Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
– Я собираюсь делать это каждое утро перед отправлением и каждый вечер, когда мы разбиваем лагерь, – говорит она, оглядываясь. – И еще в полдень, когда мы останавливаемся поесть, если ты не предупредишь меня об опасности. Я хочу, чтобы ты мне прислуживал. Ты понимаешь?
«Ты понимаешь?» Она говорит, как брат Лю. Да, в этом есть ирония.
Человек по имени Сибир не отвечает, это неожиданно. Она встревоженно оглядывается на него. Она вовсе не чувствует той уверенности, с которой говорит. Как она может быть уверена? Он остановился, и она тоже.
Он смотрит не на нее.
Произносит что-то на своем языке. Проклятие, молитву, заклинание? У них за спиной, в колонне всадников, все тоже замолчали. Никто не шевелится. Эта неподвижность неестественна. Они все смотрят в одном направлении – в сторону озера, но дальше него, выше, на холмы, где должны находиться норы сурков.
Ли-Мэй поворачивается и смотрит туда.
Еще одно дуновение ветра. Ли-Мэй поднимает обе руки и складывает их на груди, будто защищаясь, а потом снова, со всей силой, ощущает, как она одинока, как далеко от дома.
– Ох, отец! – шепчет она, удивляя себя. – Зачем ты покинул меня в этом испытании?
Из всех живых созданий катайцы больше всего боятся волков. Они всегда их боялись – крестьяне, занимающиеся выращиванием риса и другого зерна, орошением и терпеливой обработкой земли.
На вершине холма, за озером, на открытом месте, стоит дюжина волков, неподвижных на фоне неба, освещенных поздним солнцем. И они смотрят вниз на них, на нее.
Сибир наконец начинает говорить напряженным, низким голосом:
– Принцесса, возвращаемся обратно. Быстро! Это неестественно. Они позволяют себя видеть! Волки так никогда не делают. И…
Его голос прерывается, словно он потерял дар речи, на любом языке.
Ли-Мэй все еще смотрит на восток. Она видит то, что видят все они.
На вершине холма, среди волков, появился человек.
Звери расступаются перед ним. Они действительно это делают.
И Шэнь Ли-Мэй с внезапной, ужасающей уверенностью понимает, что путешествие ее жизни вот-вот снова изменится. Ни один человек не может понять, как пути могут разветвляться, и как разветвляются, и отчего это происходит. Потому что так устроен мир.
Глава 10
В тот самый вечер, во дворце Да-Мин, у северной стены Синаня, с обширным Оленьим парком внутри, который виден сквозь открытые балконные двери, одна женщина играет на струнном инструменте в палате приемов на верхнем уровне, развлекая музыкой императора и компанию избранных придворных. Наследник императора, Шиньцзу, тоже здесь. Принц держит в руке чашку с вином, которое ему постоянно подливают.
Император Тайцзу, Светлейший повелитель пяти добродетелей, правящий с благословения небес, не отрывает глаз от играющей женщины. То же самое можно сказать обо всех людях в комнате. (Один мандарин, сидящий рядом с императором, необычайно крупный мужчина, также наблюдает краем глаза, безуспешно пытаясь проникнуть в его сердце.)
Вэнь Цзянь, Драгоценная Наложница, привыкла быть объектом всеобщего внимания. Так уж повелось, такая она сама. Это всегда так, играет ли она на музыкальном инструменте, как сейчас, или просто входит в комнату, или едет на коне через город, или по паркам дворца среди воды или деревьев. Все признают, что так и должно быть. Ее уже причислили к самым легендарным красавицам Катая.
Ей двадцать один год.
При виде нее у человека захватывает дух и меняется ритм биения сердца. При первой встрече с ней и каждый раз после: словно память стирается, а затем возрождается. При виде Вэнь Цзянь человек думает о невозможной спелости, затем о фарфоре или слоновой кости, а затем пытается примирить эти образы. И терпит неудачу.
В этот вечер в руках Вэнь Цзянь инструмент западного происхождения, вариант пипы, на котором играют пальцами, а не медиатором. До этого она пела, но сейчас умолкла; только звуки струн волнами перетекают через комнату, где стоят колонны из нефрита и алебастра; некоторые из последних так искусно обточены, что вставленные внутрь фонари излучают свет.
Слепой мужчина с флейтой сидит на плетеной циновке рядом с женщиной. В выбранную ею секунду она берет последнюю ноту, флейтист узнает этот сигнал и начнет играть. Вэнь Цзянь встает – все видят, что она босая, – проходит по розовому мраморному полу и останавливается перед троном, который раньше принесли в эту комнату.
Сын Неба улыбается под прикрытием своей узкой, седой бородки. Он одет в белое, с желтым – цвет императора – поясом. Он носит мягкую серую шляпу, приколотую шпильками к прическе, черные шелковые туфли, расшитые золотом, и по три кольца на каждой руке. Одно кольцо сделано из зеленого нефрита в виде дракона. Только император имеет право носить такое. Сорок лет назад, или немного больше, он убил свою тетку и двух братьев, а еще шестьдесят тысяч человек погибло в следующие недели и месяцы, когда он предъявил свои права на Трон Феникса и захватил его после кончины своего отца.
Император уже не молод. Теперь, после многих десятков лет усердной заботы, его легко утомляют государственные дела и правление. Он строит себе гробницу к северо-западу от Синаня, рядом с гробницами отца и деда, только гораздо больших размеров, – но хочет жить вечно.
Вместе с ней. Вместе с Цзянь, с ее музыкой и юностью, с ее красотой. С этим невероятным открытием, сокровищем, что дороже нефрита, которое досталось ему недавно, в седовласой старости.
Сейчас она движется перед ними по высокой комнате, начиная танец под тихую игру слепца. Среди присутствующих проносится вздох, они все вместе вдыхают воздух, как смертные, которым вдалеке открылось девятое небо – намек на то, какой может быть жизнь среди богов.
Император молчит, глядя на нее. Цзянь смотрит ему в глаза. Она почти всегда смотрит в его глаза, когда он в комнате. Музыка флейты, это тихое дыхание предвкушения, когда начинается ее танец, а потом один голос кричит, вызывая шок, подобно нападению:
– О, как хорошо! Теперь ты для нас станцуешь! Хорошо!
Он радостно смеется. У него странно высокий голос для ошеломляюще массивного тела. Мужчина такой большой, что его ягодицы и бедра вываливаются за пределы циновки, постеленной для него рядом с троном. Ему позволили сидеть, откинувшись на подушки, признавая такую необходимость и оказывая ему честь. Никто другой не имеет права сидеть, кроме императора и слепого музыканта, даже наследник. Шиньцзу стоит рядом с отцом, пьет вино и осторожно молчит.
Осторожность – разумная предосторожность для принца в Катае.
Тот очень большой человек, напрочь лишенный осторожности, родился варваром на северо-западе. В молодости его арестовали за кражу овец, но позволили вступить в катайскую армию, чтобы избежать казни.
