Владимир Лещенко - Торнан-варвар и жезл Тиамат
Марисса вновь залилась горькими слезами.
– И тебя изгнали? – спросил минуту спустя капитан, вытирая ей слезы косынкой.
– Нет, – помотала она головой. – Я сама. Когда я вернулась, мне никто не сказал ни слова – в Феанне не могут обвинить, если нет свидетелей. Но они смотрели… Мне каждый раз чудилось, что они смотрят и говорят молча: «Почему ты жива?!»… И я… Эти взгляды… – Марисса запиналась, казалось, вот-вот снова разрыдается. – Вот так в одну ночь встала и срезала клеймо обсидиановой бритвой. Режу и вою, режу и вою… Потом прижгла рану свечой и отрубилась… Вот и все… Торн, – всхлипнула она. – Ну за что мне все это? В чем я виновата? Что я сделала, что богиня так карает меня?
Девушка с тихим плачем уткнулась Торнану в грудь.
Он механически поглаживал ее по волосам, не зная, что сказать. Все слова, что ничего страшного не произошло, что люди, пережив куда худшее, живут себе неплохо и даже счастливо, прозвучали бы нелепо и фальшиво.
* * *Сколько себя помнила Марисса, судьба ее не баловала. Детство ее не было ни безоблачным, ни благополучным.
Ретез, город ее детства… Первый по величине порт Кильдара и третий – всей Логрии. Шумный, полный купцов и моряков, веселый и грязный, алчный и расточительный. Богатые лавки и тяжеловесные каменные мосты, бесконечные кварталы ремесленников, столь же бесконечные улицы увеселительных заведений, пестрые рыночные площади и храмы двунадесяти богов, которым в Ретезе молились…
Гавань, куда приходили корабли буквально со всего света – из Данелага, из Гвайса и Мериддо, из Суртии и Гхаратты, даже с Заокраинного материка, куда плыть надо полторы луны, не видя земли. Все это было ей знакомо.
Но жизнь среди этого богатства и пышного цветения всего и вся была ох как не легка.
В Ретезе всякий торговец, даже торгующий вразнос лепешками и щербетом, смотрит свысока на того, кто лишен этого высшего счастья: продавать и считать деньги за проданный товар. А отец ее не был торговцем. Кебал Хорт по прозвищу Шрам был воином купеческой стражи, одним из лучших ее воинов и непревзойденным лучником. Но – не торговцем. И этого хватало, чтобы дети соседей, мелких лавочников и приказчиков, смотрели на нее свысока.
У отца не было достаточного количества золота, и поэтому мать со вздохом штопала в очередной раз порванное платьишко дочки. Деньги как приходили, так и уходили, и как ни старался он, выше скромного достатка подняться никак не удавалось. Отец мечтал о сыне, но родилась Инграда – маленькая и болезненная девочка. Но он не упрекнул мать ни единым словом, как это водилось в их городе, где рождение девочки даже не всегда праздновали.
А еще отец ее не был ни коренным ретезцем, ни кильдарианцем, ни даже логрийцем. Про свою родину он не рассказывал никогда. И много времени спустя она догадалась, почему.
Ее мать, Сайна – огненно-рыжая, красивая, но быстро увядающая под напором жизненных тягот, – не попрекала отца ни отсутствием богатства, ни чужим происхождением. Она его просто любила. И любила ее – дочь чужеземца.
И это тоже позволяло подружкам высокомерно относиться к ней.
– Нет, Марька, тебя замуж никто не возьмет, – важно изрекала Тунна, заводила девчачьей компании их квартала, когда они по извечному обыкновению всех малолетних существ женского пола делили женихов из числа сверстников.
– Это еще почему?! – удивлялась Марисса.
– А потому, – назидательно поднимала Тунна палец. – У тебя папаня кто?
– Воин! – важно отвечала Марисса.
– Он у тебя харьитт. Tapeг аль еще какой бродяга степной, – сообщала подружка, словно открывая великий секрет. – Не наш человек, одним словом.
– Ну и что?!
– А то! – с той же важностью рассуждала Тунна. – От волков родятся волки, от зайцев – зайцы, от черепах – черепахи. Разве не так? А что родится от волка и черепахи?! Никто тебя замуж не возьмет, потому что ты помесь непонятная. Так что тебе одна дорога – к твоей тетке…
Так она первый раз узнала о существовании тетки.
Но на ее вопрос о том, почему это ей дорога к тетке, и вообще – кто она такая, ее мама вдруг расплакалась, порывисто обняв Мариссу. Потом, правда, добавила, что ее безмозглые подружки просто ничего не понимают и не имеют даже мышиного ума, раз так говорят. Ведь ее дочка самая красивая, а они просто завидуют. И тетя ее тоже хорошая, хотя и «неправильно живущая» женщина.
Вскоре девочка познакомилась с родственницей воочию.
Как-то, вернувшись под вечер, вдоволь наигравшись, она увидела стол, заставленный разнообразными кушаньями, которые они ели лишь по праздникам. А за столом вместе с родителями сидела хорошо одетая госпожа, чье ожерелье стоило как бы не дороже их домика – уж в таких вещах она, дитя города торгашей и воров, разбиралась с ранних лет. Выглядела гостья моложе матери, и Марисса очень удивилась, когда оказалось, что это и есть старшая сестра Сайны.
– Это тетя Аниза. Поздоровайся, дочка, – с натянутой улыбкой сообщила мать.
Марисса вежливо поздоровалась.
– У меня, оказывается, очень милая и красивая племянница, – доброжелательно сообщила новоявленная тетя.
И девочка очень удивилась, когда при этих словах выражения лиц отца и матери приобрели явно неодобрительное выражение.
Она почти не общалась с родственницей, лишь помнила, как мать упорно отводила руку сестры, в которой был зажат тяжелый кошель. И как потом ее отец сурово и хмуро сказал маме, что очень уважает законы родства и гостеприимства, но не хотел бы видеть в своем доме шлюх.
Когда ей исполнилось одиннадцать лет, четверо мальчишек во главе с Бартуком, сынком лавочника-старьевщика, начали ее преследовать. Этот стервец выследил ее, когда она купалась, и, стянув штаны, предложил «пососать морковку», обещая – вот урод – полфунта сладкой тянучки. Она вырвалась, стукнув кого-то из них под дых, а Бартук вслед кричал ей, что он все равно ее достанет.
Наверное, надо было пожаловаться отцу, но она сделала по-другому. У сына кузнеца она выменяла на две маленьких медных монетки, сберегавшихся как величайшие сокровища в ее тайнике, обломок серпа. И тем же вечером, обмотав обрывком уздечки, старательно наточила лезвие о камень. И когда через два дня малолетний шакал вновь попытался зажать ее в углу старой крепостной стены, выхватила из-за пазухи самодельный нож и ударила его в низ живота, метя отчекрыжить то место, которым он больше всего похвалялся.
Она промахнулась, лишь распоров бедро, но при виде хлещущей крови и воплях: «Убили! Убили меня!!!» – вся компания прихлебателей разбежалась прочь, включая и самого «убиенного», оставлявшего кровавый след в пыли захолустной улочки.
А назавтра под вечер к ним домой ввалился ревущий толстяк – отец Бартука. Он верещал, что поганое отродье чужака пыталось лишить мужественности его замечательного сына, что она сама пыталась его завлечь и соблазнить, что он немедленно заберет поганую девку-змею и продаст в портовый бордель – и то вырученные деньги не возместят даже капли драгоценной крови его бедного сыночка.
