Скотт Линч - Республика воров
Алондо, зажав воображаемую рану, холодно произнес:
– Мой принц, вы мягче благородного металла, в честь коего вам дали имя. Однако я тверд, как славное теринское железо. О мой заблудший друг, о недостойный отпрыск великого отца! Я слезы лью о нашей дружбе, но своим клинком презренного предателя сражу!
Алондо с отчаянным криком ринулся на Локка. Зазвенели скрещенные клинки. Зрители затаили дыхание. На репетициях Локк и Алондо долго и тщательно отрабатывали схватку, чтобы со стороны она выглядела ожесточенным поединком двух разгневанных противников. В ней не было ни перешучиваний, ни взаимных оскорблений, ни замысловатых выпадов – только стремительное кружение и лязг мечей. Зрители не сводили глаз со сцены.
Феррин, сильный и умелый боец, безжалостно теснил Аурина, нанося ему воображаемые раны, пока наконец, в самый драматический момент, якобы не выдержав напора противника, Локк не повалился на колени. Феррин занес меч для смертоносного удара, и Аурин мгновенно пронзил друга кинжалом. Алондо, зажав бутафорский клинок в левой подмышке, повалился на сцену; на груди его трепетало алое полотнище. Все было сыграно настолько убедительно, что даже Локк отшатнулся в неподдельном изумлении. Зрители захлопали в ладоши.
Локк, заключив Сабету в объятия, замер, а Алондо медленно поднялся и, надевая посмертную маску и саван, отошел к краю сцены.
Представление приближалось к трагической развязке. Солнце сияло над высокой западной стеной театра. На сцену высыпали статисты в алых плащах императорских стражников, наставили копья и пики на статистов в серых воровских накидках. За ними шествовал чародей Каламакс в развевающейся черной мантии, за которым тянулись клубы красного и оранжевого алхимического дыма. Началась битва, исход которой был предопределен: всех подданных Амадины истребили. Убитые воры и стражники торжественно облачились в посмертные маски и саваны и тоже присоединились к фантазмам.
Джасмер, величавым жестом отстранив Локка от Сабеты, встал между ними.
– Так царство сумерек сокрушено величием имперским! – провозгласил он. – Наш славный государь мне повелел наследника хранить и проследить, чтоб выполнил он долг державный и во дворец вернулся в ореоле славы. Увы, мой принц, вы потеряли друга. Вам победа досталась дорогой ценою…
– Я больше потерял, о чародей! И во дворец я не вернусь отныне – и вовек!
– Мой достославный принц, жизнь ваша принадлежит не вам, а вашим верным подданным, которыми вам должно повелевать. Вы – наследник престола, залог спокойствия и мира в империи. Ежели вы погибнете иль отречетесь от трона, отдавшись во власть бушующих страстей, державу объемлют смута и раздор. Престол – ваш долг священный и ваша участь.
– Амадина! – горестно воскликнул Локк.
– Ей гибель суждена, а вам – владычество. Поразите ее своим мечом, а если вы не в силах, то она умрет от моего заклятия. Доверьтесь мне, мой принц! Весть о вашем славном подвиге разнесется по всей империи.
Локк взял в руки меч, обратил к Сабете умоляющий взор и с негодованием отшвырнул клинок.
– Нет, не смейте даже просить об этом…
– Аурин, я не прошу, а наставляю вас, – с поклоном произнес Джасмер. – Напоминаю вам о вашем долге. Что ж, тогда заклятие…
– Погодите! – Сабета, оттолкнув Джасмера, схватила Локка за руки. – Возлюбленный, жестокая судьба нас невзначай столкнула. Увы, ей равно неугодны и наш союз сердечный, и мое царство сумерек. Крепись, любовь моя! Ведь я тебя люблю всем сердцем, всей душою и лишь тебе навек принадлежу. Но горькая и пагубная честность велит признать: мое царство сокрушено, а тебя ждет великая держава. Любимый мой, будь добрым государем!
– Мне властвовать не в радость без тебя! – произнес Локк. – Вся радость с тобой исчезнет. А бремя долга…
– Любовь моя, ты со священным долгом власти совладаешь не хуже, чем я – со своим. А я свой долг бестрепетно исполню. – В руку Сабеты скользнул кинжал, спрятанный в рукаве, и она поднесла клинок к своей груди. – Я – Амадина, Царица Сумерек, владычица своей судьбы. И я подвластна лишь самой себе!
Она притворно пронзила грудь кинжалом, зажав его в левой подмышке, и начала оседать, давая Локку возможность бережно подхватить ее на руки и уложить к себе на колени. Изобразить рыдания труда не составило: от одного вида Сабеты, сраженной бутафорским клинком, из глаз Локка покатились самые настоящие слезы. Надеясь, что зрители сочтут их признаком актерского мастерства, он прижал Сабету к груди и продолжал горестно стенать под суровым взглядом Джасмера.
