Саймон Грин - Охотник за смертью: Восстание
— Ох, не надо бы мне стоять с вами рядом, — простонал Стелмах. — Вы же форменные самоубийцы!
— Послушай, парень, — сказал Сайленс. — Нас здесь почти наверняка убьют. Так какая тебе разница, кто это сделает?
Стелмах посмотрел на императрицу, на Железный Трон, а затем обратил к Сайленсу почти умоляющий взгляд:
— Вы в этом уверены, сэр? Неужели у нас нет никакой надежды?
— Ну зачем же, — возразил Сайленс, — надежда есть всегда. В последний раз, когда мы с Фрост были здесь, нас заковали в цепи от макушки до пяток. Смертный приговор был уже подписан, и оставалось только проставить в нем наши имена и привести в исполнение. Но мы уцелели. На этот раз у нас еще меньше шансов выжить, но зато мы по крайней мере не в цепях. Что обнадеживает.
— Меня — нет, — сказала Фрост. — Это просто очередная уловка. Пытка ложной надеждой.
Стелмах вздохнул:
— Я надеялся, что кто-нибудь из моей семьи придет, чтобы поддержать меня, но ошибся. Никто даже не увидит, как я умру. У неудачников не бывает родственников и друзей. Как у прокаженных.
— Какая, однако, глубина мысли, — обернулся к нему Сайленс. — Вероятно, близость смерти вас вдохновляет. Обычно вы неразговорчивы, Стелмах. Расскажите нам о своей семье. Что за люди ваши родители и почему им пришло в голову назвать сына Храбрецом?
— Мои родители были крайне честолюбивы, — мрачно сказал Стелмах. — Отец был деловым человеком, но не сумел ни сделаться министром, ни найти себе жену из хорошей семьи. Поэтому всех нас очень рано отправили в армию. Мои братья, Герой и Смельчак, стали офицерами. Сестра Афина покинула дом даже раньше нас, чтобы стать разведчицей. Не знаю, где она сейчас. О таких вещах не спрашивают. Отец давно умер, так что разочароваться во мне он не успел. Офицеров безопасности в армии не жалуют.
— Что ж, по крайней мере у вас есть семья, — сказал Сайленс. — Я стал капитаном, потому что так велел клан. И я тоже хотел, чтобы они мной гордились. Вместо этого я уже второй раз покрываю семью позором. Официально они отреклись от меня, когда погиб мой первый корабль «Ветер тьмы». Я, собственно, собирался погибнуть вместе с ним, но разведчица зачем-то решила спасти меня. До сих пор не знаю, зачем она это сделала. Что скажете, разведчица?
— Все мы ошибаемся, — сказала Фрост, не глядя на капитана.
Сайленс улыбнулся:
— Расскажите нам о своей семье. Мы оба уже распахнули перед вами свои души. Откуда вы взялись, разведчица?
Фрост молчала. Сайленс уже решил было, что перегнул палку, когда она заговорила, но так тихо, что им со Стелмахом пришлось напрягать слух, чтобы разобрать слова.
— Официально считается, что у разведчиков нег семьи. Все мы — одна семья, и другой нам не надо. Но я была любопытна. Я нашла скрытые файлы и разыскала в них адрес своих родителей. Я даже пришла навестить их. Но встретиться со мной согласился только отец. Я пыталась поговорить с ним, но он не слушал. Боялся. И больше я туда не возвращалась. У меня нет семьи, капитан. Я достигла всего сама. Или с помощью Империи.
— Удивительно духоподъемная беседа, — сказал Стелмах. — До сих пор мне просто было скверно, зато сейчас я готов покончить с собой. Почему бы нам не откусить себе языки и не покончить со всем этим?
— Потому что у нас еще есть надежда, — объяснил Сайленс. — И еще потому, что я намерен сражаться за свою жизнь до последнего вдоха. Верно, разведчица?
— Верно, — согласилась Фрост. — О, поглядите-ка! Братья-воители, кажется, приходят в себя.
Священники действительно уже поднялись на ноги, хотя все еще держались друг за друга, чтобы не упасть. Военные, не скрываясь, хихикали и подталкивали друг друга локтями. Кто-то из придворных снова зааплодировал, но сразу прекратил и обернулся к Железному Трону, чтобы узнать, одобряет ли эту шутку императрица. К счастью для всех, Лайонстон была так увлечена беседой с генералом Беккетом, что ничего не заметила. И тогда все обернулись посмотреть, как воспринял это еще один человек. Ибо у подножия Железного Трона стоял Джеймс Кассар, кардинал церкви Христа-Воителя.
Многие считали кардинала самым опасным человеком в Империи. Он был высоким и мускулистым, а черные доспехи сидели на нем так, словно он в них родился. На груди у кардинала был барельеф с изображением распятия. Когда-то он был весьма красивым мужчиной, но красота его осталась в прошлом. Случилось так, что Кассар приказал казнить за ересь одного человека, и вдова казненного плеснула в лицо кардиналу кислотой. В следующее мгновение он зарубил женщину мечом, но дело было уже сделано. Глаз кардинала вытек из глазницы, а вся правая половина лица сгорела до кости. Из-под остатков щеки виднелись зубы и белые кости черепа. Похоже было, что кардинал все время ухмыляется. Смотреть на это лицо было действительно страшно. Именно поэтому Кассар никогда и не лечил его. Любой регенератор в считанные минуты нарастил бы обратно сгоревшую плоть, но кардинал этого не захотел. Может, хотел показать, что ничто его не остановит, а может, напоминал верующим о тщете всего сущего. Поговаривали также, что Кассару просто доставляет удовольствие, что люди бледнеют при виде его лица.
Говорили также, что он велел арестовать стражников, пропустивших к нему ту женщину, и приказал медленно, дюйм за дюймом, погружать их в бочку с кислотой. Ногами вперед. Мало кто отказывался верить этой истории. Злобная мстительность кардинала Кассара была известна всем, хоть он и старался выдать ее за стремление к справедливости. История его возвышения была историей крестовых походов против еретиков. А еретиками Кассар называл всех, кто мешал ему или церкви. Он без колебаний обвинял в ереси друзей своей семьи, родственников и прежних союзников, если они возражали против стремительного возвышения церкви Христа-Воителя или его, Кассара, лично. А карьеру он делал с головокружительной быстротой. Вскоре уже все, кто жаждал власти, старались ему подражать.
Например, если вы хотите разделаться с врагом, полезно бывает обвинить его в ереси. Доказательств никаких не требуется, одного обвинения достаточно, чтобы человека осудили. Были, конечно, трибуналы, которым обвиняемый мог представить защитника, но это стоило денег. Справедливость — вещь недешевая. Люди начали страховаться от обвинения в ереси, чтобы покрыть расходы на защитника, но страховые взносы обходились еще дороже, чем гонорары защитнику. Именно в этот момент придворные впервые поняли, что тоже уязвимы. Лайонстон не преминула воспользоваться сложившейся ситуацией. Теперь, если кто-то раздражал ее или просто пытался прыгнуть выше головы, он вполне мог проснуться с утра пораньше от того, что святые отцы пинают его дверь своими тяжеленными сапогами. Всем, кто хоть чем-нибудь не нравился императрице, пришлось срочно подружиться с церковью или держать наготове много денег на адвокатов. Если, конечно, им удавалось найти адвокатов.
