Карина Демина - Механическое сердце. Черный принц
– И как?
– Как видите. Жив. Пока еще.
Странная улыбка, и кровь под ногтями, которую не выходит вычистить, что неимоверно Кейрена злит. А пальцы синеют.
«Убить не до смерти», хорошее выражение. Точное. И на правду похоже. Будь чешуя тоньше, подгорел бы. Не до смерти, точно, но хватило бы, чтобы уложить в постель на недельку-другую… а если бы Кэри…
– Достаточно одного взрыва, чтобы пошла цепочка. – Брокк оперся на обындевевший темный ствол. – Что вы знаете о кристаллах?
– Мало, мастер… энергоемкая структура. И еще, что их выращивают при жилах. Чем жила сильней, тем больший кристалл можно вырастить. А чем больше кристалл, тем больше в нем энергии. И соответственно, тем больше он стоит. Кажется, так?
– Примерно. – Сложно объяснять очевидные вещи, но придется. – Важен не размер, а степень сжатия. Есть первичные рыхлые кристаллы, которые легко получить. Да они и сами над жилой растут… энергоемкость низкая, поэтому и используют в основном на бытовые приборы, те же печи или плиты. Здесь действительно все зависит от размера. Дальше идет уплотнение. Всего десять степеней. Первая позволяет увеличить энергоемкость вдвое… вторая – вчетверо. Третья – в восемь раз.
– Я понял. – Кейрен поскреб шею.
А рубашка на нем несвежая. Да и костюм, некогда определенно светлых оттенков, успел изрядно изгваздаться. Где бы ни провел Кейрен из рода Мягкого Олова последние сутки, вышли они, по всей видимости, насыщенными.
– В драконах я использую девятую расширенную. Ими же питают щиты под городом…
…мера, которую нельзя не принять, и волнения жилы щиты бы вынесли, но не прямой удар.
– Девятая степень – это фактический реальный максимум сжатия.
– А десятая?
– Фактический и реальный – разные вещи. Теория оставляет место для развития. – Брокк глядел на птиц, кувыркавшихся в снегу, на сам снег, на острые прутья кустарников и серую тушу дома, зарывшуюся в сугробы по самые окна. – Если верить легенде, то Черный принц был кристаллом десятого уровня.
– И алмазом?
– Одно другому не мешает.
Кейрен кивнул. Он стоял, сгорбившись, сунув ладони в широкие рукава пальто.
– Угу. И вы мне все это сейчас рассказали, потому как…
– Разные объекты, помните? Моя карета не в счет, это или отвлекающий маневр, или мелкая личная месть…
– Ничего себе мелкая, – фыркнул Кейрен и громко, распугивая птиц, чихнул. – Простите, продуло, наверное…
– Может, в дом?
– От обеда не откажусь… я, знаете ли, нынче безработный… и бездомный. – Он вытянул руку, и Брокк понял, что именно ему казалось странным. На тонком мизинце Кейрена больше не было родового перстня. – Не обращайте внимания, мастер. Как-нибудь да наладится. Вы там дальше рассказывайте, занимательно получается…
– Да уже почти все и рассказал. Взрывы в жилой зоне и на складах – калибровки ради. Ему нужно было записать частотный спектр, чтобы учесть искажения. А полигон – прикрытие.
Кейрен, оставшийся вне рода, все-таки соображал быстро.
– Драконье сердце?
– Именно. Перенастроить кристалл легче, чем вырастить…
…тем паче, что кристаллы подобного уровня априори подучетны.
– …и сделать сцепку на меньшие. Кристалл, с одной стороны, подаст сигнал, а с другой, – предопределит вектор смещения энергии.
– Паршиво, – довольно-таки жизнерадостно произнес Кейрен, стряхивая с ветки снежный ком. – И если я правильно понял, стоит грохнуться одному заряду…
– И сработают еще два. Полагаю, зазор будет в доли секунды, что позволит совместить пики…
…и увеличить суммарную силу взрыва в десятки раз.
– Знаете, мастер, что самое поганое? – Кейрен заговорил лишь на пороге дома. – Все знают, кому это нужно, но… никто ничего не делает. Высокие игры. И мой вам совет, держитесь от таких игр подальше.
Брокк был бы не против советом воспользоваться, но подозревал, что при всем его желании – не выйдет.
Темный день.
Мертвый.
И в доме зажигают свечи, укрывая зеркала покровами из черной ткани.
…на кухне варят ячневую кашу, которую, щедро сдобрив маслом, откупом выставляют за порог, и на кашу слетаются чернокрылые грачи, будто и вправду духи иного мира.
Они кричат.
А Кэри слушает голоса сквозь запертую дверь.
Ей холодно. Она кутается в шаль, но все равно мерзнет, и дует на руки, протягивает озябшие ладони к огню, но пламя соскальзывает с пальцев.
Темный день.
Мертвых жил и брошенных дорог. Вдоль подоконников и порогов протягиваются дорожки из соли. Приходится ступать, высоко поднимая юбки. И чудится: глядят в спину чужие настороженные глаза. Зеркала норовят избавиться от покрывал.
