Скотт Линч - Республика воров
Брего и два лакея Булидаци увели бароновых лошадей и забрали фамильные чепраки и стяги. После этого Жан встал на страже у черного хода, присматривать за телегой и ее тайным грузом – по большей части Дженора справлялась с костюмами сама и в помощи не нуждалась.
– Начало ровно в два пополудни, – напомнил Монкрейн. – В ложе графини есть веррарские механические часы; как только они пробьют, эспарский стяг у входа приспустят. Я выйду на сцену, произнесу традиционное приветственное обращение, вознесу хвалу богам и благодарность графине Антонии, а потом выпустим братьев Асино, пусть зрителей усмиряют.
На утоптанной площадке у сцены уже собралась шумная толпа эспарцев; звучали какие-то выкрики, улюлюканье и свист. Среди зрителей расхаживали музыканты, предлагали за пару монет усладить слух присутствующих нехитрыми мелодиями.
«В два пополудни», – подумал Локк. На размышления и на переодевание оставалось минут двадцать, не больше. Переодеться в костюм Аурина не составило труда – коричневые шоссы, простая белая рубаха и коричневый колет. Голову обвивала алая лента, в знак венценосного происхождения, а в сценах, происходящих при императорском дворе, полагалось надевать алую мантию, немного скромнее той, в которой сидел на троне Сильван.
В гримерный покой заглянула Сабета, уже успевшая надеть костюм Амадины, и у Локка перехватило дух. В наряде Царицы Сумерек преобладали цвета ночи: черные шоссы и облегающий серый дублет, расшитый серебряной нитью и усыпанный дешевыми стекляшками, которые издали сверкали не хуже драгоценных камней. Дженора и Шанталь уложили волосы Сабеты в замысловатую прическу, скрепленную серебряными шпильками и заколками, и повязали на лоб темно-синюю ленту. На поясе Сабеты были два кинжала в ножнах.
– Удачи тебе… и самообладания! – Она обняла его, поцеловала в шею.
– Ты сияешь, как солнце.
– Сияние ворам ни к чему… – Она сжала его пальцы и лукаво подмигнула.
К ним подошли Кало и Галдо.
– Мы тут подумали, что хорошо бы прерваться на минутку… – начал Галдо.
– Пошли вон туда, где наш пузан торчит, – предложил Кало. – Благословения попросим.
Локк помертвел: близнецы обращались к нему не с дружеской просьбой, а с почтительной мольбой, как к посвященному служителю Безымянного Тринадцатого бога. Отказать было немыслимо – Локк должен был утешить и приободрить собратьев.
Пятеро каморрцев встали кружком у черного хода, склонили головы, сплели руки.
– О Многохитрый Страж, – прошептал Локк. – Наш покровитель… наш отец… поручил нам это дело. Не дай нам себя опозорить. Не дай нам опозорить нашего наставника и благодетеля. Не дай нам подвести людей, которые нам доверились, дабы не попасть в петлю. Ворам благоденствие.
– Ворам благоденствие, – шепотом откликнулись остальные.
Шанталь созвала всех в гримерный покой, где Монкрейн уже давал последние распоряжения перед началом спектакля.
Ни на молитвы, ни на размышления времени больше не оставалось.
5Сквозь решетчатое оконце Локк следил за ярко-зеленым эспарским стягом на столбе у входа. Флаг ненадолго приспустили, а потом он снова взметнулся вверх, и Локк тут же подал знак Джасмеру. Монкрейн, расправив плечи, выступил на сцену, залитую яркими лучами полуденного солнца.
В толпу на площадку перед сценой протискивались все новые и новые зрители – в театр пускали всех, кто заплатил, даже если спектакль уже начался. Нерисе Маллории предстояло собирать деньги у входа до самого конца представления.
Все галереи были полны состоятельных горожан и знатных господ в сопровождении камердинеров, ливрейных лакеев, телохранителей, опахальщиков и прочей челяди. Пустовала только ложа графини Антонии, богато украшенная гирляндами и флагами; в ложе слева от графской расположилась баронесса Эзринтем со свитой, а остальные ложи в галерее второго этажа, что широкой дугой огибала сцену, заняли приятели Булидаци, которые привели с собой многочисленных друзей и знакомых.
Джасмер вышел на середину сцены, где к нему присоединились еще два человека: служительница Морганте с железным жезлом в руках и служитель Кайо Андроно в ветхой рясе, сжимавший благословенное писчее перо. В любом теринском театре перед спектаклем возносили молитвы двум богам – Владыке общественного порядка и Хранителю легенд и изустных преданий. Зрители почтительно затихли.
