Дарья Зарубина - Родная кровь
– Да что случилось?!
– Это был Ашрав Турчи, – мрачно проговорил Святомир. – Предлагал стать компаньонами и выкупить книгу на паях. Сказал, что, если соглашусь, через полчаса у меня в почте будут все документы по легенде, связанной с этой книгой, какие ему удалось найти в архивах.
– Но это же совсем неплохо, – выдохнула Велена с облегчением. – Можно для вида взять его в долю. Лютополк всё равно не даст шасу шагу сделать из города, пока не будет уверен, что тому не достанется «Лавка». Мы получим информацию, книгу, а потом придумаем, как половчее кинуть шаса. Главное – не заключай контракт и не давай заклятие обещания.
– Лихо ты всё решила, Велл, но поверь: обыграть шаса непросто, – вздохнул Свят. – Но дело не в этом.
– А в чём?
– Если Ашрав предлагает дружбу, если заговорил без обиняков и признал, что книга чего-то стоит, – значит, уверен, что уже нас обыграл.
Велена не стала углубляться в расспросы. Просто взяла свой телефон, набрала номер и самым безмятежным голосом прощебетала:
– Настя? Прости, дорогуша. Это снова я, Велена Львовна. Сегодня столько всего переговорили, а я совсем забыла спросить. Ты ведь ещё не заложила те чудные серёжки с гранатами? Может, уступишь их мне? Вечером Святик встречается с какими-то своими коллегами, и серёжки идеально подойдут к моему коктейльному платью. Нет-нет, никакой благотворительности. Во всяком случае, с моей стороны. А ты бы меня просто спасла от необходимости бегать по ювелирным магазинам в поисках подходящих украшений. Если не хочешь продавать, можешь хотя бы одолжить на вечер? Я заплачу… Где ты сейчас? Сняла новую квартиру? Молодец. Говори адрес.
* * *Настя бросила телефон в закрытое чехлом кресло и снова погрузилась в чтение, тотчас забыв, что несколько секунд назад договорилась о новой встрече.
От антиквара и Велены она, решив не откладывать в долгий ящик, отправилась в салон, где благополучно уволилась, выслушав напоследок тираду о неблагодарных девках. После чего поехала на квартиру с намерением подготовить жильё к приезду сына, решить, что необходимо купить и о какой помощи попросить Екатерину Фёдоровну, которая уже звонила, сообщив, что приготовила к отправке на квартиру «четыре совершенно новые подушки, два пуховых одеяла и два байковых, постельное бельё – ты только ничего не вздумай покупать, всё есть! – и кое-что из посуды». Настя даже растрогалась от такого проявления заботы.
Однако в висках настойчиво, заглушая все другие мысли и желания, стучала оглушительным ритмом одна-единственная мысль: «Никто не может прочесть этот дневник. Никто, кроме тебя. Значит, то, что в нём написано, адресовано именно тебе, Настя. Ты должна прочитать его до конца».
Она даже сунула дневник таксисту, спросив, понимает ли он, что написано на первой странице, но водитель только фыркнул и сказал, что «по-нерусски не учился».
Поднявшись на третий этаж, Настя вошла в квартиру, думая только об одном – она должна как можно скорее засесть за чтение. Она никогда не верила в чудеса, даже предположить не могла, что её бабушка – настоящая ведьма, однако странная книга заставила её усомниться в этом.
Книга, которую никто, кроме неё, не мог прочесть.
«Может, бабушка Соня всё-таки была… ведьмой?» – последнее слово Насте далось с трудом даже в мыслях. Не могла бабушка так её обмануть. Не стала бы обманывать всю Настину жизнь, если только не старалась от чего-то защитить. Об этом говорил Лисин, но верить красавчику капитану глупо…
Логические связи под напором эмоций рвались, не успев выстроиться.
Совершенно запутавшись, Настя крепче сжала книгу в руках, приняв единственное решение, не вызывающее внутреннего сопротивления: дочитать её до конца и попытаться понять, о чём ей хотела сказать бабушка своим подарком и при чём здесь Михаил Морозов.
Настя сорвала успевшее запылиться покрывало с тахты, забралась на неё с ногами и углубилась в чтение.
* * *«Я был близок! Дверь, о существовании которой я долгое время не знал, открылась для меня. Старцы приходили за мной ночью – прошли сквозь стену лазарета. И я едва не испортил всё, вскрикнув от неожиданности.
На вид они не так уж стары – хоть волосы и белы, как крещенский снег, но их кожа, ровная, без единой морщины, и цвет её говорит скорее о цветущей молодости. Чётки в их руках щёлкают ежесекундно – так ловки пальцы. Время не согнуло их спины, не искалечило суставы. Я, с трудом поднявшись с одра, выгляжу старше и недужнее их, на столетия запертых здесь древним колдовством. Я обрадовался им так, что почувствовал некоторый прилив сил и попытался сделать шаг навстречу.
