Бен Ааронович - Луна над Сохо
И было еще одно отличие. Вестигий Сайреса представлял собой звук саксофона, но сейчас у меня в ушах, несомненно, звучал тромбон. Папа всегда с большим снобизмом относился к тромбонам. Он говорил, что кто угодно может запросто играть на тромбоне в составе духовой секции, но вот хороших соло-тромбонистов можно сосчитать по пальцам одной руки. Этот инструмент сложно воспринимать всерьез, но даже папа признавал, что только совсем особенные люди умеют играть соло на кулисном тромбоне. Потом он обычно пускался в рассуждения о Кае Уиндинге или Джей-Джей Джонсоне. Однако сейчас на сцене были труба, бас-гитара и ударная установка. А тромбона не было.
Возникло отвратительное ощущение, что я вот-вот уловлю суть происходящего — но она в последний момент все равно ускользнет.
Я сосредоточился на вестигии, позволив ему вести меня сквозь толпу. Слева от сцены находилась дверь, полускрытая динамиком. На ней было криво выведено желтой краской: «Служебное помещение». Только взявшись за ручку двери, я обнаружил, что музыканты мои все потянулись следом, словно стадо овец за пастухом. Я попросил их подождать снаружи — и они, конечно же, вошли в дверь за мной по пятам.
Сразу же за дверью была гримерка, она же раздевалка, она же склад — длинная узкая комната, больше всего похожая на перестроенный подвал для угля. Стены покрывали старые пожелтевшие афиши. Старомодный театральный туалетный столик с рядом круглых лампочек был втиснут между гигантским холодильником и складным столом, накрытым одноразовой скатертью в рождественских красно-зеленых тонах. На журнальном столике высился лес пустых бутылок, а на одном из двух кожаных диванов, занимавших остальную часть помещения, спала белая девушка лет двадцати с небольшим.
— Вот так и живут боевые подруги музыкантов, — сказал Дэниел, глядя на нее.
— Ну да, и это благодарность за бесконечные прослушивания прогонов, — добавил Макс.
Девушка на диване проснулась, села и уставилась на нас. На ней были великоватые в талии хлопчатобумажные брюки и желтая футболка с надписью «НЕ ДЛЯ ТЕБЯ МОЯ РОЗА ЦВЕЛА» поперек груди.
— Чем могу помочь? — спросила она. Губы у нее были накрашены темно-лиловой помадой, которая теперь размазалась по щеке.
— Мне нужны музыканты, — сказал я.
— Они всем нужны, — ответила она, протягивая руку. — Меня зовут Пегги.
— Музыканты, — повторил я, игнорируя ее руку.
Пегги вздохнула и откинула волосы за спину, явив взорам потрясающий бюст, который приковал внимание всех — кроме Дэниела, конечно.
— А разве они не на сцене? — спросила она.
— Нет, я ищу тех, что выступали перед ними, — сказал я.
— А что, они уже ушли? Вот сволочь, обещала же, что разбудит меня после их сета. Все, с меня хватит.
— Как называется та группа? — спросил я.
Пегги поднялась с дивана и оглядывала пол в поисках своей обуви.
— Честно — не помню, — сказала она. — Ими Черри занимается.
— У них в составе есть хороший тромбонист? — допытывался я.
Макс тем временем обнаружил ее туфли за другим диваном — это были открытые босоножки на высокой шпильке, на мой взгляд, они плохо сочетались с хлопчатобумажными штанами.
— Вообще да, есть, — сказала она. — Микки, не кто-нибудь. Таких, как он, — один на миллион.
— А вы не знаете, куда они направились после выступления?
— Извините, не знаю, — ответила она, — никогда не интересовалась.
На каблуках она была почти с меня ростом. Штаны немного сползли, открыв полоску белой кожи и кружевной край шелковых красных трусиков. Я отвернулся: войдя в эту комнату, я перестал ощущать вестигий, а разглядывание Пегги отнюдь не помогало сосредоточиться. Но вместо того вестигия появились другие ощущения — смутные, отрывочные: запах лаванды, нагретого солнцем капота автомобиля и ощущение тишины, какая обычно наступает сразу после очень громкого звука.
— Вы кто? — спросила Пегги.
— Джазовая полиция, — ответил Джеймс.
— Это он — инспектор джазовой полиции, — уточнил Макс, имея, очевидно, в виду меня. — А мы уж скорее добровольный джазовый патруль с Олд-Комптон-стрит.
Это рассмешило меня, и я понял, что еще далеко не протрезвел.
— А что, у Микки проблемы? — спросила Пегги.
— Ну, если он опорожнил свой сливной клапан кому-нибудь на плечо — тогда возможно, — ухмыльнулся Макс.
Мне больше некогда было болтать. В конце комнаты была еще одна дверь с табличкой «Запасный выход». Туда я и направился. За дверью находился недлинный темный коридор с голыми кирпичными стенами. Он был загроможден старой мебелью, завален ящиками и черными полиэтиленовыми пакетами — грубое нарушение санитарных норм. Еще одна пожарная дверь с длинными поперечными ручками вела к лестнице наверх, на улицу. Дверь наверху лестницы тоже была с поперечными ручками, которые в нарушение всяких правил были сцеплены велосипедным замком.