– Возблагодарим богов за то, что ниспослали нам ясный день! – провозгласил Джасмер глубоким, звучным голосом. – Труппа Монкрейна и Булидаци посвящает этот спектакль Антонии, графине Эспарской, да властвует она над нами долгие и счастливые годы!
Молчание длилось до тех пор, пока священнослужители, совершив необходимые обряды, не ушли со сцены. Монкрейн повернулся и пошел в гримерные покои. Зрители тут же загомонили и засвистели.
На сцену, обходя Монкрейна с обеих сторон, выбежали Кало и Галдо. Локк задрожал от волнения. О всевышние боги, лишь бы все прошло хорошо!
– Эй, гляди, два общипанных павлина появились! – завопил кто-то у сцены; выкрик разнесся по всему театру.
Толпа захохотала, и Локк в изнеможении уткнулся лбом в оконную решетку.
– Эй, гляди-ка, братец! – заорал Галдо. – Узнаешь?
– Конечно! – ответил Кало. – Мы же вчера полночи его женушку ублажали!
– Ха! – не унимался насмешник у сцены. – Говорю ж, павлины и есть! – Он схватил за руку высокого бородача и гордо заявил: – Все знают, что у меня жены нет и быть не может!
– Ах вот оно что! – ответил Галдо. – Так ведь мы его в темноте за женщину приняли. Кто ж виноват, что боги его таким скудным достоинством наградили?!
Локк похолодел: в Каморре к мужеложству относились с неприязнью, а такое обвинение и вовсе закончилось бы смертоубийством, однако эспарцы как ни в чем не бывало встретили его дружным смехом.
– По городу слух прошел, – невозмутимо продолжал Кало, – что сегодня состоится представление.
– Где? Какое представление? – изумился Галдо.
– Да вот прямо здесь. Увлекательная пиеса с соблазнительными юными красавицами и доблестными героями! Братец, как по-твоему, эспарцам это будет интересно?
В толпе раздались смешки.
– Историческая трагедия с любовью и кровью! – крикнул Галдо. – Разбитые сердца и вспоротые животы! Великолепные актеры! А, ну и Джасмер Монкрейн в придачу! За те же деньги…
Зрители покатились со смеху, хохотнул даже Сильван за сценой.
– Так отправляйтесь же с нами, – слаженно выкрикнули близнецы и затем начали завораживающий двухголосый монолог, перебрасываясь словами и фразами так, что их голоса то сливались воедино, то разделялись, словно бы повторяемые чудесным эхом: – Перенеситесь, затаив дыханье, на восемь сотен лет в минувшее. Мы ваше воображение сонное разбудим и вялые сердца сомнем, как глину, дабы вы постигли и безмерную любовь, и страшные убийства, и тайны жуткие имперского двора! Очами истины не увидать, ушами голос правды не услышать. Презренные воришки, наши чувства крадут пленительное волшебство…
Тем временем статисты в алых накидках, держа деревянные пики на изготовку, безмолвно вышли на сцену. Еще два актера вынесли деревянную скамью – императорский трон.
– Восполните несовершенства наши и вместе с нами сопереживайте правдивой повести об Аурине, наследнике Салерия Второго. Нам всем знакомо древнее присловье, гласящее, что скорбь рождает мудрость. Внемлите ж беспристрастному рассказу о многомудром древнем государе, – завершили Кало и Галдо, поклонились залу и с улыбками ушли со сцены.
Зрители одобрительно захлопали в ладоши.
Восемьсот человек, не меньше.
И все ждут появления принца.
Холодная дрожь, зародившись глубоко внутри, между позвоночником и легкими, волнами прокатилась по телу. Локк поправил алую мантию на плечах. Внезапно все его чувства донельзя обострились – такое ощущение возникало у него всякий раз при встрече с опасностью, – и сейчас он с необычайной ясностью слышал и скрип половиц под ногой, и шорох капель пота, катящихся по лбу.
Дженора возложила на голову Локка проволочный венец, украшенный сверкающими стекляшками, – корону наследника престола. Сильван, Джасмер и Алондо уже приготовились к выходу на сцену. Локк занял свое место рядом с Алондо, и вдвоем они вышли в яркое сияние полудня, к разверстой пасти толпы.
6Все это очень напоминало учебные бои: стремительный всплеск острых ощущений, струи пота – а затем краткая передышка… и новая схватка.
Поначалу Локк ощущал внимание зрителей, как волну жара, опаляющую с головы до ног; этому противилось все его естество, ведь каждому вору в Каморре известно, что лучше всего оставаться незаметным. Постепенно он сообразил, что люди смотрят на него не больше, чем на других актеров; следят за тем, что происходит на сцене, разглядывают соседей или пиво в кружке. Это несколько успокаивало, хотя и не так надежно, как укромные уголки и темные закоулки.
