Лариса Петровичева - Охота на льва
Аальхарн процветал, с этим сложно было поспорить. Однако… Несса закрыла глаза, и во внутренней тьме всплыли ровные буквы с небольшим наклоном влево:
«Мы изгнали из страны захватчиков, мы победили тьму невежества и пришли к торжеству разума и прогресса, но оказались совершенно беззащитными перед своей Родиной. Нас учат, развивают, направляют на путь истинный – но этот путь ведет только туда, куда нам укажут сверху. Не туда, куда надо нам самим. И даже если мы ровным строем маршируем во мрак, то так и не узнаем об этом до самого конца. Нас любят, о нас заботятся – чтобы с необыкновенной легкостью швырнуть потом в жерло новой войны. Мы отправимся с песнями штурмовать небо или логово Змеедушца, потому что у нас просто не будет выбора. Если мы осмелимся сказать что-то вразрез с навязанной сверху идеологией, то разделим трагическую участь Амины Блант, казненной по обвинению в ереси за книгу о зверствах имперской армии во время войны. Если мы решим искать знания за пределами очерченных государством рамок, то нас сразу же назовут лжеучеными, как профессора Вевера, который осмелился не соглашаться с Амзузой. А потом нас взорвут в храме Божием – ради того, чтобы развязать себе руки в поисках новых врагов… Жизнь, свобода и стремление к счастью: это малость, которую мы хотим и которой лишены».
Несса не стала читать дальше. Выронила дневник, и тот упал возле витой ножки кресла. Честное слово, с нее было достаточно. Еще и потому, что на полях той страницы была приписка почерком Андрея: «Такие, как Олег, погибают первыми».
В конце концов, это уже не ее дом. Как она может знать, что верно, а что нет? Какое право она имеет хоть что-то здесь решать и уж тем более брать в свои руки власть над огромной страной?
– Я девчонка из глухой деревни, – прошептала Несса.
Над парком теплились сочные звезды, летняя ночь вступала в свои права, а Нессе было страшно, как никогда в жизни. Луна поднималась все выше, со стороны площади доносилась музыка: там играл традиционный летний оркестр. Люди отдыхали после трудового дня, не зная, что кто-то уже готов перевернуть их привычный и стабильный мир с ног на голову.
Интересно, где сейчас Андрей? Несса прекрасно понимала, что им движет: внушаемый идеалист, он был готов на все – лишь бы не допустить строительства Гармонии на своей второй родине, потому что прекрасно знал, к чему это может привести. К тому, что умирать будут такие, как Олег.
Напрасно он так написал. Напрасно.
Несса шмыгнула носом и встала с кресла. Внизу, под балконом, она заметила Артуро – неся в руке аккуратный кожаный портфель, он шел к выходу из парка с зауряднейшим видом человека, который возвращается домой со службы. Несса отстраненно подумала, что понятия не имеет, есть ли у личника государя свой дом и своя жизнь: он всегда был рядом, всегда на подхвате. И в царство новой Гармонии он вошел бы первым – и счел бы за честь войти.
– Какая, к черту, новая Гармония, – пробормотала Несса по-русски. – Давайте без фанатизма, я вас очень прошу.
Если она откажется, то что будет дальше? А дальше Шани застрелят где-нибудь при большом скоплении народа, и делается это элементарно: кольчуги он не носит и к себе допускает каждого первого. Девушка махнет платочком с моста, и местный Гриневицкий бросит бомбу ему под ноги. А потом в освободившийся трон вцепится столько рук, что и подумать страшно. Полковник прав: в итоге это кончится очередной войной.
Несса вздохнула. Похоже, в этой ситуации у нее была только иллюзия выбора. И следовало позаботиться о том, чтобы у ее решения был минимум последствий.
* * *На следующее утро полковник Хурвин извлек из вороха ежедневной корреспонденции аккуратный белый конверт, подписанный незнакомым почерком. Вскрыв его, он вынул письмо и прочел:
«Господин полковник, я принимаю ваше предложение. Главное условие моего согласия – сохранение жизни государя. И еще: если вы хотите использовать моего отца втемную, то я обещаю, что не допущу этого…»
Эмма заглянула в гостиную и ласково сказала:
– Отец, завтрак готов. Тебе что-то интересное прислали?
Хурвин улыбнулся – так широко и радостно, как не улыбался уже много лет, и улыбка, придав его лицу особое обаяние, на какой-то миг превратила стареющего полковника в того молодого офицера, каким он был еще до войны: лихого, всеми любимого и способного завоевать весь мир.
– Очень хорошие новости, милая. Нас всех ждут скорые перемены к лучшему.