Они попросили меня не беспокоиться.
Признаюсь, невольно пришло в голову, что это всего лишь видения, которыми последние дни телесный недуг истязал мой разум. Я хотел коснуться их, ощутить, что мои гости – не бред, не иллюзия, не фантом. Я хотел удостовериться, что близок, наконец, к достижению моей цели и ощутить пальцами грубую шерсть их балахонов.
О, пальцы мои, бледные, тонкие, казались призрачными, когда один из старцев взял их в свои крепкие ладони, от которых веяло жаром, будто от хорошо натопленной печи. Это тепло заставило ожить кровь мою и устремиться по жилам к сердцу и голове, горячей волной омывая тело. Я вздохнул – впервые за много месяцев – глубоко, как прежде, осознав, как ослаб, как глубоко впустил в своё тело и разум жуткий холод каземата.
Держащий мои руки старец поднял на меня глаза. И тут я, малодушный, не удержался от другого вскрика, испуганного, потому что ужаснее этих глаз я не встречал прежде. Выцветшие до той бледной, почти прозрачной голубизны, каким бывает небо самым жарким июльским полуднем, они смотрели на меня – и не видели. Может, сумеречный свет и моё душевное смятение сыграли со мною злую шутку, но я увидел в этих глазах столько страдания и боли, такую усталость и муку, телесную и душевную, что мне почудилось, будто взгляд этот забирает последние крохи моей жизни из тела, истерзанного тюрьмой и болезнью. И я закричал и отнял руки, едва при этом не повалившись на каменный пол. Вековое безумие смотрело на меня глазами старца – и я испуганно отпрянул и даже пытался заслониться от ужасного взгляда, но не нашёл сил. Казалось, они покинули меня вместе с теплом его рук.
Но старец, по счастью, не рассердился. Напротив, ласково улыбнулся, вновь беря мои ледяные руки в свои.
– Успокойся, юноша. Ты искал нас – и вот мы здесь. Поведай, откуда ты знаешь о нашем братстве? Тебе приходилось умирать здесь? Я не помню тебя.
Двое старцев за его спиной тоже отрицательно покачали головами, до подбородков скрытыми под коричневыми конусами капюшонов, – они тоже не помнили меня среди крепостных мертвецов.
– Я не был здесь прежде! Мой отец… Вы должны помнить его. Он провёл в крепости больше двадцати лет, был болен, при смерти. А потом чудесным образом выздоровел. Он писал о вас в дневнике. Это ведь вы излечили его? Он тогда… умер?!
Старцы вновь отрицательно покачали головами – все трое, но ответил вновь тот, что удерживал мои руки.
– Нет. Твой отец отказался от вечной жизни в служении ордену. Его вела другая звезда. Верность ей он не мог предать, а потому выбрал век смертного. Однако крепость приняла его за своего, открыла вход и выход, и мы отвели его к Источнику, позволив сделать один глоток. Он остался верен своему решению все годы, что провёл здесь, на острове, хотя братья ещё дважды приходили к нему в трудный час и предлагали переменить судьбу и выбрать бессмертие. Твой отец был человеком удивительной силы духа. И хотя такие братья необходимы ордену, ибо Источник не принимает слабых, нам пришлось согласиться с его решением. По счастью, он прислал нам тебя, юноша. Ты готов?
– К чему? – переспросил я невольно, чтобы выгадать хоть минуту на раздумья. От слабости голова моя шла кругом, и я никак не мог уразуметь, чего они хотят от меня и что я должен ответить.
– Готов ли ты сделать выбор? Мы с братьями, ничтожные слуги, не узнали в тебе несгибаемый дух и горячую кровь твоего отца, но крепость признала тебя сразу и лишь испытывала.
Я никак не мог проникнуть в смысл его слов.
– В полночь вход и выход сделаются свободны. Путь к Источнику молодости и вечной жизни откроется тебе, но над источником ты должен будешь выбрать, сколько сделать глотков. Один вернёт тебе силу и здоровье, чтобы ты мог возвратиться в мир людей и свершить дело, которым горит твоё сердце. Если же ты сделаешь больше одного глотка…
– Я стану бессмертным? – выпалил я то, чем грезил столько времени, с самого дня гибели брата.
– Ты умрёшь и восстанешь в новом качестве. Станешь бессмертным слугой ордена и стражем Источника.
– Я останусь здесь? Вечность… здесь, в крепости, в этих сырых подвалах?
Старец вновь поднял на меня свои блёклые глаза и странно улыбнулся.
– В точности как твой отец, – рассмеялся он скрипучим сухим смехом. – Теперь я вспомнил его. Он задал тот же вопрос. Его волновало, как сможет он применить своё бессмертие для народного блага. Отвечу тебе то же, что и ему, – нет, любой из братьев может выйти из крепости, только если его призовёт родная кровь…
