Максим Субботин - Сердце зимы
Но каким бы ни было его предчувствие, Яркия стояла спокойной, нетронутой и совершенно безопасной.
Отыскавший огонь в Большом очаге северянин обшарил несколько домов и вернулся с факелом. Мужчина поджег смоляную головешку факела от тлеющей ветки, пламя вдохнуло всей грудью, распустилось на оголовье живым цветком.
– Возвращаемся, – бросил Арэн.
Возвращались неспешно, берегли от ветра драгоценное пламя. Снова наткнувшись на убитого недавно мамонта, дружно поворотили носы от зловония, которое распространялось вокруг. Кое-где шкура зверя расползлась, будто животное гнило уж не один день, в буром мясе копошились личинки. Арэн решил, что они завелись внутри еще до того, как зверь издох, и положил себе не забыть прокалить клинок над огнем. Кто знает, какая на нем осталась зараза? Мужчины поскорее миновали порченое место, северяне в который раз прокляли Шараяну и ее отродий.
А потом им наперерез выехали всадники. Вернее – всадницы. Арэн не сразу заметил трех женщин на коротконогих лошадях, точно карауливших в небольшом редком подлеске. В таком и одному не укрыться, а тут втроем – вот что значит расхлябанность. Как только всадницы приблизились и стали видны их расписанные краской лица, северяне спрыгнули с лошадей и принялись отбивать уважительные поклоны. Всадницы все, как одна, были седыми и старыми, но рисунки на их лицах отличались. Одна из старух, в накидке с лисьей каймой, поприветствовала путников, те ответили пожеланиями долгих лет и чтобы Скальд множил их мудрость.
– Кто вы? – спросила всадница. Говорила она на северном диалекте, но Арэн с горем пополам разбирал слова.
– Мы из Яркии, Мудрая, – на северном же ответил за всех Крос.
Старухи переглянулись, будто безмолвно совершили короткий разговор. Арэн начинал волноваться: стоянка могла затянуться, если северяне и дальше будут обмениваться вопросами и традиционными пожеланиями. А северяне на берегу все это время оставались беззащитной и легкой добычей.
Мысли дасирийца постоянно возвращались к гниющей туше мамонта и нетронутой деревне. Вдобавок у него снова разболелась ушибленная во время землетрясения голова, он стиснул челюсти до зубного скрежета и попытался заставить себя вслушаться в разговор. Они продолжали говорить на своем языке, Арэн едва ли понимал больше двух-трех слов из десятка, но суть уловил. Мудрые выехали из Высокого леса по ту сторону разбитого тракта, повернули на восток, чтоб миновать расселину, там застали снежный буран и потому задержались в дороге. Дасирийца так и подмывало спросить, почему же они не заговорили погоду, не повернули ветер. Но вряд ли северяне поддержали бы его обвинения.
Разговор продолжался. Мужики пересказали всю короткую историю их злоключений. Зашли издалека, начав с того, как в деревню приехали чужестранцы, а с ними девушка с черной отметиной Шараяны. И если про Арэна и остальных чужестранцев говорили уважительно, то всякое упоминание девочки неизменно сопровождали плевками. Даже история с призванным духом-защитником звучала в их устах иначе. Все вкупе дало Арэну еще один повод понять – северяне скорее умрут, отдаваясь воле традиций и обычаев, чем примут недостойную, по их мнению, попирающую устои помощь. Станут ли слушать Хани в Белом шпиле? И будет ли Белый сьер слушать его самого? Тубы с письмами всегда были при нем, Арэн то и дело проверял, на месте ли послания, от которых зависело большое количество жизней, в том числе – жизни его собственной родни. И, если так случится, что мгновения его жизни будут сочтены, ему хватит одного предсмертного вдоха, чтобы двумя словами сделать свитки непригодными для чтения. От того, попадут ли они не в те руки, зависело даже больше, чем от согласия Торхейма. Арэн не сомневался, что отца скорее огорчит отказ Белого сьера, чем смерть сына. В конце концов, сыновей у него куда больше, чем союзников.
– Чужестранец? – на общей речи обратилась к дасирийцу старуха в лисьих мехах.
– Я из Дасирийской империи, Арэн из рода Шаам.
– Что за дела у тебя к нашему правителю? – спросила ее сестра, всем видом выказывая недоверие.
– Об этом я буду с ним говорить, а не с вами, почтенные. Я в ваши порядки северные не лезу, и вы в мои дела не заглядывайте. Вас это не касается.
– Может, твои дела погубят всех нас, – не желала униматься старуха.
– Тогда вам придется поверить мне на слово. Или наслать одно из ваших проклятий, чтобы я издох в судорогах. Вам решать, почтенные северянки, но говорить о том, что ваших ушей не касается, я не стану.
Мудрая сделала все, чтобы одним недовольным взглядом донести до всех свое неодобрение. Северяне вроде как поддержали ее, но открыто против него никто не выступил.
– Мы не видели шарашей и следов их не нашли, – ответила вторая старуха – тонкая, будто жердь, и самая высокая. Ее длинный нос торчал, будто киль корабля. Арэну Мудрая показалась странно похожей на цаплю – такая же важная в своей неторопливости. – Наткнулись только на дохлых мамонтов. Все были порчеными, как тот, который нынче встретился вам.
– Значит, стадо все-таки спугнуло людоедов, – самому себе сказал Арэн.
– То была воля Скальда, – тут же вмешался Крос.
Дасириец, которому до харстового зада надоели разговоры о божественном вмешательстве везде и всюду, припечатал говорившего недобрым взглядом. И на тот случай, если северян не понял намека, пояснил:
– Я верю в богов, посещаю храмы, как того требует вера в Триединых. А еще делаю богам подношения. Но еще ни один из них не почтил меня милостью лицезреть божий лик и не усладил мой слух своим голосом. Человек сам по себе и без богов многого стоит, особенно если широко открывает глаза и внимательно смотрит по сторонам. Мамонты пришли, потому что в Северные земли вернулось тепло. Нет здесь никакого высшего промысла. Только совпадение. Животные пересеклись с людоедами и погибли, но и Шараяновых выродков повернули в сторону. Знать бы, в какую…
Последняя из трех, грузная, раздобревшая, как удойная телка, молчаливо поддержала его полуулыбкой. Все лучше, чем ничего, подумал дасириец, ожидая, что скажут ее сестры. Те недолго медлили и огласили, что раз уж ехали из далеких далей, то задержатся с выжившими до тех пор, пока не придет подмога. Отказалась только третья, та, что поддержала Арэна.
– В моей деревне четыре роженицы на сносях, – сказала она. – Я их без помощи не оставлю. И так год был тяжелым, скоро некому хлеб будет сеять.
– Госпожа, теперь неспокойно в наших краях, неразумно ехать одной, – неодобрительно сказал один их мужчин, за что тут же напоролся на холодный взгляд и совет посадить язык на привязь.
Женщину проводили пожеланиями миновать в пути всякие невзгоды и скорее преломить испеченный в родной печи теплый хлеб. Когда всадница отъехала так далеко, что ее фигура на горизонте превратилась в хлебную крошку, поспешили на побережье. Тем более что священный огонь на факеле начал увядать, а налетевший ветер беспощадно трепал и без того жидкий огонек, грозя погубить драгоценную находку.
