Аноним - Канал имени Москвы
— Можно попробовать, — согласился Фёдор.
Хардов улыбнулся. Кивнул:
— Они сразу бросятся на меня. И потащат к Королеве. Следите внимательно.
Бесшумно вставил ключ в скважину замка.
«Сражаемся голыми», — подумал он. И тут же отогнал эту мысль.
— Все знают, что делать. Ты, — Хардов указал на Раз-Два-Сникерс, — идёшь за мной. Фёдор прикрывает Еву. Готовность десять секунд. И открываю. Я скажу, когда пора.
* * *Никто не обратил внимания, как Ева отвернулась к белой стене звонницы. И крепко зажмурилась. И впервые решилась ответить оборотням.
«Вам нельзя сюда, — толкнула она мысленный посыл. — Уходите».
«Отдай мужчину! — тут же взорвалось у неё в голове. — Не мешай ему. Он уже готов идти к нам».
Ева сжала кулачки и зажмурилась ещё сильней. И увидела. Густой туман стоял в церкви. Она почувствовала тёмную маслянистую жуть, обволакивающую оборотней. Панику и силовые линии, связывающие их воедино и уходящие далеко в черноту, где они прятали Королеву. Хардову не пробиться туда, не дадут. Но вовсе не Королева управляла сейчас оборотнями. Ева смогла взглянуть ещё дальше, и черты рослой светловолосой женщины расплылись к периферии, как распускающийся чёрный цветок, что решил явить упрятанное в его центре. Маслянисто-дымное лицо человека, который пришёл сюда вместе с туманом. Его отстранённый и одновременно алчущий взгляд.
Ева никогда не видела Шатуна прежде, но сейчас многое узнала о нём. Боль, которую он причинял себе и окружающим, стала его сутью. И наверное, в глубине души, в потаённом и сокровенном, открытом лишь снам и воспоминаниям, он желал бы избавиться от неё, если бы момент не был уже давно упущен. И ещё с ужасом Ева поняла, что этот человек был любим, — в самом центре черноты еле тлела искорка, — любим этой женщиной-воительницей со странным именем. И тем страшнее будет его падение. Потому что, как и прежде с Королевой-оборотнем, он тоже не являлся конечной фигуркой, спрятанной в жуткой матрёшке. Там, за опустошением, которое причинил себе этот человек, как за слоями луковицы, таилось что-то ещё. Подлинное и беспощадное, оно совпадало с его стержнем, но не являлось им. И Ева осмелилась посмотреть ещё глубже. Внутрь лица Шатуна. И оказалась в черноте, о которой не подозревала прежде. У границ, за которыми следует непостижимое для глаз и о чём, оказывается, ведает лишь сердце. То зрение, которое в состоянии выдержать беспощадную, убийственную нежность ослепительного света и непроглядного мрака. Ева поняла. Её зверь был там.
Впервые в смутных очертаниях бездонной воронки она увидела его глаза, горевшие тусклой желтизной. Он был причиной всего. Он пришёл сюда за её тайной и теперь уже не отступится. Ева в ужасе отпрянула, успев пожалеть этого человека в тумане, пожалеть оборотней и пожалеть себя. Теперь она не сможет по-другому, по-другому им не сдюжить.
И всё же она снова обратилась к оборотням. «Уходите, — в отчаянии попросила она. — Вы ведь знаете, что я… могу».
И немое ошеломление прошло от Королевы, и на миг оборотни затихли, хотя тут же из чёрной глубины распустившегося цветка пришло им повеление продолжать.
(Отдай мужчину).
«Уходите! — повторила Ева твёрже. — Я могу».
Только что Хардов произнёс:
— …открываю. Скажу, когда пора.
Ева медлила. Чёрный хищный цветок судорожно трепетал в предвкушении, алкал добычи. Хардов начал поворачивать ключ. Ева поняла, что всё висит на волоске. А потом она не узнала свой собственный голос:
— Нет! Это ошибка. — Надтреснутый голос был чужим, низким и несколько монотонным. — Западня.
* * *Рука Хардова, поворачивающая ключ в замке, застыла.
— В чём дело, Ева?
Девушка смотрела на него, и Хардова поразил её даже не несчастный, а какой-то обречённый вид.
— Только говори, пожалуйста, быстро, — попросил он.
— Там, под крышкой, туман. — Её голос всё ещё звучал непривычно монотонно, бесцветно, словно из него вышли все силы.
— Знаю, — сказал Хардов.
— Там на вас нападут не только оборотни.
Гид помолчал. Его взгляд блеснул.
— Шатун?
— Он тоже только часть всего этого. — Ева устало покачала головой. Потом, будто решившись, снова посмотрела на Хардова.