Потом Сабета встала и царственной походкой подошла к фантазмам, которые почтительно склонились перед ней и облачили в саван и посмертную маску.
Локк утер слезы и мрачно, с холодным презрением обернулся к Джасмеру:
– Когда венцом имперским мою главу украсят, то тебя лишат всех почестей и из державы моей на веки вечные изгонят, чародей! И в Терим-Пеле забудут даже имя Каламакса!
– Что ж, так тому и быть, мой принц. – Джасмер возложил на Локка корону и надел на него тяжелую золотую цепь – знак власти. – Но прежде вам надлежит вернуться во дворец.
– Увы, мой путь к престолу так же неизменен, как солнца путь по небосклону. Свой горестный урок я затвердил – и в скорби возвращаюсь.
Фантазмы расступились, выстроились с обеих сторон у трона, на котором недвижно восседал Сильван. Локк, сопровождаемый Джасмером, медленно приблизился к нему, опустился на колени и низко склонил голову.
7В театре воцарилось благоговейное молчание. Актеры замерли, а два фантазма – Кало и Галдо – подошли к самому краю сцену и, скинув посмертные маски и саваны, возобновили свою роль Хора.
– Сим завершается «Республика воров», историческая трагедия, написанная Целлием Лукарно! – торжественно объявили они. – Да упокоят боги его бессмертную душу. Благодарим за внимание, друзья!
Зрители разразились восхищенными криками и громко захлопали в ладоши. Сильван улыбнулся и жестом велел Локку подняться. Потом в стены театра полетел град заранее припасенных плодов и клубней – по давней традиции теринская публика выражала этим свое восхищение спектаклем и актерами; сцену забрасывали гнилыми овощами только недовольные зрители.
Алондо и Сабета, сняв посмертные маски, встали рядом с Локком, и все трое поклонились зрителям. Следом на поклон вышли Берт и Шанталь, потом Сильван и статисты. В одеянии фантазма остался только Эшак, заранее получивший от Локка подробные указания, что и как делать дальше.
Монкрейн, сдернув колпак чародея, вышел на середину сцены и произнес, перекрывая шум толпы:
– Благородные дамы и господа! Почтенные горожане и друзья Эспары! Мы, труппа Монкрейна и Булидаци, безмерно благодарны щедрости нашего покровителя. Барон Булидаци не только оказал неоценимую помощь в постановке нашего спектакля, но и принял в нем самое непосредственное участие. Прошу любить и жаловать, наш покровитель барон Булидаци!
В воодушевлении Монкрейна не усомнились бы даже самые искушенные зрители. Локк, облизнув пересохшие губы, молил всех богов, чтобы Эшекхар Курлин тоже справился с отведенной ему ролью.
Эшак скинул с плеч одеяние фантазма, под которым оказался роскошный камзол Булидаци (слуги доставили наряд по распоряжению, отправленному Сабетой от имени барона), гордо выступил вперед и занял место Монкрейна, который вместе с остальными актерами тут же согнулся в низком поклоне. Статисты последовали их примеру, и даже зрители у сцены почтительно склонили головы. Из лож послышались изумленные восклицания друзей и знакомых Булидаци, а затем раздались смех и аплодисменты.
Эшак приветственно поднял ладонь, победно сжал кулак, а потом, не снимая маски фантазма, повернулся к ложе баронессы Эзринтем, воздел руки и поклонился. После этого он с достоинством удалился в гримерный покой, а все остальные актеры вышли на последний поклон.
Зрители, увлеченно обсуждая неожиданное появление барона на сцене, толкаясь и добродушно переругиваясь, начали пробираться к выходам из театра. Музыканты заиграли веселую мелодию, и актеры ушли со сцены. Их проводили восторженные восклицания нескольких гуляк, настойчиво требовавших знаков внимания от Сабеты, Шанталь и Алондо.
В гримерном покое Локк, протиснувшись мимо толпы статистов, сорвал проволочную корону с головы. Жан, стоявший у черного хода, поднял раскрытую ладонь и кивнул. От облегчения у Локка едва не подкосились ноги, и Сабета поддержала его под руку.
Эшаку было велено не снимать посмертной маски и не произносить не единого слова, а сразу же после ухода со сцены забраться в телегу и залечь на дне, спрятавшись под покрывалом. Локк понимал, что Благородные Канальи испытывают терпение богов, заставляя Эшака смирно лежать в жаркой духоте рядом с обернутым в саван трупом барона, но ничего другого не оставалось – поддельный барон Булидаци должен был исчезнуть. В случае необходимости Жан был готов хорошенько врезать Эшаку по голове.
