Ренард Фиерци - Чародейская Академия. Книга 4. Не всё во власти чародеев
Действительно, чем-то напоминает Айболита. Такие сейчас, наверное, только в сказках и остались.
– Мсье де Пиньо поначалу не выделял меня среди остальных. Ну разве что похвалит за усердие – но точно так же и любого другого на моём месте, кто добросовестно относится к работе. Как-то я набралась смелости и спросила: в чём секрет его необычайного мастерства? Но доктор Людовик лишь загадочно улыбнулся и отшутился – нужно, мол, чуточку старательности и упорства. Остальное приложится само собой.
А через пару месяцев после того поступил к нам пациент с очень странным заболеванием. Ковырялся в старинном индейском артефакте, полстолетия назад привезённом дедом из Америки, и внезапно почувствовал лёгкий укол, как от осторожного прикосновения к острию иглы. Вначале не обратил внимания, но вскоре поражённая кисть приобрела синеватый оттенок, онемела и стала холодной на ощупь. Убедившись, что само собой не проходит, скорее наоборот, запаниковал и кинулся в ближайшую клинику, которой и оказался наш госпиталь. Чтобы не заразил других неизвестно чем, поместили его в отдельную палату. Дело осложнялось вечером воскресенья, из врачей – только дежурный, сделавший инъекцию сыворотки и прописавший кучу таблеток и микстур – авось поможет. С доктором Людовиком связаться не удалось – мобильников, сам понимаешь, тогда не существовало, а домашний телефон не отвечал. Поскольку из персонала вообще мало кто присутствовал, полное обслуживание больного пришлось взять на себя.
Несмотря на самые современные для того времени препараты, состояние его ухудшалось: вся рука до плеча приобрела синюшный оттенок, а на ощупь – совсем ледяная, как у трупа. Неужели быстротекущая гангрена, вначале думала я, но симптомы очень уж необычные, да и раны никакой не находила, сколько ни осматривала место предполагаемого укола. Пациент, видя, что все усилия даром, впал в депрессию и даже начал писать завещание, неумело карябая левой рукой каракули на бумаге.
Отчаявшись успокаивать и обнадёживать, решила встряхнуть размазню: не стоит делать этого! Воспрянь душой! Всё будет хорошо, поправишься обязательно!
Всплеск эмоций достиг цели: отложив в сторону перо и бумагу, страдалец решил перекусить наспех прихваченной из дома едой, а затем прилёг отдохнуть. Я тихонечко удалилась в комнату медперсонала, попросив, если что, немедленно дёргать верёвочку вызова.
Усталость тяжёлого рабочего дня быстро дала о себе знать: едва присела на кушетку, тут же вырубилась. Разбуженная лучами утреннего Солнца, подскочила в ужасе: неужели проспала, и пациент умер?
И лишь влетевши в его палату, смогла перевести дух: тот, вопреки опасениям, чувствовал себя намного лучше, чем накануне. Синева хоть и не исчезла совсем, но значительно уменьшилась, и рука вновь источала теплоту жизни. А вскоре появился и доктор Людовик. Выслушав внимательно историю произошедшего, он отпустил меня домой отдыхать, поблагодарив за сделанное для пациента и успокоив: больше бояться нечего, теперь всё будет в полном порядке.
И вправду, когда прибыла на ночную смену, палата, в которой находился пациент, пустовала. А ещё через день ко мне домой прибыл посыльный. Вскрыв доставленный конверт, оторопела: тот был набит ассигнациями, на общую сумму десять тысяч франков. Громадные по тем временам деньги.
Чуть оправившись от изумления, я отправилась к доктору Людовику, прося подсказать адрес, чтобы вернуть деньги – принять такой щедрый дар за услугу, которая входила в мои служебные обязанности, душа никак не позволяла. Однако мсье де Пиньо уговорил оставить банкноты себе, заверив, что господин тот достаточно богат, подобные траты его вовсе не разорят. А поскольку совершенно справедливо почитает именно меня своей спасительницей, то и решил отблагодарить соответственно.
Но что я такого особенного сделала? – продолжала недоумевать. И тогда доктор Людовик попросил максимально выразительно прочесть вслух фразу, выглядевшую совершеннейшей абракадаброй. Успев привыкнуть к изрядной доли эксцентричности в поступках и высказываниях доктора, я, не выказав удивления, произнесла её. И едва прозвучало последнее слово, как глухо звякнул морской колокол, стоявший на шкафу среди прочих безделушек, закинутых туда за ненадобностью.
Мсье де Пиньо просиял:
– Теперь все сомнения позади! – заговорил он с торопливой восторженностью. – У вас есть Дар! И вы обязательно должны научиться им пользоваться! Люди несведущие называют его колдовством, для нас же он столь естественен, как дыхание или сердцебиение!
Я лишь горько усмехнулась в ответ. Пусть сейчас не те времена, когда колдунов и ведьм сжигали на кострах, но стоит ли на полном серьёзе рассуждать о магии в эпоху торжества стали и электричества? И тогда доктор, не поднимаясь с кресла, зажёг лампу под потолком и, приоткрыв дверцы медицинского шкафа в противоположном углу кабинета, прямо по воздуху перенёс из него на свой стол пузырёк йодной настойки.
