Нелли Мартова - Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры
Внутри мячика пряталась простая незатейливая радость, как в первых детских воспоминаниях, – когда мама улыбается и целует в макушку, когда из песка получился куличик, когда по травинке ползет зеленая гусеница, когда барахтаешься в реке в надувном круге или мчишься по двору на трехколесном велосипеде, а папа кричит: «Молодец!» Она сидела, мяла открытку и глупо улыбалась, ни о чем не думая. Нет, она не чувствовала потока, даже намека на него. Просто кусок тряпок, который хочется тискать, мять пальцами, сжимать, гладить, как плюшевого медведя. Она так и заснула, положив голову на подушку, не раздеваясь, свернулась калачиком и погрузилась в глубокий, спокойный сон.
Утром, собираясь на работу, она снова несколько минут мяла мячик, а потом положила открытку в сумочку. Ей сразу стало легче, как будто теперь вместе с ней был верный, надежный талисман. Похожее чувство уже возникало у нее раньше, в тот раз, когда она брала с собой на работу свою самую первую открытку с ластиком. Как давно это было! Словно целая жизнь прошла. Тогда, как и сейчас, она не знала, чем поможет ей карточка, но ясно чувствовала: что-то изменится. Открытка с мячиком не была похожа на другие. От нее не кружилась голова, не плыл мир перед глазами, но она работала. Действовала медленно, но верно, как гомеопатическое лекарство.
Протирая сонные глаза, Софья выползла на кухню. Получила тарелку с яичницей и гренками. В любое утро мамины гренки – в меру поджаристые, хрустящие, румяные – можно было отправлять на конкурс «Мистер гренок и мисс гренка мира». Софья еще толком не проснулась, а мама, уже бодрая, подтянутая, энергичная, доставала из кухонного шкафа большую кастрюлю с мукой. Наверное, собирается сделать к обеду или к вечеру пирожки. Поразительно, мама готовит еду по меньшей мере три раза в день, а фартук у нее всегда белоснежный, без единого пятнышка. Если бы Софья взялась жарить пирожки, кухню бы потом не отмыли и десять уборщиц. Она хрустела гренком и смотрела, как мама уверенной рукой месит тесто. И вдруг ей показалось… она перестала жевать. Нет, не может быть! Мама накрыла миску с тестом пленкой и поставила в уголок, возле батареи. Потом вымыла руки, уселась за стол рядом с Софьей и открыла свою писательскую тетрадь.
– Ты чего застыла? Ешь, а то на работу опоздаешь.
Она не знала, чему больше удивляться – тому, что она снова легко чувствует поток, или тому, что видит его в маминых руках. Тем временем наваждение сгинуло. Минуту назад ей казалось, что сквозь мамины ладони струится в тесто поток, так же как он раньше вливался сквозь ее собственные руки в открытку. Но сейчас, когда мама взяла ручку, ее гладкие, ухоженные руки стали обычными.
– Мам, а что ты любишь делать больше всего на свете?
– Заботиться о твоем отце и писать мою книгу, – не задумываясь, ответила та.
Интересно, если бы мама открыла пирожковую или кулинарию, она была бы счастлива? Если бы каждый день в ее руках играл волшебным светом поток, была бы ее жизнь другой?
Сорок минут прогулки, восемь ступеней вверх, одиннадцать ступеней вниз, четыре двери слева и три справа, и она на своем рабочем месте. Лилечка уже здесь, последнее время она приходит на работу первой. Нормоконтролерша вела себя почти так же, как раньше, разве что больше работала. Никто не вспоминал злополучный тренинг, все сделали вид, что ничего не произошло, даже Юра. Не было пересудов в курилках, не шушукались в столовой вечные сплетницы, не переписывались бурно в корпоративном чате молодые сотрудницы. Так в электричке люди вдруг замолкают и начинают увлеченно смотреть в окно или утыкаются в свои книги и журналы, когда по проходу едет инвалид со страшным увечьем, даже если он не просит денег.
Лилечка склонилась над бумагами, ее губы что-то беззвучно шептали, карандаш в руке чуточку подрагивал. Софья опустила руку в сумочку и сжала мячик. Какой чувственный, литературный монолог произнесла тогда Лилечка, обращаясь к Юре. Вот если бы сейчас перед ней лежал не том со строительными расчетами, а любовный роман, увидела бы Софья поток? Если бы всю свою нерастраченную страсть, все оттенки романтического чувства, тончайшие движения влюбленной души Лилечка вкладывала не в бесплотную любовь к прекрасным принцам, а упаковывала бы в строки дамского романа, из разряда тех, какие любит читать Олечка, что тогда? Она была бы сейчас счастлива? Или все равно влюблялась бы, к примеру, в молоденьких редакторов? Или влюблялась бы, но вместо страданий радовалась новому источнику вдохновения?