И он подумал, что никогда не видел у неё прежде таких бледных щёк, а огромные тени под глазами сделали Еву на миг много старше её возраста. Как будто исчезла куда-то беспечная весёлая девчонка, отцвела скоротечной весной её юность, и вся устало-мудрая тяжесть мира взрослой женщины внезапно обрушилась ей на плечи. «Не бойся, Ева, я смогу тебя защитить, — чуть было не сказал Хардов. — Пожалуйста. Не беспокойся ни минуты». Только это был не страх, а что-то совсем иное.
— Я знаю, что вы пытались уберечь меня, Хардов, — тихим, исполненным безмерного страдания голосом произнесла девушка. — Но поздно, нет другого выхода.
— О чём ты?
— Я не позволю, чтобы вы из-за меня страдали.
Тёмным холодком, как из бездонной пропасти, повеяло на Хардова:
— Что ты задумала? Ева?!
Но она его уже не слушала. Отвернулась. Подняла взгляд на Фёдора, тихая беззащитная улыбка — словно пыталась что-то запомнить. И тут же горячо, сокрушённо проговорила:
— Ах, Фёдор, но почему ты не взял у них скремлина?
Тот удивлённо заморгал, не зная, что ответить, и это на короткий момент вернуло ему сходство с пареньком, великовозрастным олухом из Дубны.
— Ева?! — с нажимом позвал Хардов.
Её щёки всё ещё были бледными, глаза испуганно застыли. Она слабо протянула к Фёдору руку.
— Я так боюсь, Фёдор, — еле слышно вымолвила она. — Но ты не бойся.
Фёдор склонил голову, наверное, сбитый с толку или застигнутый врасплох её нежностью, но потянулся к ней.
— Ева, нет! — хрипло приказал Хардов.
— Чего не бойся? — спросил Фёдор.
— Поклянись, что не будешь, — попросила она. — Что постараешься.
Хардов увидел, как отверстие по центру двери только что пробила тёмная поросшая шерстью лапа, тут же ставшая мощным согнутым кулаком с длинными искривлёнными когтями. Словно оборотни знали, что происходит, словно Королева горячечно, на последнем дыхании спешила передать им все оставшиеся у неё силы.
Ева и Фёдор смотрели только друг на друга.
— Постараешься? — с испуганной, безвозвратной доверчивостью повторила девушка. — Пожалуйста.
— Ева, — прошептал Фёдор. И вдруг почувствовал, что у него кружится голова. — Я не понимаю.
— Тогда просто услышь меня.
— Что?! Но я и так…
— Нет, Ева, — снова попытался одёрнуть её Хардов, только голос его прозвучал тихо, почти шёпотом. — Не смей!
Девушка смотрела на Фёдора. Ещё секунду щёки её казались сокрушённо, болезненно белыми, а потом мучительный стон отлетел с Евиных губ. И эта бледность словно сменила свойство, истончаясь, наполняясь чистым внутренним светом. Странным, новым для Евы жестом, открывающим её всю, не ведающим стыдливости, она ещё подалась вперёд, чуть прикрыв глаза, будто ожидая поцелуя. Хардов замер.
— Фёдор, — позвала Ева. И глаза её широко раскрылись. — Услышь моё сердце.
— Что?! — Фёдор еле заметно дёрнул подбородком. Но в его округлившихся глазах не было осмысленности, он не понимал, что услышал.
Хардов молчал, время для любых увещеваний кончилось: «Ты не знаешь, что делаешь, Ева. Никогда прежде…»
— Услышь! — с требовательным отчаянием повторила она. — По-другому нам не выбраться.
— Ева… — Фёдор отрицательно замотал головой.
— Я не та… Прости! Но ты сможешь. Только услышь.
Обескураженно, даже как-то испуганно Фёдор потянулся к девушке, коснулся пальцев. Она вздрогнула от неловкости, или потому что их прежних уже не было, но заставила себя не отвести руки. «Любовь выбирает нас, когда мы меньше всего к этому готовы, — подумал Хардов. — Но нас прежних нет. Бедная…»
— Но я не понимаю, — прошептал Фёдор. — О чём ты говоришь, Ева?
Почти капризно посмотрел на Хардова, будто требуя немедленного ответа. Гид и ответил ему прямым пронзительным взглядом, от жара которого Фёдор отпрянул. Только своим безошибочным чутьём Хардов определил, что это уже происходит. Больно и радостно защемило в груди, и он ощутил эту новорожденную, ещё не сознающую себя, поднимающуюся силу. Увидел, как изменилось вокруг пространство, какими яркими и необъяснимо полноценными вдруг стали предметы, каким кристально чистым сделался воздух. Будто бы, невзирая на весь кошмар происходящего, мир вокруг спал, а теперь ожил. А ещё Хардов ощутил хрупкую радость. Обнажённая непорочная чистота, которой оставалось существовать несколько мгновений. Лишь роковым отсветом всплыла мысль: «Слишком рано. Вы ещё не готовы», — тут же вытесненная другой: «Господи, какая она красивая…»