Эмма улыбнулась в ответ и, подойдя к отцу, обняла его, уткнувшись лицом в плечо.
Спустя час, когда Хурвин встретил Супеска в одном из многочисленных кафе на набережной Шашунки, глава охранного комитета сообщил с плохо скрываемой паникой:
– К расследованию подключился Привец лично.
Хурвин широко улыбнулся и высоко поднял бокал шипучего южного, поднесенный расторопным официантом.
– Не страшно. Она согласилась.
Супесок резко выдохнул и откинулся на спинку плетеного кресла с таким видом, словно с его плеч свалился тяжелейший груз.
– Лучше новости и представить нельзя. Вообразите, полковник, у меня сегодня была личная аудиенция у императора, и я едва смог выкрутиться!
– А это и не нужно, – рассмеялся полковник. – Через три недели у нас будет новая императрица и принц-консорт без права голоса.
Супесок тоже рассмеялся и, взяв бутыль, налил вина и себе. Он испытал колоссальное облегчение. Сегодня с утра ему пришлось изрядно понервничать: государь явно и открыто выразил свое недоумение по поводу отсутствия результатов расследования и даже высказался в том духе, что дело пахнет сокрытием улик. Белобрысая дрянь Привец при этом согласно кивал, а Супесок потел, дрожал и пускал в ход все свое красноречие, стараясь убедить собеседников в том, что делает все возможное.
В былые времена такие беседы заканчивались в инквизиции на дыбе. И нужные имена следовали неукротимым потоком, завися лишь от памяти и фантазии пытаемого.
– Признавайтесь, Хурвин, вы уже придумали, что с ним будет дальше? Он ведь вряд ли добровольно уйдет на покой, чтобы высаживать розы…
Полковник злобно ухмыльнулся. Тень лютой ненависти, мелькнувшая на его уродливом лице, была настолько недвусмысленной, что Супесок поежился.
– Я думаю, никто не удивится, если максимум через месяц наш добрый друг спокойно умрет во сне, – проговорил он сквозь зубы. – Со дня весеннего бала все ожидают чего-то в этом роде.
– Вы умница, Хурвин, – сказал Супесок и легко прикоснулся своим бокалом к бокалу полковника. – За успех нашего дела.
Если бы Хурвину сказали, что он жаждет мести и власти, причем в первую очередь власти, то он бы только отмахнулся. Говоря о благе Родины, Хурвин был совершенно искренен. Понимание того, что можно просто протянуть руку и заполучить все что угодно, даже если не имеешь на это права – как это уже сделал один удачливый негодяй буквально на его глазах, – теплилось на задворках сознания полковника: именно эта гипотетическая возможность, дразнящая вседозволенность, и предопределяла его поведение, поступки и решения, равно как и другие идеи, которые он внушал своим товарищам – маленькие жертвы для большого блага, свобода и независимость страны, свержение диктатуры по воле народа, – основывались на той же догадке.
– За успех, – кивнул полковник и осушил бокал. – Давайте отбой вашему человеку в службе личной охраны.
* * *Стоя на пустыре Невинных, возле развалин старой часовни, капитан Крич размышлял о превратностях судьбы.
Судьба была к нему явно немилосердна и не пыталась этого скрывать. Вот вроде бы и капитанские нашивки есть, и жалованье прибавили как положено, и квартиру смог по-человечески обставить, а вот на тебе – полезли оболтусы малолетние в развалины играть и наткнулись на труп, и начальство аж воем воет: а подать сюда Крича! Он делом рыжих занимался, он первейший специалист в столице по маниакам и душегубам! А теперь езжай к Змеедушцу на рога и возись с покойницей, а обед пролетает мимо, и ужин тоже.
– Что думаете, капитан? – спросил унылый лейтенант Пазум, с которым жизнь, судя по его грустной физиономии, тоже не особо церемонилась.
– Что думаю… Да ничего я не думаю, – проворчал Крич. Покойница лежала на носилках и смердела отсюда до синего моря. – Она и померла-то, наверно, в пост еще, а то и раньше. Надо коронера звать.
Коронер, которого оторвали от пенной наливки в Халенской слободе, тоже был невесел. У него с капризной госпожой жизнью отношения также не ладились. Он быстро осмотрел тело и выдал такое, от чего у Крича волосы встали дыбом.
– Ну что, господин капитан… Убили даму и правда либо в пост, либо чуть позже. На карнавале, скорее всего. И, знаете, судя по характеру ран, ее долгое время держали на дыбе.
– На дыбе?! – хором воскликнули Крич и Пазум. Лейтенант открыл рот от удивления, а Крич продолжал: – Быть не может! Дыбы знаешь где только остались?
