокоили! Спор у нас тут промежду себя вышел, требуется ваше слово, а то подеремся!
Директор шмыгнул носом, поморгал глазами, стряхивая остатки слезинок, подозрительно нахмурился.
— Не можете решить кому первому на тот свет отправиться? Так это вот к ним обращайтесь, теперь они тут главные! — махнул он рукой, словно отрекся от всех своих привязанностей.
— Извиняюсь, но не в том спор, — мягко, но настойчиво продолжил мужик. — Народ интересуется, вы с нами или тут остаетесь?
— Шутите?
— Какие ж тут шутки, Иван Васильевич? Вы ж для нас, как отец родной, куда мы без вас?
Вот те новость, мелькнула в голове директора молния-мысль. Мелькнула, вышибла тоску-гадюку из сердца, выжгла яд тоскучий, осветила лицо надеждой.
— Отец родной?
— Кабы не ваша душевность, давно бы туда отправились.
— Душевность?
— А то ж, милое дело было послушать про урожай, да успехи в покорении космоса.
— Так сейчас то вы все туда… не будет больше разговоров…
— Скажете «Оставайтесь!», мы и останемся, душе никто не указ, кроме совести!
— Останетесь?
— Да что ты заладил, как граммофон, командуй «Оставайтесь!» и не парь мозги! — не выдержал какой-то парень в толпе.
— Цыц ты… не шуми, спугнешь… дайте ему по репе, шустрому… не слушай его, отец родной, что душа просит, то и скажи!
— Оставайтесь! — одними губами, еле слышно прошептал Иван Васильевич, не веря своему неожиданному счастью.
Тихо сказал, а слова его, как искру в сухой степи разнесло, полыхнуло пожаром в толпе душ.
— Остаемся… счастье то какое… согласился, отец родной… крикни нашим, чтобы в очередь не стояли…
Верно говорят, булат не закалишь, если его из огня да в холодную воду несколько раз не кинешь. Счастье растопило лед в душе, вернуло блеск глазам и веру в лучшее. Не все потеряно, мы еще ого-го-го, есть еще порох в пороховницах.
Правда в толпе и другие голоса звучали, но меньше и тише.
— Дураки… медом вам тут намазано, что ли… один дурак в прорубь, остальные за компанию… прикажи дураку молиться, он и лоб расшибет…
Но что значат эти мелкие камушки в сравнении с тем великим счастьем, что обрушилось на Ивана Васильевича только что? Теперь же все меняется, теперь можно снова подумать о…
Мысли Ивана Васильевича внезапно прервались. С леденящим ужасом он вспомнил, что мечтам его не дано сбыться. В любое мгновение все эти души, все его друзья, внезапно обретшие голос, исчезнут навсегда, оставив его в одиночестве. Никогда, никогда уже не будет вечерних прогулок по аллеям, восторга чувств, охватывающего его в моменты энергетических всплесков.
— Послушайте, давайте договоримся! Все что хотите! Я сделаю, отработаю, отслужу, замолю, только не забирайте нас друг у друга! Не по-людски это все, не по-божески.
— Это не вам решать! — отрезала Смерть. — Нам не молитвы ваши требуются, а точность баланса. Вот вы, голубчик, небось своего бухгалтера готовы в могилу свести, ежели он вам кривой баланс предоставит. А нам что же предлагаете — подтасовку, обман, ширли-мырли с душами?
— Но должен же быть какой-то выход. Не бывает так, чтобы не было решения. Вы поймите, не могу я так вот взять и все бросить. Это похуже дезертирства выходит. Как я после этого жить буду и работать тут?
— Обычно будете работать, как все работают. Будете планы перевыполнять, премии получать, к морю в отпуск ездить.
— Я ж им как отец родной. Они ж без меня…
— Так не будет их у вас, любезный директор, фьюить и улетели на небо. Нет у вас заботушки, отдыхайте, работайте, деньги зарабатывайте на светлое будущее.