Глядела вытаращив глаза – одно дело увидеть такое на арене цирка, где подобные трюки отрепетированы заранее, и совсем другое – когда их демонстрируют у тебя под носом и без подготовки. Ведь не мог же доктор знать заранее о моём визите? А если прочитал мысли – разве это не доказательство существования волшебников?
Как оказалось, загадочный недуг того пациента не смогли бы излечить никакие средства официальной медицины, ибо не хворь то была, а злое колдовство. Артефакт, с которым он решил познакомиться поближе, на самом деле являлся проклятой вещью, превращающей человека в Замороженного Зомби. Счастье ещё, проклятие со временем ослабело, иначе он и до госпиталя доехать не успел бы. Вспышкой психоэнергии мне удалось нейтрализовать разрушающее действие тёмной магии, оставалось довести процесс выздоровления до конца. А потому, заключил доктор Людовик, если есть желание развить талант чародейства, то он готов немедленно написать рекомендательное письмо своему доброму приятелю и коллеге доктору Джу Хэ, большому знатоку китайской народной медицины, популярной у тогдашней аристократической верхушки Парижа.
Дала согласие, почти не колеблясь – не век же санитаркой вкалывать, впитывая в себя чужие страдания, пока душа не очерствеет к ним совсем. Джу Хэ, прочитав письмо, огорчённо поцокал языком: поздновато, мол, начинать учиться, придётся очень-очень стараться, иначе ничего путного не выйдет. Но после заверений в приложении всех мыслимых и немыслимых усилий в постижении тайн чародейства добро всё же дал.
Учеников у Мастера Джу было с десяток. Разношёрстная команда – кто-то сам готовился стать Мастером, иные, как и я, штудировал азы. Успела, однако, изучить немногое – из-за гнусного доноса частную клинику доктора Джу закрыли, попытались арестовать его самого, но тут, как говорится, нашла коса на камень. Тем не менее, поняв, что спокойной жизни больше не предвидится, Учитель объявил о своём скором отъезде, а нас, напутствовав добрым словом, направил к другим Мастерам продолжать обучение. Насчёт меня, посомневавшись немного, сказал так: если и впрямь желаешь не только виртуозно владеть магией, но и узнать больше об окружающем мире и смысле нашего в нём существования, да вдобавок не боишься трудностей – поезжай на Восток. Там, отрешившись от бренной суеты, обретёшь духовное просвещение и достигнешь вершин мастерства.
Не удерживаемая никем и ничем, раздумывала недолго, и Мастер Джу начертал на запястье моей левой руки два иероглифа – тайный знак для тех, кто умеет их читать. Видишь – еле заметный след сохранился до сих пор. Путь оказался не близок. Это сейчас на самолёте за сутки можно облететь весь земной шар. А тогда – исключительно наземным транспортом, в том числе и на своих двоих. Именно так я и проделала последний отрезок пути до монастыря Бай-Догу в самом сердце Тибета, чтобы показать его настоятелю начертанные на руке иероглифы. Ни один мускул не дрогнул на лице увидевшего их; лишь впоследствии узнала: стала первой женщиной-европейкой, принятой в школу Разговаривающих-с-Камнями. Её воспитанники жили отдельным поселением в паре километров от монастыря, учителя регулярно наведывались к нам, наставляя на путь истинный. Условия проживания отличались изрядной аскетичностью – по большей части мы должны были обеспечивать себя сами. Одни возделывали участки земли или выпасали скот, другие увлекались ремесленными поделками. Новички поначалу возмущались – мол, не затем сюда приехали; кто послабее духом, не выдерживая, возвращались в родные края, упорные держались до конца. Впрочем, таков стиль воспитания во многих восточных школах, неважно – боевых искусств или составления цветочных композиций: вначале дать возможность ученику закалить характер, а уж потом заниматься всерьёз обучением. К этому трудней всего приспособиться тем, кто привык получать всё и сразу.
Для меня, не понаслышке знакомой с тяготами и лишениями крестьянской жизни, трагедии в том не было никакой. Что реально напрягало – информационный вакуум, выражаясь современным языком. Связь с Большой Землёй почти не поддерживалась, новости в основном сообщались пилигримами да бродячими торговцами, скупавшими изготовляемые нами сувенирчики. Уроженцы Запада появлялись редко, за исключением немцев, большими группами рыскавших по горам в поисках сокровенных знаний, даже в Шамбалу проникнуть пытались. Настоятель, когда в первый раз их увидел, без разговоров дал от ворот поворот. Я, помнится, удивилась: мало ли искателей заоблачных истин сюда забредает, зачем же так сразу? Потом узнала, что вовсе не ради духовного самосовершенствования они сюда нагрянули, а за рецептом создания расы сверхчеловеков. Заполучи они его – и мир скатился бы в бездну пещерного тоталитаризма. Тогда я не уставала поражаться проницательности учителей; сейчас, конечно, кое-что умею и сама.
