Лариса Романовская - Вторая смена
В дистиллированном виде сюжетец выглядит до трогательного просто: два месяца назад у меня начались проблемы с ведьмовством, сперва я решила, что организм загибается, потому как пятая молодость уже, солидный стаж. Потом возникла мысль, что меня добивает отрицательно заряженный предмет.
– У Марфы дома тоже кто-то рылся. А у нее отрицательное барахло было, при мне Старый с Фонькой мешок собрали и вынесли. Так что, если надо было меня ухайдакать, то могли у Марфы из дома какую-нибудь дрянь прихватить и сюда подкинуть. А потом обратно положить. Сам же видишь, меня сейчас не плющит!
– А зачем кому-то тебя плющить?
– Не знаю. У тебя никаких версий, случайно, нет?
– Есть. – Темчик закидывает в суп хитро нарезанную морковку, смотрит, как рыжие звездочки скачут по бульонным волнам, и продолжает неспешно: – Женя, тебя два месяца назад начали трогать, не раньше, не позже? Почти сразу, как у нас…
– Анька? – тихо выдыхаю я. – Тема, ну кому такое сокровище сдалось? Мне Севастьяныч говорил, что она у нас потому и живет, что никому больше не нужна…
– А Ираиде? Я ее видел, она цепкая, как собака.
– Ирка-Бархат? Темочка, так ведь ее никто с декабря не видел, она в розыске. Если ведьмачить начнет, то по следам можно опознать. У нас ведьмовство у всех свое… как почерк примерно. – Я вспоминаю про следы на двух моих участках, про чужую ворону, влетевшую в скандальное окно, про цветочки в Марфином подъезде, про пуговицы на блузке.
– Жень, ты не переживай только. Представь, что это такой расклад, как в картах. Я про вас не сильно много знаю, могу ошибаться. Но вот эти ваши аргументы. Они сами по себе врубаются, без следов? По ним понятно, кто именно их… ну, зарядил?
– По артефактам понятно, по аргументам нет. Они не очень старые, лет сто – сто пятьдесят, но там следов – как на ручке в общественном сортире.
– Если нас такой штукой долбануть, то не сообразишь, условно говоря, кто киллер?
– Ну хорошо, меня, допустим, можно вот так. А ты здесь при чем?
– При этом самом. Мы с тобой типа охрана. – Темку совсем не волнует суп. Он сейчас вообще к плите спиной повернулся.
– Ирка, да?
В тишине хорошо слышно, как по стенкам кастрюли бьют маленькие волны закипающего бульона. А по запотевшему стеклу скользят и скользят капли. Тоже громко.
– Наверное. Это же информация нужна, нормальная. А я очередного слона в темноте щупаю, – усмехается Артем.
– Тяжелый тебе слон достался, – тоже улыбаюсь я. – Может, его вдвоем легче нашарить?
– Если вдвоем – то запросто.
Эта мелкая зараза сказала, что не любит суп с морковкой. А потом вылакала две тарелки и вырубилась в моей постели. Мы все там окопались. Я справа, Темчик слева, Анька посередине – как главное сказочное сокровище, которое мы, как два патрульных дракона, обязаны сторожить ночи напролет. За окнами тихонько гремела канонада мусорных контейнеров, перекликались на весь двор ранние дворники, уныло лаяла породистая шавка с переливчатой кличкой Эльвира. Я сперва думала, что так хозяйку зовут. Интересно, а если ведьма перекинется в собаку или крысу, она сможет протянуть в этом обличье несколько месяцев? Обнаружат ли ее служащие нашей Конторы? Надо спросить у Старого или у Фоньки. Хотя мне удобнее интересоваться об этом у Темчика – за последние пару часов я привыкла к тому, что он может ответить на любой вопрос…
– Тем, а как нам ее теперь на уроки отпускать? Вдруг вправду Ирка попробует утащить?
– Сегодня точно не утащит, какие уроки? – Я понимаю, что на моей спине сейчас лежит Темкина ладонь, ей там самое место. – Жень, у меня на работе черт ногу сломит. Ну или леший ваш. Хочешь, я вас на море отправлю, подальше от Ирки…
– Я хочу! – Анька начинает скрипеть матрасом. – Женька, мне спать не хочется. Можно я мультик посмотрю? Я тихо, с наушниками.
– Много мультиков вредно, – огрызаюсь я. – Давай я тебе сказку расскажу? Ты послушаешь и уснешь. – Я предлагаю капитуляцию на выгодных условиях.
– А я чего, на уроки не пойду сегодня?
– А что, так хочется? – усмехается Темчик.
– Нет, совсем не хочется. Пап, а ты можешь одну… одному человеку вломить так, чтобы он… она ко мне не лезла больше? А то Женька говорит, что там ведьмовать нельзя. А она дразнится и гадости разные про меня…
– Разберемся. А правильно говорят «ведьмачить», – строго поправляет Артем.
