Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)
– Контакт начался?
– Нет еще. Ждем.
Сидоров кашлянул.
– Ну ладно, я соединюсь с ним попозже. Это не срочно. – Он помолчал. – Волнуетесь?
Я прислушался к своим ощущениям.
– Н-не то что волнуемся… Странно как-то. Как во сне. Как в сказке.
Сидоров вздохнул.
– Не буду мешать, – сказал он. – Желаю удачи.
Я поблагодарил. Затем я оперся локтем на пульт, положил подбородок на ладонь и снова прислушался к своим ощущениям. Да, странно как-то. Человек – нечеловек. Наверное, на самом деле его нельзя называть человеком. Человеческий детеныш, воспитанный волками, вырастает волком. Медведями – медведем. А если бы человеческого детеныша взялся воспитывать спрут? Не съел бы, а стал воспитывать… Дело даже не в этом. И волк, и медведь, и спрут – все они лишены разума. Во всяком случае, того, что ксенологи называют разумом. А вот если нашего маугли воспитали существа разумные, но в то же время в некотором смысле спруты?.. И даже еще более чужие, чем спруты… А ведь это они научили его выбрасывать защитные фантомы, научили мимикрии, – в человеческом организме нет ничего для таких штучек, значит это искусственное приспособление… Постой, а для чего ему мимикрия? От кого это он приучен защищаться? Планета-то ведь пуста! Значит, не пуста.
Я представил себе огромные пещеры, залитые призрачным лиловым светом, мрачные закоулки, в которых таится смертельная опасность, и маленького мальчика, который крадется вдоль липкой стены, готовый в любую секунду исчезнуть, раствориться в неверном сиянии, оставив врагу свою зыбкую, расплывающуюся тень. Бедный мальчуган. Его надо немедленно вывезти отсюда… Стоп-стоп-стоп! Это все чепуха. Это все не бывает. Не бывает так, чтобы существовала сложная, мудрая, многоопытная жизнь и не кишела бы вокруг нее жизнь попроще, поглупее. Сколько здесь обнаружили видов живых существ? Не то одиннадцать, не то двенадцать – и это во всем диапазоне от вируса до человеческого детеныша. Нет, так не бывает. Тут что-то не то. Ладно, скоро узнаем. Мальчуган нам все расскажет. А если не расскажет? Много ли человеческие волчата рассказали людям о волках? На что же рассчитывает Комов? Мне захотелось сейчас же, немедленно спросить у Комова, на что он рассчитывает.
Вандерхузе дочитал последнюю радиограмму, вытянулся в кресле, заложил руки за голову и произнес задумчиво:
– А ведь я знавал Семеновых. Должен вам сказать, очень были славные и в то же время очень странные люди. Романтики старины. Конечно, Шура знал все старинные законы, он их вечно цитировал. Нам они казались смешными и нелепыми, а он находил в них какую-то прелесть… Катастрофа, агония, страшные чудовища лезут в корабль… Уничтожить бортжурнал, стереть свой след в пространстве – ведь на том конце следа Земля! Да, это очень на него похоже. – Вандерхузе помолчал. – Между прочим, таких, кто ищет уединения, гораздо больше, чем мы с вами думаем. Ведь уединение – не такая уж плохая вещь, как вы полагаете?
– Не для меня, – коротко сказала Майка, не отрываясь от экрана.
– Это потому, что ты молода, – возразил Вандерхузе. – В твоем возрасте Шура Семенов тоже любил дружить со многими и чтобы многие дружили с ним. И чтобы работать вместе – большой шумной компанией. И чтобы устраивать мозговые атаки, и все время быть в веселом напряжении, и чтобы все время соревноваться, все равно в чем – в прыжках ли с крыльями, в количестве острот на единицу времени, в знании наизусть каких-нибудь таблиц… во всем. А в промежутках во все горло распевать под нэкофон куплеты собственного сочинения. – Вандерхузе вздохнул. – Обычно это проходит с началом настоящей любви… Впрочем, об этом я ничего не знаю. Я знаю только, что с тридцать четвертого года Шурик и Мари ушли в группу свободного поиска. С тех пор я их, собственно, ни разу не видел. Один раз говорил по видео… Я был тогда диспетчером, и Шура запрашивал у меня разрешение на выход с Пандоры. – Вандерхузе снова вздохнул. – Между прочим, у Шуры отец жив и сегодня, Павел Александрович. Надо будет обязательно к нему зайти, когда вернемся… – Он помолчал. – Если хотите знать, – объявил он, – я всегда был против свободного поиска. Архаизм. Бродят по космосу в одиночку, опасно, научный выход ничтожный, а иногда мешают… Помните историю с Каммерером? Они все притворяются, будто мы уже овладели космосом, будто мы в космосе как дома. Неверно это. И никогда это не будет верно. Космос всегда будет космосом, а человек всегда останется всего лишь человеком. Он будет только становиться все более и более опытным, но никакого опыта не хватит, чтобы чувствовать себя в космосе как дома… По-моему, Шурик и Мари так ничего и не нашли в космосе, во всяком случае, ничего такого, о чем стоило бы рассказать хотя бы за столом в кают-компании.
– Но зато они были счастливы, – сказала Майка, не оборачиваясь.
– Почему ты так думаешь?
– Иначе бы они вернулись! Зачем им было что-то искать, если они и без того были счастливы? – Майка сердито посмотрела на Вандерхузе. – Что вообще стоит искать, кроме счастья?
– Я мог бы тебе ответить, что тот, кто счастлив, ничего и не ищет, – сказал Вандерхузе, – но я не подготовлен к такому глубокому спору, да и ты тоже, как ты полагаешь? Рано или поздно мы начнем обобщать понятие счастья на негуманоидов…
– На борту! – раздался голос Комова. – Смотреть внимательно!
– Именно это я и хотел сказать, – проговорил Вандерхузе, и Майка снова отвернулась к экрану.
Теперь мы смотрели на экран все втроем. Солнце было совсем низко, оно висело над самыми вершинами, и на сопках уже лежали тени. Ярко отсвечивала посадочная полоса, шапка пара над болотом казалась теперь тяжелой и неподвижной, а верхушка ее, через которую пробивался солнечный свет, сделалась пронзительно-фиолетовой. Все вокруг было очень неподвижно, даже Комов.
– Пять часов, – негромко сказал Вандерхузе. – Не пора ли нам обедать? Геннадий, как вы будете есть?
– Мне ничего не надо, – сказал Комов. – Я захватил с собой. А вы поешьте, потом может стать не до того.
Я поднялся.
– Пойду готовить. Какие заказы?
И тут Вандерхузе сказал:
– Вижу!
– Где? – сейчас же спросил Комов.
– Идет к нам по берегу, со стороны айсберга. Градусах в шестидесяти влево от вашего направления на корабль.
– Ага, – сказала Майка. – Я тоже вижу! Действительно, идет.
– Не вижу! – нетерпеливо сказал Комов. – Дайте координаты по дальномеру.
Вандерхузе сунул лицо в нарамник дальномера и продиктовал координаты. Теперь и я увидел: вдоль самой кромки черной воды, не спеша, словно бы нехотя, брела к кораблю зеленоватая, странно скособоченная фигурка.