Найтингейл знает заклинание, с помощью которого можно вырвать замок из гнезда целиком, — но, поскольку мне светит научиться этому только через год, я вынужден был импровизировать. Отошел на безопасное расстояние и запустил в замок одним из своих неудачных световых зарядов. Точность у них, конечно, не ахти, зато мощности хоть отбавляй. Сделав еще шаг назад, чтобы не обжечься, я прищурился и увидел, что замок завис в центре небольшой пульсирующей сферы. Как только я убедился, что замок нагрелся как следует, то «отпустил» заклинание. Сфера лопнула, как мыльный пузырь. Я тут же мысленно воспроизвел стандартное «Импелло». Это вторая по счету форма, которую я освоил, — и знал, что освоил ее хорошо. «Импелло» передвигает предметы, в данном случае двойные двери. Замок полетел прочь, створки дверей с силой распахнулись, и одна из них даже повисла на петле.
Зрелище было впечатляющее, даже для меня самого. Что уж говорить о моем добровольном джазовом патруле, столпившемся сзади на лестнице.
— Что это было, мать его? — спросил Джеймс.
— Может, жвачка со взрывчаткой? — невинно предположил я.
Сработала пожарная сигнализация — значит, пора валить. Мы с добровольным джазовым патрулем, напустив на себя максимально безмятежный вид, прошли пятьдесят ярдов до угла Фрит-стрит со скоростью, достойной олимпийских чемпионов по спортивной ходьбе. Было уже достаточно поздно, туристы разошлись по отелям, и на улице тусовались только шумные компании молодежи.
Джеймс обогнал меня, и я остановился.
— Это все как-то связано со смертью Сая, верно ведь? — спросил он.
Возразить я не мог — слишком вымотался.
— Может быть, — ответил я. — Не знаю.
— Кто-то что-то с ним сделал? — продолжал Джеймс.
— Не знаю, — повторил я. — А ты куда бы направился, отыграв сет?
— Не понял? — поднял брови Джеймс.
— Помоги мне, Джеймс. Я хочу найти того тромбониста — так куда бы ты пошел после концерта?
— «Потемкин», например, работает допоздна.
Хорошая мысль, подумал я. Там кормят, а главное — поят до пяти утра. Я направился вниз по Фрит-стрит, джазовый патруль — следом за мной. Джеймс оказался очень дотошным, и это настораживало.
— И ты боишься, что то же самое может случиться и с этим тромбоном? — допытывался он.
— Возможно, — уклончиво ответил я. — Не знаю.
Мы свернули на Олд-Комптон-стрит, и я сразу понял, что опоздал, как только увидел голубую мигалку скорой. Она стояла у входа в клуб. Задняя дверь микроавтобуса была открыта, и, судя по неторопливости, с которой врачи бригады расхаживали вокруг потерпевшего, тот либо почти не пострадал, либо был давно покойник. И я бы не поставил на первый вариант. Вокруг места происшествия уже собралась разношерстная толпа зевак, за ними пристально наблюдали пара полицейских общественной поддержки и констебль, которого я сразу узнал, так как помнил по участку Черинг-Кросс.
— Эй, Парди! — окликнул я его. — Что тут случилось?
Парди неуклюже повернулся. Когда на тебе бронежилет, ремень для снаряжения, остроконечный шлем и портупея плюс телескопическая дубинка, рация, наручники, перцовый газовый баллончик, блокнот и сухой паек в виде батончика «Марс», то двигаться ты можешь только неуклюже, иначе никак. В участке у Парди была репутация «вешалки для формы» — то есть копа, который может только форму носить, а больше ни к чему не пригоден. Но это было как раз к лучшему: хороший коп мне был сейчас ни к чему. Хорошие копы задают слишком много вопросов.
— Вызов скорой, — ответил Парди. — Какой-то парень упал и умер прямо посреди улицы.
— Пойдем глянем? — сказал я скорее вопросительно, чем утвердительно. Вежливость — полезная вещь.
— Это по твоей части?
— Пока не посмотрю — не узнаю.
Парди хмыкнул и отошел на пару шагов, пропуская меня.
Врачи скорой уже укладывали пострадавшего на каталку. Он был младше меня, темнокожий, с лицом уроженца африканского континента. Я бы сказал, откуда-то из Нигерии или Ганы — либо кто-то из его родителей родом из тех краев. Одет он был хорошо, в модные брюки из жатого хлопка цвета хаки и пиджак, явно сшитый на заказ. Чтобы поставить электроды дефибриллятора, врачи разорвали у него на груди белую хлопчатобумажную рубашку — несомненно, дорогую. Его темно-карие глаза были широко раскрыты и абсолютно пусты. Ближе подходить не имело смысла. Если бы мелодия «Body and Soul», исходившая от него, звучала хоть на пару децибел громче, я обтянул бы лентой место, где он лежит, и принялся бы продавать билеты.