– И не в школе нельзя, а вообще нельзя! Пока двадцать один год не исполнится! Не имеешь права. Темка, ты представляешь, она сегодня в маршрутке на водителя «суслика» набросила, сама, без разреше…
– Женька, ты сказку обещала! – Аня немедленно пресекает мои попытки наябедничать.
– А «суслик» – это что у нас? – интересуется Артем.
– Сиюминутная парализация, без «шила в жо…». Столбняк временный.
– Женька, я жду! – Еще бы она не ждала! Я же в каждую свою байку эффект присутствия добавляю. Не говорю о прошлом, а его показываю, почти как кинофильм. Только еще со вкусами, запахами, жарой и холодом. Так затягивает!
– А ты какую сказку хочешь?
– Настоящую, про тебя! Как ты в цирке работала, как в кино снималась.
– Так это же не сказки, это со мной на самом деле было!
– Раз рассказываешь, то сказки!
– Логично. Жень, ты расскажи, а я послушаю. А то когда еще удастся?
Мы очень легко привыкаем к хорошему: сейчас меня совсем не удивляет, что он слышит одновременно и меня, и Аньку. Как будто мы самая обычная, нормальная семья.
«Настоящая», – молча поправляет Темчик. «Спасибо».
– Анька, помнишь, ты меня спрашивала, бывают ли ведьмы, которые не знают, что они на самом деле ведьмы? Считается, что это только мирские не знают, что мы на свете есть. Но иногда Сторожевые появляются на свет в нормальной ведьмовской семье, а потом ее теряют. И им никто не может объяснить, кто они такие и почему с ними странное происходит. Ну, например, они крылатых кошек видеть могут, а мирские нет.
– Правда? – разочарованно вздыхает Анька. – Пап, а ты кошек с крыльями видел уже?
– Нет пока, – откликается Артем. – Но я исправлюсь.
– Ага, исправляйся. А то ты как мирской!
Темчик молчит. Внимательно слушает сказку, которая на самом деле – настоящая правда.
– В институте Шварца со мной училась одна девушка. У нее суть была ведьмовская, а жизнь – как у мирской. Даже хуже.
– А как ее звали?
– Турби́на. А потом Тамара.
– Турбина – лучше. Красивое какое имя. Волшебное, да?
Часть третья
Дни Турбины
Памяти моих дедушки и бабушки
От «Кумпарситы» до «Рио-Риты»
Немного такта, немного ритма,
Столы придвинуты и накрыты
И Первомай – словно первый бал.
Немного такта, немного ритма,
Ботинки стоптаны, туфли сбиты,
А платья – заново перешиты,
Перелицованы – как судьба.
Под звуки тающего фокстрота
Один – из взвода, один из роты,
Он заменяет собой кого-то,
Из тех, которых не дождались.
Он приглашает, ведет и кружит,
Вмиг становясь женихом и мужем…
Он без жены – значит, безоружен.
Война не знает ни нот, ни лиц.
А после взглянут и скажут – прадед.
«Смотри, молоденький, при параде».
А вот прабабушка в белом платье,
Совсем счастливая рядом с ним…
А это кто? Ну жених, наверно…
А может, муж – довоенный, первый…
Чернильный след с завитушкой бледной
На обороте неразличим…
За столько лет растворилось имя,
Сменилось выжившими, живыми.
И только в старом, старинном ритме
Его услышишь сквозь тихий такт.
Уходят в небыль, в миф, раз от раза
Бледнеют и не болят рассказы.
Воспоминания, судьбы, фразы
Немного тают, немного та…
В сорок шестом году университет имени Шварца (тогда Пролетарская высшая школа социалистического колдовства и мракоборчества) вернулся из эвакуации в Москву, в особнячок недалеко от Каланчевки. В здании разместили аудитории, в расположенных во дворе бараках и маленьком флигельке общежитие – для всех обновившихся, не вернувшихся живьем с фронта, из плена, из лагерей… Нас засунули за парты, впендюрили монографии с учебникам. Нас учили пришивать теорию к имеющейся практике, показывали, как оформлять благодеяния, объясняли, что стандартное «зеркало с перекидом» на языке пыльных методичек именуется «осознанное эмоциональное погружение обвиняемого в восприятие потерпевшего путем ментальной установки». В общем, занимались переквалификацией. Многие наши авиабомбу взглядом разряжали запросто, а чашку из осколков склеить – да ни в жизнь! Отвыкли мы от простого счастья… Народ подобрался разношерстный, много чего повидавший и хлебнувший. В числе последних – Тамара Брусиловская, более известная как Турбина Колпакова.
Родители назвали девочку Тамарой, однако с этим именем она прожила недолго. Виной тому было, естественно, время. Революции и репрессии, а в промежутках Мировая и Гражданская войны с затяжным экономическим бардаком в придачу. Нелучшие условия для рождения потомственной Сторожевой.