…шепот раздается шорохом, шелестом, призраком. Сними, Кэри, дай свободу…
…наберись смелости заглянуть на ту сторону. Завтра ночь духов, не хочешь ли испытать судьбу?
Не хочет.
Отворачивается и смотрит в посеревшее окно.
А в холле пахнет хвоей молодая сосна. Ветки ее перевиты поминальными лентами, которые шевелятся на несуществующем сквозняке. Слуги один за другим подходят к зимнему дереву, чтобы повязать очередную тряпицу… белую, красную, черную… и деревянные резные фигурки, вытесанные вручную, прячутся под широкими лапами.
…им суждено сгореть в ночь духов.
Скоро уже.
– Ты дрожишь. – Брокк здесь, рядом, он больше не прячется за бумагами, хотя те, исписанные нервным быстрым почерком, разложил. И смотрит на них, расхаживает, мерит комнату широкими шагами, проговаривая что-то, когда про себя, когда вслух.
Думает.
Он забавный, когда думает. Загоняет себя в угол, и тень его скрывается под широкими книжными полками. А кто-то воткнул между корешками тонкую ветвь омелы.
– Неспокойно. – Ему не хочется врать, и Кэри опирается на мужа, кладет голову ему на грудь. – День такой. Мы… поедем?
– Да.
Он держит, раскачивается, и Кэри раскачивается вместе с ним, его тепла хватает и для нее тоже. А комната, освещенная тройкой зыбких свечей, плывет.
– Боишься?
– Да. Раньше как-то… а ты?
– Прибой. – Он замирает, прижавшись щекой к щеке. – Я слышу прибой. И с ним приходят голоса… за Перевалом было не так, да?
– Да.
За Перевалом иначе… там свои обычаи, чуждые, непонятные. Здесь же…
– Ты не оставишь меня сегодня? – Кэри накрывает его руки ладонями.
– И сегодня тоже.
Мертвый день тянется долго, часы и те замирают, не смея поторапливать время. Кэри ждет.
Ночь.
И лиловые сумерки за окном, в которых все еще кричат раздраженные грачи. Темный зонт и плотная вуаль. Брокк в черном же строгом костюме.
Плетеная корзина с восковыми свечами. Венок из остролиста и падуба. Глиняная бутыль и сухие лепешки-поминальницы.
Рука, на которую можно опереться. И черный, в погасших фонарях город. Он отчаянно сопротивляется темноте, первозданной, пугающей, распахивая ставни, приманивая лунный свет стеклами. Он выставляет восковые свечи и масляные лампы, раскладывает на перекрестках костры и расчищает путь факельщикам. На площади мерцает громадина зимнего дерева. На ветвях его закреплены массивные спермацетовые свечи, которые горят бледным ярким светом, и ель кажется объятой пламенем.
– Все хорошо. – Брокк сжимает ее ладонь, успокаивая.
По-прежнему скачут ряженые, перебрасываются факелами, рассыпают искры. И от них вспыхивают вычерченные маслом по земле узоры.
Один за другим.
Здесь голос материнской жилы звучит глуше, тонет в уличном шуме. Экипаж вязнет в толпе, и к нему устремляются зазывалы. А мальчишки норовят пробиться поближе, вскочить на запятки, а то и на крышу взобраться. Вот только охрана на сей раз не дремлет.
За площадью дорога темна и пуста. И пара факельщиков пришпоривают лошадей, но живого огня слишком мало…
– Уже скоро. – Брокк держит крепко. И пальцы железной руки его отчетливо подрагивают.
Скоро.
Сутолока человеческих подворий. Снег. Дома. Длинный берег реки и каменный мост. Колеса грохочут, и мост дрожит. Или дрожит все еще Кэри?
Кладбище.
Нынешней ночью оно пылает, разукрашенное сонмами огней. Костры раскладывают в длинных придорожных канавах, выставляют под фонарными столбами кувшины с горящим маслом, плещут на дорогу, пугают лошадей. И те храпят, шалея от дыма, искр и пепла, который пляшет в воздухе, мешаясь со снегом.
Белое с белым.
Белое с серым.
И много алого, дикого. Рокот материнской жилы оглушает, и Кэри испытывает странное желание – отозваться, потянуться к ней, родной, такой неимоверно близкой, позволить истинному пламени обнять себя…
– Идем. – Брокк подал руку, помогая выбраться из экипажа. А небо уже гремело далекими грозами.
…говорят, хорошая примета.
Людно. Кладбищенская стена. Кладбищенские тропы, низкие толстые свечи вдоль них. И массивные, круглые на могилах ли, у семейных ли мавзолеев, что распахнули свои ворота.
Фигуры в черном, в мешковатом, украденном от ночи. Лица спрятаны за масками, и под собственной, длинноклювой, делающей Кэри похожей на грача, уютно. Этой ночью ей не хочется показывать лицо.