Тем временем в офис подтягивались другие сотрудники. Фанис скрючился под столом – он не только переобувал ботинки, но и менял носки и заодно протирал ноги влажной салфеткой, стараясь, чтобы никто не заметил. Ванда полировала пилочкой ногти и хмурила брови. Олечка и Валечка уже облачились в рабочие комбинезоны, Олечка подкрашивала ресницы, а Валечка проверяла электронную почту.
Софья улыбнулась и снова впустила пальцы в мячик, мягко и с явным удовольствием, как кошка запускает когти в тугую оболочку любимого хозяйского дивана. «Селекционер» – вот холодное, колючее слово, которое отлично подходит к Ванде. Здорово бы она смотрелась в оранжерее, где рядом с каждым кустиком – подробная табличка, где надо следить за влажностью и освещением, где бы под ее началом копались в земле практикантки в резиновых перчатках. Она бы непременно вывела сорт цветов, способный выжить при любых капризах погоды, назвала бы его «Ванда стрессоустойчивая» и разбила в пух и прах любого, кто посмел бы высказать хоть одно критическое замечание. Софья невольно залюбовалась этой картиной. И снова, как в тот раз, когда на ней были «розовые очки», почувствовала смутную симпатию к Барракуде. Надо будет как-нибудь при случае послать ее в ботанический сад, интересно, как она отреагирует?
Валя уже в который раз разъясняла Олечке, как правильно пользоваться переплетной машинкой. Софья каждый раз поражалась, что в сестре нет ни капли раздражения, хотя у любого другого на ее месте давно кончилось бы терпение – в сотый раз объяснять одно и то же. Она опять сжала мячик и сразу же подумала, что из Валечки получилась бы отличная учительница – строгая, но терпеливая и справедливая. Она бы сумела увлечь детей, ее бы уважали родители. Из таких людей выходят Учителя с большой буквы, ученики их потом вспоминают долгие годы после окончания школы. Вот Валя еще раз показывает Оле, как пользоваться машинкой, и на ее лице ясно читается удовольствие, а Софья слышит отголоски знакомого потока. Если бы все учителя вели уроки вместе с потоком! Дети полюбили бы школу. Вале нет еще и двадцати, не поздно поступить в педагогический институт. Надо будет как-нибудь поговорить с ней, намекнуть, посоветовать.
Хлопнула дверь, вошла знакомая сметчица.
– Фанис, не посмотришь плечо? Вчера работала до девяти, сегодня руку поднять не могу.
Тот вопросительно посмотрел на Софью, без ее ведома последнее время ничего в отделе не делалось.
– Только недолго, – улыбнулась она.
Широкие ладони легли на плечо сотрудницы, и та вскоре вздохнула с облегчением, а Софья потянулась к мячику. Странно, раньше она не замечала, сколько в Фанисе простой, незамысловатой доброты. Да, прямо сказать, он лентяй, и человек не самого далекого ума, и любит схалтурить, и хвастается по поводу и без, но ведь это он кормит котят возле офиса, и он всегда находит деньги для помощи детским домам, и он недавно первым ходил сдавать кровь, когда одному из коллег понадобилась срочная операция. Фанис умеет делать массаж, к нему частенько заглядывают сотрудники из соседних отделов, и он никому не отказывает. Раньше Софью это раздражало, она думала, что это – очередной способ отлынивать от работы. Может, из него получился бы врач или массажист? Но почему тогда в самую первую их встречу ей сразу привиделась корова? Пожалуй, из него бы вышел отличный ветеринар. Из тех душевных даже не врачей, а врачевателей, которым необязательно учиться в институте на отлично, потому что они сердцем чувствуют причину болезни и лечат не столько лекарством, сколько искренним вниманием и теплыми ладонями, из которых льется поток. Вот сейчас, когда Фанис мнет плечо, закрыв глаза, когда его пальцы обхватывают шею, в них ведь играет Меркабур! Самый настоящий, что ни на есть.
К горлу подступил комок. Вдруг разом толстая, прочная скорлупа, отделявшая Софью от мира, треснула так, что посыпались вокруг осколки, и в сердце заколола острая боль. В Фанисе звучала родная нота! В этом простом, деревенском парне, который больше всего на свете боится вонючих носков и мечтает о большом телевизоре и путевке в Турцию, играла, переливалась, откликалась на все самое глубокое, внутреннее, искреннее, что только могло быть в Софье, настоящая родная нота. Она с трудом сдержала дикое желание подойти и обнять его. И сказать на ухо: «Фанис, бросайте-ка вы наш отдел, идите лучше на ветеринара учиться. Будете коров лечить и котов». Она не удержалась и хихикнула так, что на нее недоуменно оглянулись сотрудники. Софья не обратила внимания. Наверное, они уже привыкли, что начальница отдела немного странновата.