— Какие деньги? — удивился директор, считавший получку не более чем средством для пропитания.
— Бумажные деньги, металлические, дзин-дзинь монетки в копилочку, деньги, денежки, деньжата. Мы веселые ребята, но деньжат нам маловато!
— Глупости, откуда тут деньги? — брезгливо поморщился директор. — Не за деньги работаем, за уважение! Между прочим, никто уже никуда не отправляется! — победно улыбнулся Иван Васильевич.
«Накося-выкуси, обломитесь, касатики! Не все коту масленница, будет и постный день!» — светилось в его взгляде.
— Иван Васильевич, голубчик, давайте проще! Может, вы денег хотите? Вы поймите, нам несложно, только пожелайте, все сбудется.
— Взятку суете? Купить хотите?
— Упаси господи, за кого вы нас принимаете? Таких, как вы проще убить, чем купить!
— Тогда о чем разговор?
— Не надоело вам кладбищем заправлять? Только пожелайте, мы вас директором банка сделаем, а? Чик-пык, один умер, другой занемог, нужному человеку в голову правильная мысль пришла и вы в седле, то бишь в кресле управляющего банком! Денег прорва, почет, уважение, всяк норовит вам в рот заглянуть, любое желание исполнить! Соглашайтесь!
— Не соглашусь!
— Отчего же?
— У меня на кладбище тех управляющих штук двадцать лежит. И ничего особенного в них нет. Разве что шуму побольше, да памятник покруче. А куда он после смерти то со своими деньгами денется? Как всех в землю закопали и надпись написали. Потому как нет перед смертью никого более или менее крутого, всеобщее равенство, как при коммунизме. А раз так получается, то какой мне резон в те великие должности выбиваться?
— Чудак человек, то при смерти будет, а мы тебе жизнь красивую предлагаем. Тебе при всех твоих годах еще лет двадцать как минимум трубить. Неужто ты собираешься их здесь провести, на кладбище? Хочешь, от щедрот своих, по знакомству, так сказать, лично от себя десяток лет накину? Мне несложно, а тебе приятно.
* * *Смерть щелкнула пальцами и кладбище исчезло, растворившись с серебристой дымке. Дымка растаяла, словно утренний туман. Иван Васильевич увидел себя в роскошном просторном кабинете. Он огляделся с интересом, чувствуя странность в душе — все это он уже видел, все это ему знакомо. Непонятно откуда, но он точно знал, что в этом кабинете он хозяин.
Тем не менее, сознание твердило — все это блеф, обман, фата-моргана. Подумали прощелыги, что словами его не пронять, решили наглядную агитацию устроить. Мол, пощупай собственными руками, как оно в жизни выглядит.
Знаем мы ту реальность, сейчас стукну кулаком по столу и кулак пройдет сквозь него, как через облако зыбкое. Сказано, сделано — чуть кулак не отшиб, знатно грохнул, от души. Так и руку сломать можно, дурень старый!
Самый, что ни на есть настоящий стол, сто очков фору его антикварному дубовому. Широкий, как аэродром, блестит весь и ничего лишнего. Часы малахитовые, ручка с золотым пером, телефон сотовый в платиновом корпусе небрежно брошен в сторону, ноутбук скромно гудит по левую руку.
И не на стуле старом сидит, а в дорогущем кожанном кресле утопает. Удобное кресло, аж вставать не хочется, так бы и сидел в нем всю жизнь. Такое ощущение, что то кресло, как костюм по фигуре шили.
Вдоль стены огромный аквариум с чудными рыбами, подсвеченный ярко, пузырьки булькают. Плавают, заразы заморские, плавниками лениво поводят, пучатся глазами круглыми на Ивана Васильевича через стекло толстое. Чего, мол, сидишь, делом занимайся! Он таких рыб разве что по телевизору видел, а тут живьем — красота.
Поодаль, в стороночке на стеклянном столике фрукты и бутерброды с красной икрой, бутылки причудливые с надписями не русскими — отродясь такого сразу и в одном месте не видел.
